Политическая коммуникация: опыт мультимодального и критического дискурс-анализа

Куликова Людмила

Являясь одним из инструментов социальной власти [Блакар, 1987], язык представляет собой одну из самых сильных форм воздействия. По мнению американского исследователя Д. А. Грэйбер, факты, а особенно идеи, не могут обрести власть, пока они не станут известными. В большинстве случаев требуется язык, сформулированный должным образом, чтобы передать эти факты и идеи так, что они окажутся важными для реципиентов в данных конкретных условиях [Graber, 1982: 197].

В языкознании разрабатываются разные термины, определяющие взаимосвязь языка и политики: язык политики [Okulska, Cap, 2010; политический язык [Баранов, Казакевич, 1991; Graber, 1982]; политический дискурс [Базылев, 1998, Базылев, 2005; Бакумова, 2002; Демьян-ков, 2002; Куликова, 2009; Михалева, 2009; Паршина, 2007; Филин-ский, 2002; Шейгал, 2000; Chilton, Sch"affner, 2004; Dijk, 2003б, Fairclough, 2001; J. Wilson, 2003]; политическая коммуникация [Будаев, Чудинов, 2008; Шейгал, 2000; Jarren, Sarcinelli, 2002]; политическая риторика [Bitzer, 1982]. Особое внимание разграничению этих понятий уделяет в своей монографии Е. И. Шейгал [Шейгал, 2000].

В нашей работе мы придерживаемся понятий «политический дискурс» и «политическая коммуникация», рассматривая их, вслед за Е. И. Шейгал, как равнозначные.

Политический дискурс как объект лингвистического анализа привлекает внимание отечественных и зарубежных исследователей ([Базылев, 1998, 2005; Баранов, Казакевич, 1991; Политический дискурс…, 2004; Водак, 1997; Зайцева, 2006; Зигманн, 2003; Канчани, 2007; Карасик, 2002; Кишина, 2006; Кочкин, 2003; Куликова, 2009; Купина, 2009; Лиллекер, 2010; Михалева, 2009; Михальская, 1996; Невинская, 2006; Нестерова, 2006; Новикова-Грунд, 2000; Олянич, 2003, 2007; Паршина, 2007; Плотникова, 2008; Рожкова, 2003; Имя собственное…, 2000; Руженцева, 2004; Самарина, 2007; Чудинов, 2001; Шейгал, 1998, 1999, 2000, 2003; Юдина, 2001, 2010; Bergsdorf, 2002; Chilton, 2004; Chilton, Sch"affner, 2002, 2004; Dijk, 2002, 2003б, 2006; Edelman, 1971; Graber, 1982; Hart, 2005; J"ager, 2002; Reisigl, 2008; Sch"affner, 1996; Wilson, 2003; Wodak, 2001, 2011] и др.). Авторы определяют политический дискурс в зависимости от подхода и задач исследования.

Обзор современных источников позволил нам выделить три основных подхода к определению политического дискурса: первый подход основан на том, что политический дискурс реализуется посредством особой знаковой системы; сторонники второй точки зрения утверждают, что языку политики свойственно специфическое содержание, а не форма; и, наконец, представители третьего направления считают, что понимание политического дискурса невозможно без изучения контекста. На наш взгляд, данные подходы позволяют представить политический дискурс в разных аспектах и, взятые вместе, способствуют более полному пониманию специфики понятия. Рассмотрим их более подробно и соотнесем с задачами нашего исследования.

В русле первого подхода А. Н. Баранов и Е. Г. Казакевич определяют политический дискурс как «совокупность всех речевых актов, используемых в политических дискуссиях, а также правил публичной политики, освященных традицией и проверенных опытом» [Баранов, Казакевич, 1991: 6], при этом политический язык представляет собой особую знаковую систему, предназначенную именно для политической коммуникации: для выработки общественного консенсуса, принятия и обоснования политических и социально-политических решений [Там же: 6]. Такая трактовка подразумевает сугубо институциональное общение и, с одной стороны, является формой осуществления профессиональной и общественной деятельности политических лидеров и активистов; с другой стороны, представляет собой политическую речевую деятельность «рядовых» граждан – не профессионалов в области политической коммуникации, которые участвуют в митингах, собраниях, демонстрациях [Чудинов, 2007: 37]. Е. И. Шейгал предлагает исходить из широкого понимания политической коммуникации, определяя ее как своеобразную знаковую систему, в которой происходит модификация семантики и функций разных типов языковых единиц и стандартных речевых действий [Шейгал, 2000: 3]. Тогда в понятие политической коммуникации включаются любые речевые образования, субъект, адресат или содержание которых относится к сфере политики: «Разговоры о политике (в самых разных ракурсах – бытовом, художественном, публицистическом и пр.) подобны своеобразным ручейкам, питающим реку политической борьбы, так как они, будучи многократно умноженными, вносят вклад в формирование политического сознания, в создание общественного мнения, что в итоге может повлиять на ход политического процесса» [Там же: 23]. В своей работе мы исследуем политический дискурс в институциональном ключе. Под институциональной коммуникацией понимается специализированная клишированная разновидность общения между людьми, которые могут не знать друг друга, но должны общаться в соответствии с нормами данного социума [Карасик, 2002: 234]. Участники политической коммуникации – представители различных рангов государственной власти, общественные деятели, политические аналитики и журналисты, которые описывают политическую ситуацию, прогнозируют ее дальнейшее развитие, дают оценку анализируемым событиям и фактам. Следует отметить, что, функционируя в семиотическом поле, пространство политического дискурса формируется знаками разной природы, как вербальными, так и невербальными. В своем исследовании мы анализируем изображения в качестве одного из способов реализации чужеродности в политической коммуникации.

Согласно второй точке зрения, под термином «политический дискурс» подразумевается не какая-то особая форма, а специфическое содержание. В таком случае главным в определении политического дискурса считается тематический критерий, то есть его смысловая соотнесенность со сферой политики [Зайцева, 2006: 8]. Исследователь К. Шэффнер объясняет, что политический дискурс является тематическим, потому что его темы (topics), прежде всего, относятся к сфере политики, а именно: к политическим видам деятельности, политическим идеям и политическим отношениям [Sch"affner, 1996: 202]. Основной целью политического дискурса является борьба за власть, поэтому мы отмечаем, что при исследовании отношений чужеродности содержание политической коммуникации носит преимущественно полемический характер.

Если следовать третьей точке зрения, то политический

дискурс определяется не только политическими дискурсивными структурами, такими как язык и содержание, но и политическими контекстами: «Понимание политического дискурса предполагает знание фона, ожиданий автора и аудитории, скрытых мотивов, сюжетных схем и излюбленных логических переходов, бытующих в конкретную эпоху» [Демьянков, 2002: 43]. По словам Д. А. Грэйбер, «что делает вербальный и невербальный язык политическим – это не наличие какого-то специфического вокабуляра или специфических грамматических форм. Скорее это содержание передаваемой информации, обстоятельства, в которых происходит распространение информации (социальный контекст), и выполняемые функции» [Graber, 1982: 196]. Известный французский лингвист П. Серио, занимающийся исследованием советского политического дискурса, считает целесообразным изучение функционирования дискурса в данном обществе, основывающееся на признании идеологически детерминированного характера установления референции слов [Серио, 1993: 100]. По утверждению Дж. Уилсона, в большинстве случаев именно контекст, а не только отдельные слова или предложения содержит политическую идею [Wilson, 2003: 409].

Учитывая многоаспектность политического общения и принимая во внимание специфику данного исследования, на наш взгляд, целесообразно объединить представленные подходы и рассматривать политический дискурс как структурированную совокупность вербальных и невербальных знаков, актуализирующихся в институциональной сфере, ориентированных на полемический характер общения и реализующихся в тесной взаимосвязи с национально-культурным и социально-политическим контекстом.

Важной при исследовании политической коммуникации является ее идеологическая составляющая. Под идеологией понимается система принципов, лежащая в основе групповых знаний и мнений, основанная на групповых ценностях. Обусловленные идеологией ментальные схемы субъектов политического общения определяют их вербальное поведение, в частности стратегии и риторические приемы, импликации и пресуппозиции, речевые ходы и тематическую структуру дискурса [Шейгал, 2000: 8]. Иными словами, идеология представляет собой комплексную когнитивную систему, контролирующую формирование, трансформирование и применение других социальных знаний, таких как мнения и оценки, а также социальных репрезентаций, включая и социальные предубеждения [Дейк, 2013: 54]. Политические ситуации не просто вынуждают людей говорить или писать определенным образом, – наоборот, существует необходимость в установлении связи между непосредственно наблюдаемыми вербальными и невербальными единицами и ненаблюдаемыми структурами сознания, которые опосредованы культурно-историческим, социальным, общественно-политическим контекстами. Изучение взаимосвязи лингвистических явлений с общественно-политической ситуацией, идеологическими установками, культурно-историческими условиями и т. п. имеет важное значение при конструировании отношений чужеродности в национально опосредованной политической коммуникации.

1.3. Монокультурная и межкультурная перспективы исследования чужеродности в политической коммуникации

Выбор дискурсивных средств маркирования «чужих» в политической коммуникации обусловлен различными факторами, например культурно-историческими условиями (формирование политических институтов в разных культурах происходило по-разному, это отразилось на политической коммуникации), национально-когнитивной базой (влияние менталитета народа на специфику восприятия «чужих»), стремлением поддерживать толерантные отношения с «чужими» и, наконец, перспективой актуализации чужеродности, а именно монокультурной и межкультурной перспективами.

Термины «монокультурный» и «межкультурный» заимствованы нами из этнолингвистических учений, исследований по межкультурной коммуникации и работ по национальному коммуникативному поведению (М. Б. Бергельсон [2004]; В. В. Красных [2003]; Л. В. Куликова [2004а], [2004б]; Ю. Е. Прохоров, И. А. Стернин [2007]; И. А. Стернин [2000]; И. А. Стернин, Т. В. Ларина, М. А. Стернина [Очерк…, 2003]; Т. Г. Стефаненко [1999]; W. Sumner [2008] и др.). Данные термины часто соотносятся с понятиями «свой» – «чужой» (или in-group – out-group) с присущими им атрибуциями для обозначения участников особого отношения «мы» в отличие от его аутсайдеров: отношения в «мы-группе» характеризуются сплоченностью, тогда как отношения с «они-группами» (others-groups, в терминах У. Самнера) – враждебностью;

если в пределах «мы-группы», или «своих», утверждаются покой, согласие, являющиеся следствием принятых в группе норм, обычаев и традиций, то в отношении к «они-группе», или «чужим», напротив, наблюдается борьба, несогласие, изоляция и отчуждение [Sumner, 2008: 13]. Такое отношение к «ним» объясняется тем, что все чужое воспринимается и оценивается, исходя из закрепленных в культуре ингрупповых стереотипов [Шипилов, 2008: 55]. В исследованиях политического дискурса наиболее часто используются термины in-group и out-group, insiders и outsiders, а также другие семантические пары, например internal political communication и external political communication [Sch"affner, 1996], которые, однако, не являются их синонимами. В качестве основания функционирования оппозиции internal-external в политической коммуникации К. Шэффнер выделяет ситуацию общения (setting) и вовлеченных коммуникативных партнеров. С такой позиции внутренняя политическая коммуникация (internal political communication) относится ко всем формам дискурса, которые связаны непосредственно с деятельностью внутри политических институтов (правительства, партий и т. д.), в то время как внешняя политическая коммуникация (external political communication) ориентирована на общую публику, то есть не политиков [Там же: 201].