Политический сыск, борьба с террором. Будни охранного отделения. Воспоминания

Коллектив авторов

Таким образом он часто склонял на сторону Охраны людей, сбитых с истинного пути революционерами, а теперь осознавших свою ошибку. К таким людям Зубатов испытывал своего рода слабость и относился к ним в известной степени как к своим протеже. Когда их работа с ним заканчивалась, он следил за тем, чтобы эти агенты были прилично устроены в обычной жизни, и часто говорил, что обязанность полиции – помочь революционерам стать полезными членами общества.

По инициативе Зубатова были введены новые методы розыскной работы по западноевропейскому образцу. Он организовал отвечающую современным требованиям информационную картотеку, создал антропометрические архивы, что впоследствии сослужило огромную службу. Его делом было также создание новых охранных отделений в ряде губернских городов.

Большие успехи, которых позволили достичь его методы, вызвали ненависть к нему всех революционных организаций. Когда впоследствии в 1917 году разразилась

революция, Зубатов, понимая, к каким последствиям для него это может привести, застрелился, как только победа восставших стала несомненной.

Конечно, мы должны были страховаться против ложной информации, которую намеренно или случайно давали нам агенты. Довольно часто случалось, что революционные организации внедряли своего человека в охранное отделение, чтобы дезорганизовать его и, главное, узнать имена секретных сотрудников и отомстить им. Было совершенно необходимо, чтобы достоверность всех донесений, поступавших от секретных агентов, тщательно проверялась, что часто требовало от офицеров очень высоких профессиональных знаний и тонкого понимания человеческой натуры. Как правило, следовало осуществлять наблюдение за революционной организацией силами не одного, а двух или более секретных сотрудников, которые никак не были связаны друг с другом. Таким образом власти получали несколько сообщений об одной и той же организации, которые можно было сопоставлять, исправлять и дополнять.

Дальнейшая проверка обеспечивалась тем, что, как уже упоминалось, службы наружного и внутреннего наблюдения действовали независимо друг от друга. Так как постоянные осведомители и секретные сотрудники не знали друг друга, служащие службы наружного наблюдения откровенно и беспристрастно сообщали о поведении секретных агентов, и это позволяло проверить надежность донесений осведомителей и в целом давало ясную картину образа жизни и политических убеждений этих людей. Надо также учесть, что высшие полицейские чиновники длительное время изучали различные революционные движения. Одни из них специализировались на Партии социалистов-революционеров, другие – по анархистам, третьи изучали толстовцев, социал-демократов и другие оппозиционные объединения. Эти чиновники располагали исчерпывающей информацией поданной теме, и их было нелегко обмануть. Обыденно мыслящие люди, не посвященные в действительное положение дел и технику работы полиции, часто были недовольны деятельностью по внутреннему наблюдению и делали различные, исполненные благих намерений пожелания, чтобы усовершенствовать ее. Например, граф В. П. Мещерский в своей газете «Гражданин» однажды опубликовал статью, призывающую, по сути дела, к уничтожению внутреннего наблюдения, т. е. к ликвидации всей системы вербовки секретных сотрудников. Он предложил, чтобы полиция маскировала собственных сотрудников и посылала их на собрания революционеров. Едва ли нужно говорить, что такому непрофессиональному совету не было придано серьезного значения.

Глава III

Провокаторы и провокация (прямое подстрекательство). – Предательская опечатка. – Полицейские агенты как заговорщики. – Организация и образ действий революционеров. – Тайные типографии. – Анархисты и террористы. – Раскрытая попытка покушения на Царя

Как мало на деле можно было сделать без методов, практикуемых политической полицией, наиболее отчетливо, пожалуй, демонстрируют некоторые случаи, произошедшие после Февральской революции 1917 года. Министр юстиции Керенский обратился к бывшим руководителям Охраны, находившимся тогда в тюрьме, за советом, как лучше противостоять проискам большевиков. Одним из них был генерал Глобачев, бывший начальник Петербургского охранного отделения. Его арестовали сразу после революции и сразу же предложили сотрудничать с новым правительством в борьбе с экстремистами. Должен сказать, что похожий случай произошел и со мной.

Но если политическая полиция и считала необходимым сотрудничать с секретными агентами из рядов бунтовщиков, это все же было очень далеко от провокации и прямого подстрекательства, в которых всегда ее обвиняли. Был, в сущности, только один способ оправдать это обвинение: враги старого режима просто произвольно изменили значение слова «провокация» и называли провокатором любого, кто тайно снабжал нас информацией.

Действительное значение этого термина, которым слишком часто злоупотребляют, однако, совсем другое. Провокатор – это тот, кто создает революционное движение, а затем предает властям людей, которых обманул. Если термин «провокатор» понимать таким образом, я могу подтвердить, что подобная подлинная провокация никогда не поощрялась царской властью, но всегда сурою наказывалась.

Больше того, к сожалению, и без

Охраны подпольные организации возникали в большом количестве. Российское образованное мелкопоместное дворянство считало хорошим тоном предаваться (с полным отсутствием рассудительности и сдержанности) тому, что считало либеральными идеями; и, следовательно, движения, оппозиционные правительству, были слишком сильными сами по себе и не требовали искусственного поощрения или создания тайных организаций и заговоров со стороны Охраны, хотя ей это и приписывалось. Эти злополучные смутьяны и агитаторы: Бурцев, Гершуни, Балмашев, Каляев, Савинков и другие, которые десятилетиями работали для того, чтобы разрушить нашу страну, до сегодняшнего дня не смогли представить доказательств того, что были спровоцированы на революционную деятельность.

Конечно, нельзя скрыть тот факт, что время от времени, благодаря недостатку опыта у местных властей, провокация имела место, но когда в Департаменте полиции узнавали о подобных случаях, виновных всегда ожидало строгое наказание. Люди, руководившие Департаментом, такие как Коваленский, Э. И. Вуич, М. И. Трусевич и я, всегда внимательно следили за тем, чтобы не допускать, а уж тем более не одобрять таких неприемлемых действий.

Если случаи провокации все же происходили, то они были преимущественно последствиями революции 1905 года. Беспорядки доказали, что численность политической полиции недостаточна для того, чтобы с полным успехом подавить волнения. Чтобы несколько исправить положение, директор Департамента полиции М. И. Трусевич организовал районные охранные отделения, призванные укрепить органы, занимающиеся политическими расследованиями. Поскольку, однако, ощущался недостаток людей для работы в этих отделениях, Трусевич был вынужден назначать туда на руководящие должности молодых армейских офицеров. Этим руководителям, естественно, часто не хватало опыта и необходимых знаний; и в дополнение к этим трудностям часто возникали трения между ними и местными властями.

Далее, одно время Департамент полиции использовал ошибочную практику оценки работы районных отделений на основе чисто количественного принципа, по числу сообщений о революционной деятельности. Легко могло случиться, что на данной территории подпольщики не очень активны, и руководитель районного охранного отделения опасался, и не без основания, что произведет плохое впечатление на начальство в Петербурге, если не будет отправлять соответствующие сообщения. Такое положение, естественно, поддерживало заманчивую мысль о создании беспорядков на основе провокации. Впоследствии, обнаруживая их, офицер мог заслужить у начальства Департамента полиции репутацию очень умелого сотрудника.

Несколько раз мне тоже приходилось расследовать подобные случаи. Среди них я помню особенно одно дело, случившееся в 1906 году в Екатеринославе. В этот город я был отправлен министром внутренних дел П. Н. Дурново, и здесь я узнал от местного прокурора, что незадолго до моего прибытия начальник охранного отделения нашел подпольную типографию. Однако следователь, ведущий это дело, тщательно обыскав помещение типографии, обнаружил безошибочные признаки того, что все было сфабриковано самим охранным отделением. Вот как это было. В типографии были найдены несколько сотен экземпляров подрывной прокламации, а ее набор был тут же, в типографском станке. Следователь сделал оттиск с набора и обнаружил, что в одном абзаце отсутствует маленькое слово «этот». Но в напечатанных уже экземплярах оно было на месте. Мы все сразу поняли, что это значит. Охранное отделение где-то отпечатало прокламации, подложило их в типографию при помощи одного из своих агентов, который затем быстро сделал соответствующий набор. Если бы не небольшая оплошность этого человека, план мог бы сработать и совершенно невиновный типограф был бы сослан в Сибирь. Начальник отделения получил суровый выговор, расследование сразу же прекратили, и ни один волосок на голове типографа не пострадал. Я передал министру рапорт об этом деле, и он собственноручно наложил резолюцию: «Начальник отделения должен быть немедленно уволен; начальника Корпуса жандармов немедленно уведомить о его отставке».

Другой случай провокации произошел в то время, как я руководил Особым отделом Департамента полиции. Начальник жандармско-полицейского управления Дальневосточной железной дороги, человек, который никогда до этого не занимался политическими расследованиями, прислал сообщение, что какие-то русские революционеры встречаются в клубе в Токио. Стремясь нейтрализовать этих людей, сообщал он, он послал туда своего агента, чтобы взорвать клуб. Как только я прочел это сообщение, то сразу поспешил к директору Департамента полиции и все ему рассказал. Тотчас же была отправлена телеграмма этому жандармскому начальнику, строго запрещающая осуществление его безумного плана. К счастью, послание успело вовремя, и взрыв бомбы, задуманный одним из наших сотрудников, был предотвращен.