Политология революции
Шрифт:
Влияние русского 1917 года на западное общество было огромно, но оно оказалось совершенно иным, нежели надеялись идеологи Октября. Русский опыт стимулировал уступки со стороны правящих классов и одновременно стал препятствием для поисков самобытной европейской модели радикального преобразования. Выход был найден в реформизме, причем успех реформистских попыток был прямо пропорционален серьезности «революционного шантажа», воплощенного в мировом коммунистическом движении и «советской угрозе». Это можно назвать «отложенной революцией». [196]
196
Термин «отложенная революция» был использован Л.Д. Троцким применительно к состоянию России в период
Неудивительно, что крах советского коммунизма оказался и катастрофой для социал-демократии. Реформистский курс рабочего движения Запада после 1989 года полностью исчерпал себя, а новой идеологии и стратегии не было. Результат очевиден: Запад вступил в эру острых социальных конфликтов и неясных социальных альтернатив. Место реформизма и революционизма стихийно занимает радикализм, выражающийся в разрозненных агрессивных требованиях, вспышках неорганизованного протеста, неприятии институтов власти.
Еще в начале 80-х годов XX века идеологи структурных реформ в рядах «еврокоммунистических» партий и левой социал-демократии столкнулись с серьезными проблемами. Как отмечали исследователи, левые «колеблются между верой в „альтернативные программы“, основанные на смешанной экономике и рыночном социализме, и пониманием того, что правящие классы будут терпеть эти реформы лишь до тех пор, пока ясно, что они не будут социалистическими». [197] Между тем противоречие это вообще не может быть разрешено в теории. Динамика развития капитализма такова, что система не может стабилизировать себя, не привлекая средства и институты как бы «извне».
197
Frankel В. Beyond the State? Dominant Theories and Socialist Strategies. L.: Macmillan Press, 1983. P. 280. Любопытно, кстати, что эта книга, содержащая очень жесткую атаку на всех критиков традиционного государственного социализма, была издана Macmillan Press в серии, редактором которой был Энтони Гидденс.
Рыночный капитализм — это система, которая подчиняет процесс производства процессу обмена. С точки зрения либерального теоретика, именно обмен становится центральной и главной функцией хозяйственной жизни. С точки зрения истории и обычной логики, это очевидный абсурд. В прошлом, когда новые товары появлялись не столь часто, еще можно было предполагать, будто спрос порождает предложение. Но 80-е годы XX века великолепно показали, как изобретение и массовое производство нового типа товаров (видеоаппаратуры, персональных компьютеров, микроволновых печей и т. п.) порождало и массовый спрос на них. Это психологически вполне объяснимо с точки зрения повседневной жизни. Времена натурального хозяйства, когда продукты производились для собственных нужд, давно ушли в прошлое. При капитализме производство действительно не имеет смысла, если оно не ориентировано на обмен. А для людей вполне естественно путать смысл своих действий с их причиной.
Однако система, сводящая первостепенные функции к второстепенным, ограничивающая все богатство возможностей человека узкими задачами homo economicus, неизбежно порождает внутри себя невыносимое напряжение. Она постоянно подрывает собственную возможность к воспроизводству. Великий секрет капиталистической системы состоит в том, что она (в отличие от традиционных обществ) не является самодостаточной. Это, кстати, является и одной из причин ее невероятного динамизма. Надо идти вперед, чтобы не погибнуть. Остановка равнозначна кризису, крушению. Рост позволяет снимать или смягчать противоречия, которые иначе взорвали бы общество изнутри. Экономика должна развиваться, иначе она рухнет. Однако постоянный
«Чистый» и «полный» капитализм в короткий срок пришел бы к саморазрушению. Именно потому с ранних этапов своего развития капитализм нуждался во внешних стабилизаторах. Еще Роза Люксембург показала, какую важную роль для поддержания равновесия капитализма сыграло вовлечение в мировую систему некапиталистической периферии, где так и не сложилось полноценное буржуазное общество. В самих странах «центра» институты и традиции, оставшиеся в наследство от феодализма, играли не менее важную роль. Монархия, английская обуржуазившаяся аристократия, академические учреждения, христианская религия, конфуцианская «семья» на Востоке — все это было не только наследием прошлого, но и гарантией стабильности в будущем.
Британский исследователь Уилл Хаттон великолепно почувствовал, насколько буржуазный порядок зависит от традиционных институтов. Капитализму, подчеркивает он, необходимы не только прибыль, но и «социальные и политические ограничения», вне рамок которых он вообще не может развиваться. [198] Протестантская этика также была не только идеологий поощрения личного успеха, но и «источником совместных усилий». В развитии капитализма на континенте также сыграли огромную роль добуржуазные традиции: прусская традиция дисциплины и государственного регулирования, католическая традиция солидарности, наконец, средневековые традиции самоуправления и «коммунитарности». [199]
198
Hutton W. The State We're In. L.: Vintage, 1996. P. 24.
199
Ibid. P. 262, 267–268.
Сила протестантской этики состояла как раз в том, что, будучи буржуазной, она была одновременно и традиционной. Но по мере модернизации старые институты ослабевали или обуржуазивались до такой степени, что уже не могли эффективно играть свою компенсирующую роль. Их место постепенно занимало рабочее движение. Потенциальные могильщики капитализма одновременно оказывались его опорой. В XX веке капитализм нашел себе подпорки уже не в институтах, доставшихся от прошлого, а в самом зарождавшемся будущем: «социальное государство» (Welfare State), социал-демократия в Европе и Новый курс (New Deal) Ф.Д. Рузвельта в США.
А. Бузгалин и А. Колганов в книге «Трагедия социализма» дали своеобразный перечень ключевых для развития капитализма реформ, которые были бы невозможны без вмешательства рабочего движения: «Прежде, чем морализировать, хотим напомнить — без угрозы революции не было бы фабричных законов в XIX веке, без Октябрьской революции 1917 не было бы международной конференции 1919 года в Вашингтоне, которая приняла решение о переходе на 8-часовой рабочий день, без попыток строительства социализма в СССР не было бы реформ Ф.Д. Рузвельта, без постоянного давления со стороны профсоюзов, без массовых забастовок и политической агитации не было бы всех тех гуманных и демократических черт, которыми так гордится современное капиталистическое общество в его наиболее высокоразвитых странах. Историческая инициатива всех этих изменений исходила не от господствующих классов, и осуществлены они были вопреки сопротивлению этих классов». [200]
200
Бузгалин А., Колганов А. Трагедия социализма. М., 1992. С. 107–108.
Нуждаясь в реформах, капитализм одновременно постоянно вынужден сдерживать их, чтобы процесс не вышел за рамки «допустимого», а также ликвидировать результаты этих реформ всякий раз, когда в них исчезает непосредственная необходимость. Неолиберальная волна свидетельствует не только о том, что социал-демократические реформы не смогли фундаментально изменить капитализм и, в конечном счете, были им побеждены, но и о том, что в них заключался определенный (как правило, нереализованный) потенциал системных преобразований. Именно поэтому многие институты Welfare State были демонтированы.