Политология революции

Кагарлицкий Борис Юльевич

«Новые реалисты» приходили к власти только там, где правые партии были настолько дискредитированы и ослаблены, что не могли удерживать власть. В подобных обстоятельствах значительная часть деловых кругов делала выбор именно в пользу левых как силы, не скомпрометированной различными скандалами, динамичной и способной продолжать прежнюю политику на основе нового кредита доверия со стороны избирателей. Другое дело, что симпатии буржуазных элит к левым, даже доказавшим свой «реализм», не очень стабильны. В Испании после десятилетий правой диктатуры, консервативные политики были столь скомпрометированы, что просто не могли соперничать с социалистами. Но как только произошла смена поколений и среди правых появились новые люди, не связанные с прошлым, социалисты потеряли власть. Здесь совместились и разочарование избирателей, и сдвиги в настроении правящего класса, обретшего большую уверенность в себе как раз благодаря «реформам» социалистов.

Обычным делом оказывается, что социалисты приходят к власти на волне всеобщего раздражения против неолиберальной политики и после своей победы продолжают проводить именно эту политику. Результатом неизбежно становится утрата ими позиций и авторитета и поражение. Причем поражение левых «реалистов» не обязательно

приведет к возвращению к власти умеренных правых. Повсюду пребывание у власти «реалистических» левых сопровождается стремительным ростом радикальных антидемократических правых. В Англии, где левые не были у власти, неофашистов почти нет. Зато во Франции резкий подъем Национального Фронта и его лидера Ж.-М. Ле Пена является одним из наиболее очевидных следствий 14 лет правления социалистов, В 2000 году в Австрии неофашистская партия впервые в истории послевоенной Европы вошла в правительство. Не случайно, что это произошло в стране, являвшейся традиционной «вотчиной» социал-демократов. В Венгрии, где в 1994 году к власти пришли социал-демократизировавшиеся коммунисты, ставшие образцовыми «новыми реалистами», ситуация развивалась еще более драматично. Обновленная Социалистическая партия, вернувшаяся к власти в 1994 году, получилась не похожей ни на старую коммунистическую структуру, ни на традиционную рабочую организацию. Представители прежней номенклатуры уже не играют в ней ключевой роли, а сама номенклатура резко изменилась и окончательно обуржуазилась. Социалисты, не пользуясь активной поддержкой рабочих, получили значительную часть своих сторонников в среде технократов, связанных с различными экономическими лобби. Социологи отмечают разрыв между деятельностью «политического класса» и заботами обычных людей.

Продолжение левыми неолиберального курса сделало правительство непопулярным. «Традиционные требования левых были отныне присвоены правыми, соединены с расизмом и национализмом, что в венгерских условиях представляет собой ужасную комбинацию», — констатировал идеолог «левой платформы» в партии Тамаш Краус. «Новые правые», пользующиеся поддержкой обездоленной части населения — «куда худшая перспектива, нежели первое консервативное правительство». [221] Масса активистов венгерской Социалистической партии с ужасом констатировала, что «собственное» правительство оказалось им враждебно. В результате внутри партии резко усилилась «Левая платформа», находящаяся в открытой оппозиции курсу руководства. «Левая платформа» обвинила руководство парии в «некритическом обслуживании интересов иностранного и отечественного капитала». [222] По мнению «Левой платформы», правый курс официальных социалистов левых открывает путь к власти гораздо более реакционным силам. [223] В конечном счете поражение социалистов привело к власти «умеренных» правых популистов, а радикальные правые националисты впервые вошли в парламент.

221

Socialist Campaign Group News. 1996. December. P. 8.

222

Labour Focus on Eastern Europe. 1996. № 53. P. 65.

223

Labour Focus on Eastern Europe. 1996. № 53. P. 75.

«Реалисты» менее всего интересуются своей «традиционной» социальной базой. Они уверены, что большинство низов и рабочий класс поддержат их в любом случае, поскольку этим социальным слоям все равно некуда деваться. Политика «новых реалистов» ориентирована на то, чтобы завоевать поддержку средних слоев. Однако забытые всеми низы неожиданно находят свой выход. Очевидное и вполне открытое предательство их интересов «левыми» заставляет людей обратиться к крайне правым, которые не только демагогически используют трудности, но в отличие от «реалистических» левых действительно выдвигают требования, отвечающие конкретным интересам значительной части населения. [224]

224

Надо отметить, что Британия остается практически единственной страной, где пребывание у власти «новых реалистов» не сопровождалась внушительным подъемом правого экстремизма. В Англии нет исторической фашистской традиции. И все же уже в мае 1997 года леволейбористский журнал предупреждал: «Одним из парадоксов британской политики является то, что правительство Блэра может стимулировать подъем фашистских настроений» (Workers Liberty, May 1997. P. 28–29).

Массы, в отличие от партий, отвергают аргументы пропагандистского. «здравого смысла», если их собственный опыт противоречит подобной расхожей мудрости. Это настроение известный журналист Даниел Сингер выразил словами: «К черту вашу пропаганду — если то, что вы нам предлагаете, единственно возможное будущее, то лучше вообще не иметь никакого будущего». [225] Именно крайне правые, сохранившие своеобразный идеологический иммунитет в условиях неолиберальной гегемонии, не затронутые, в отличие от левых, моральным кризисом, не страдающие политическими неврозами, впервые после Второй мировой войны могут стать в Европе настоящей народной силой. В их речах справедливые требования перемешаны с националистической и расистской ложью об эмигрантах и инородцах как источнике всех бед. Но если мы не осознаем, что, например, антиевропеизм и неприязнь «новых правых» к европейской интеграции вполне соответствуют настроениям и потребностям миллионов людей, мы не поймем причин стремительного успеха политиков типа Ле Пена. «Левые» говорят, что все хорошо, правые это отрицают, а простой человек прекрасно знает, кто в данном случае лжет. «Левые» говорят, что нет иного пути, кроме как, затянув пояса, идти в Единую Европу, а рядовой француз, англичанин и даже немец очень часто не хочет туда идти, тем более затянув пояс. По мнению социологов, если бы в Англии в конце 1996 года был проведен референдум по

вопросу об отношении к Европе, сторонники интеграции проиграли бы. [226] В этом смысле именно правое крыло тори в наибольшей степени выражает настроения рядового избирателя. Приход к власти «левых» позволяет консерваторам, освобожденным от груза правительственной ответственности и старых обязательств, сдвинуться дальше вправо — и найти в этом широкую поддержку народных масс.

225

The Nation. 12.12.1996. P. 22

226

См.: The European. 19.12.1996.

Если советское общество конца 1980-х оказалось в тупике бюрократической централизации, то на Западе в те же годы проявилась как раз ограниченность и тупиковость социальных реформ социал-демократической эры. Неспособность левых сил предложить новые альтернативы означала неизбежный откат с уже занятых позиций. Два потока реакции на Востоке и на Западе слились.

На первых порах трансформация левоцентристских партий проходила сравнительно успешно. Социал-демократия могла опереться на исторический авторитет, накопленный многолетней борьбой за права рабочих. Она по-прежнему имела основания рассчитывать на лояльность масс, привыкших голосовать за «свою» партию. Наконец, мощная бюрократия, хорошо организованные парламентские фракции и немалые материальные ресурсы позволяли удерживать ситуацию под контролем даже там, где было заметно разочарование и недовольство. Точно таким же образом в России под брэндом Коммунистической партии Российской Федерации долгие годы могла функционировать националистически-консервативная организация, абсолютно враждебная не только левой идеологии, но и непосредственным интересам большинства трудящихся.

И все же подобное положение дел не может продолжаться бесконечно. Повсюду — от Германии до Бразилии и от Италии до России — наблюдался прогрессирующий развал традиционных левых партий, усиливавшийся по мере того, как возникали предпосылки для нового подъема левого движения. Другое дело, что кризис и распад старых структур происходил намного быстрее, нежели становление новых.

В конце XX века перед левыми во всех странах с новой остротой встает ранее, казалось, давно решенный вопрос об их «исторической миссии» и об их роли в обществе. Показательно, что дискуссия эта охватывает представителей общественных наук в самых разных странах — от России и Польши до Англии и Италии.

Глава V. Альтернативы?

Тобиас Абсе, политик левоцентристского блока в Италии, отмечает: значительная часть его сторонников «по-прежнему видит в нем носителя традиционных социальных реформ». [227] Легко догадаться, насколько разочарован оказался именно этот, лояльный и дисциплинированный левый избиратель, когда столкнулся с практикой «нового реализма». Политики «левого центра» не просто обманули и предали своего избирателя. Они унизили его, буквально «вытерли об него ноги». Такое не проходит бесследно. Неудачи левого правительства создали благоприятную среду для роста правого популизма, который в итоге и восторжествовал в лице правительства Сильвио Берлускони. Однако в Италии существовала и радикальная левая альтернатива в лице партии Rifondazione Communista. Наличие радикальной левой в Италии стало важным фактором политической мобилизации в условиях, когда сопротивление политике Берлускони сделалось основной задачей массового движения. В 2006 году массовое сопротивление, вдохновляемое неокоммунистическими идеями, оказало решающее воздействие на исход выборов. Правительство Берлускони пало.

227

New Left Review. 1996. № 217. P. 126.

Однако поражение правых в Италии отнюдь не свидетельствовало о конце правого популизма в Европе. И особенно сильно заметен был его рост в странах, где радикальной левой альтернативы не было или она была слаба.

Польский случай: популизм справа

В середине 1990-х крайне правые проявляли гораздо больше чувствительности к настроениям масс, чем умеренные левые или респектабельный правый центр. Показательно, что французский Национальный Фронт после массовых выступлений трудящихся в 1995 году резко сменил риторику. Вместо критики работников государственного сектора, представлявшихся в качестве «привилегированных функционеров», лидеры националистов стали говорить о справедливых требованиях трудящихся, начали даже создавать собственные профсоюзы, доказывая, что только они одни готовы серьезно защищать интересы французских трудящихся от глобализации. [228]

228

См.: Jacques Walker. Fascremes des arm'ees trente et quatre-vingt-dix: alters et retours // Utopie critique. 1997. № 9. P.29; J. Breltenstein. Offensive sociale du Front national // Le Monde diplomatique. 1997, № 516.

Нечто подобное происходило в Польше, где именно крайне правые, действуя через профсоюз «Солидарность», в 1997 году подняли знамя сопротивления программе рыночных реформ, проводившейся правительством бывших коммунистов. Союз Труда, критиковавший правительство слева, не имел такой массовой социальной базы и прочных позиций в профсоюзах, какие были у правых. «В программе Союза Труда заметна своего рода шизофрения: с одной стороны категорическая приверженность требованиям рынка — программа повторяет классические слова о том, что альтернативы не существует, а с другой — такая же приверженность социальным правам и правам профсоюзов», — отмечает лондонский журнал «Labour Focus on Eastern Europe». Несмотря на явный радикализм СТ по многим вопросам, постоянно возникала «неясность относительно его природы: либеральной или же социал-демократической». [229]

229

Labour Focus on Eastern Europe. 1997. № 56. P. 88.