Политология революции
Шрифт:
Отсюда вытекала и необходимость комплексной, многоуровневой и многоплановой стратегии. «Мы считаем, что революционные преобразования в Мексике зависят не только от вооруженной борьбы и не только от мирных выступлений. Они станут результатом действий, осуществляемых на разных фронтах и разными средствами. Речь идет о разных социальных формах организации, о разной степени участия, риска и самопожертвования. И результатом всего этого будет не победа какой-то партии, организации или альянса партий, предлагающих конкретные социальные программы, а создание нового демократического пространства, где будут совмещены различные социальные инициативы и политические требования». [417]
417
Shadows of Tender Fury. P. 85.
Субкоманданте Маркос подчеркивал, вполне в духе Розы Люксембург, преимущества спонтанности. Когда-то
418
Ibid. P. 29.
На весь мир было объявлено, что социализм мертв, пишет Маркос. «Но далеко не все прислушиваются к голосу отчаяния и слабости. Не каждый бросился в объятия безнадежности. Большинство продолжает борьбу, люди не могут согласиться с логикой победителей, ибо видят нищету и горе побежденных. Они слышат другой голос, идущий не „сверху“, а „снизу“, из глубины сознания индейского народа в горах, голос, зовущий бороться за справедливость и свободу, голос, продолжающий говорить про социализм, про надежду… единственную надежду на этой земле». [419]
419
Shadows of Tender Fury. P. 45.
Восстание сапатистов оказалось «первым вооруженным выступлением против неолиберализма», первым «восстанием против глобализации». [420] Уже потому оно сразу получило огромный резонанс по всему миру. Летом 1996 года сапатисты провели в «Первую межконтинентальную встречу в защиту человечества и против неолиберализма». Журналисты оценили это как «одну из самых странных международных конференций в истории». Меньше всего Маркос и его сторонники стремились создать какой-то новый Интернационал. Они больше слушали и наблюдали. Публика была крайне разношерстной — от революционных активистов до кинозвезд и интеллектуалов, давно забывших про убеждения молодости. Тем не менее представители сапатистов видели в этом первый шаг для того, чтобы создать «сеть, координирующую различные формы борьбы и сопротивления». [421] В любом случае им удалось привлечь к себе внимание мира. Это не только защищало их от репрессий. Сапатизм стал политической модой, у него появились последователи в Европе. А главное, события в Чьяпасе дали толчок для антисистемных выступлений в самых разных точках планеты. Люди, которые раньше были недовольны поодиночке, чувствовавшие себя изолированными аутсайдерами, внезапно обнаружили, что составляют массу, могут — если будут бороться — стать реальной политической силой.
420
Латинская Америка. 1996. № 2.; Singer D. Whose Millenium? Monthly Review Press, N.Y. 1999. Олег Ясинский, переводчик и исследователь творчества субкоманданте Маркоса, в письме к автору данной книги отмечает: «В последних интервью Маркос настаивал на том, что сапатисты не являются первыми. Видимо, здесь, кроме моментов исторического реализма и скромности, еще очень важна тема того, что сапатизм старается (причем далеко не всегда успешно) избежать некой стигматизации в глазах левых активистов планеты, стремится не стать очередным объектом для памятников и примером для слепого подражания». Маркос выразил это в свойственном ему стиле: «Кто пытается нас идеализировать, не понимает нас».
421
Green Left Weekly. 4.10.1996.
Встреча в Чьяпасе показала, что сапатистское движение, зародившееся вдали от центров западной «цивилизации», вовсе не является провинциальным или отсталым в идеологическом и культурном смысле. Сапатизм выглядел весьма убедительным подтверждением распространившихся среди западных левых в середине 1990-х идей коммунитаризма. «Показательно, что именно некоторые формы коммунитарности, сохранившиеся с древних времен, но все еще существующие среди индейцев юго-востока Мексики, стали важным элементом восстания в конце XX века, восстания, направленного против глобального неолиберализма, в защиту человеческого достоинства», —
422
Utopie critique. 1997. № 9. P. 65.
В то же время события в Чьяпасе, как и другие кризисы 1990-х годов показали, что коммунитаризм не может заменить радикальной программы. Показательно, что идеи коммунитаризма объединяют как левых, так и правых мыслителей, отстаивающих моральные ценности сообщества под натиском обезличивающей и атомизирующей людей практики неолиберального капитализма. В таких условиях идеология и культура левых, естественно, становится коммунитаристской. Однако не коммунитаризм, а именно марксизм исторически оказался наиболее приспособлен для того, чтобы стать основой для выработки конкретных программ структурных экономических реформ. А без конкретной программы преобразований призывы к общности и солидарности могут остаться пустыми декларациями. Таким образом, коммунитаризм оказывается способен дополнить современный социализм, но не может заменить его.
Проблема сапатистского движения в том, что, став великолепным выразителем настроений и чаяний, распространенных среди населения индейского Юга, оно не могло достичь своих целей, не получив поддержку индустриального севера страны. В сущности, чем более полно выражало оно интересы угнетенных масс Чьяпаса, тем труднее ему было распространять свое влияние на другие штаты. С другой стороны, идеология сапатизма предполагала решение моральных задач политическими средствами. Вопрос о «достоинстве», о «признании индейских прав и культуры» [423] был для сторонников движения не менее важен, чем вопросы экономической и социальной политики. Более того, они были неразрывны.
423
См. Субкоманданте Маркос. Четвертая мировая война. С. 358.
На практике, однако, разные стороны и задачи борьбы увязываются не так легко, как в поэтической риторике Маркоса. Только широкая демократическая и социальная программа позволяет в перспективе разрешить возникающие противоречия.
Неоднородность мексиканского общества, в сущности, повторяет неоднородность современного глобализированного капитализма. Для сапатистов, однако, это вопрос не социологической теории, а практической политики. Необходимо превратить набор конкретных требований в «реалистическую программу формирующегося социального блока». [424] Объединить, скоординировать выступления городских индустриальных рабочих, специалистов постиндустриального производства, мигрантов, маргиналов, представителей неформального сектора и традиционные индейские общины — задача, без решения которой сапатизм не мог иметь политического будущего. Но помощь левым в данном случае оказывает сам современный капитализм, который в ходе своего развития естественным образом формирует у всех этих групп схожие интересы.
424
Viento del Sur. 1996. № 8. P. 35.
Сапатизм выступает от имени своих сторонников, в качестве объединяющего «этического принципа». Готовность действовать во имя справедливости, не считаясь с «объективным ограничениями» и требованиями «реальной политики», превращает сапатизм в «нормативную идею, позволяющую различать добро и зло, справедливость и несправедливость, гуманное и антигуманное». [425] Мораль и долг в принципе не могут быть основаны на критериях успеха. Торжествующее зло не становится добром, а отказ от выполнения своего долга не перестает быть предательством даже в том случае, если нарушить долг проще и выгоднее, чем его выполнить. Общество, объявляющее успех высшей ценностью, вообще не может быть морально, ибо мораль оценивает не результат, а путь его достижения. Противопоставив свой «наивный» идеализм прагматизму «официальных левых», сапатизм не только совершил грандиозный моральный переворот, но и вернул смысл существования левому движению как таковому.
425
Viento del Sur. 1996. № 8. P. 12.
Сапатизм смог поразительным образом соединить в себе традиционализм и новаторство. Он не был ни повторением латиноамериканской герильи 1960-х годов, ни тем более новым изданием революционного авангарда. «Сапатистская армия — это уже не (или еще не) герилья в привычном смысле, хотя началось все за десять лет до восстания именно с попытки создать „революционный очаг“, „вооруженный авангард“. Но сапатизм стал движением вооруженной самозащиты десятков тысяч угнетенных людей — среди трех миллионов жителей Чьяпаса индейцы составляют миллион». [426]
426
New Left Review, July-August 1996, N 218. P. 129.