Политология революции
Шрифт:
На протяжении 1990-х и первой половины 2000-х годов КПРФ неуклонно теряла влияние, утрачивая членскую базу, избирателей, депутатов. Комическое сочетание коммунизма и антикоммунизма, «державности» и ритуального повторения революционных лозунгов, оппозиционности и лакейского оппортунизма закономерно вело к упадку даже эту мощную организацию, пользовавшуюся впечатляющими ресурсами и снисходительным покровительством власти. «Патриотизм» официальной оппозиции оборачивался ее отказом от принципиальной борьбы с властью, не говоря уже о социально-политической системе. Как писал один из авторов марксистского журнала «Против течения», дело здесь, «не в патриотизме как таковом. Дело в том, что патриотизм на сегодня — самая удобная форма отказа коммунистов от революции». [506]
506
Против течения. 2005. № 2. С. 2.
Правящие круги прекрасно знали цену оппозиционности официальных «коммунистов». Ритуально повторяя в программных документах слова о государственной собственности, деятели КПРФ старательно избегали любого радикализма в практической политике (если, конечно, не принимать за политику комичный
507
Эксперт, 2005, № 42. С. 78.
Понятно, что при таких обстоятельствах рост недовольства неолиберальной политикой среди населения России никоим образом не мог способствовать укреплению влияния партии. Как раз наоборот. По мере того, как число людей, недовольных либеральным курсом, множилось, влияние КПРФ падало. Если в середине 1990-х годов партия получала 35–40 % голосов, то в начале 2000-х — уже 12–13 %, а в середине десятилетия ее влияние упало еще ниже. После того, когда Бориса Ельцина на посту президента сменил Владимир Путин, кризис старой оппозиции стал очевиден.
Разговоры о великой России ничуть не мешали власти проводить либеральную реформу образования или принимать антирабочий Трудовой Кодекс. Как заметил известный политолог Борис Славин, «с приходом Путина Зюганов оказался ненужным: кто скажет, что Путин не болеет за державу?» [508]
Патриотическая риторика с легкостью перехватывалась правящим режимом — ведь консервативной бюрократии, стоящей на страже сложившегося порядка вещей, она подходила как нельзя лучше. А разговоры о державной мощи отнюдь не противоречили работе власть имущих по выжиманию соков из населения — в интересах капитала.
508
Славин Б.Ф. Социализм и Россия. М.: УРСС, 2004. С. 187.
В середине 2000-х годов благодаря взлету мировых цен на нефть изменилась и позиция российских сырьевых корпораций. Получив в свое распоряжение изрядные ресурсы, они приступили к внешней экспансии, скупая компании в странах бывшего Советского блока, а также в Западной Европе и Африке. От государства отечественный капитал теперь требовал поддержки своих международных планов. Идеология «сильной державы» идеально этой задаче соответствовала.
Созданная администрацией президента новая партия власти — «Единая Россия» — оказалась гораздо удачнее своих прототипов 1990-х годов именно потому, что сумела вполне в духе дореволюционной царской бюрократии соединить авторитаризм и показной патриотизм с политикой, направленной на укрепление капиталистических отношений. По ироническому замечанию украинского публициста Андрея Манчука, поражения КПРФ были закономерным результатом национал-консервативной политики руководства этой партии, «собственноручно вырывшего себе глубокую электоральную яму, прикрытую общенациональным бюллетенем». [509]
509
Против течения. 2005. № 2. С. 5.
Проблема, однако, состояла не в постепенном отмирании КПРФ — очередной «пустой оболочки», оставшейся обществу в наследство от ушедшей эпохи, связь с которой сама партия утратила. Упадок зюгановской партии на протяжении длительного времени не компенсировался возникновением сколько-нибудь значимой новой оппозиции на левом фланге.
Ситуация на Украине внешне выглядела несколько респектабельнее, поскольку партии, официально числящиеся «левыми», в течение 1990-х годов продолжали пользоваться традиционной социалистической и коммунистической риторикой, апеллируя к счастливым и сытым временам Советского Союза под властью Леонида Брежнева. [510] Идеологическая «ниша» национализма была уже занята. С одной стороны, реальной силой становились украинские националисты, пользовавшиеся поддержкой власти, видевшей в них идеологических партнеров в формировании нового независимого государства. Если в России националистическая риторика была заимствована властью у оппозиции лишь к концу 1990-х, то правители в Киеве изначально нуждались в национальной идее для обоснования своей политики. С другой стороны, имперская ностальгия, которую начали культивировать элиты русскоязычной Восточной Украины, не могла дать объединяющие лозунги, под которыми можно было бы идти на президентские или парламентские выборы в масштабах всей республики. На региональном уровне эти идеи успешно эксплуатировались местными элитами в Крыму и Донецке. А официальные левые партии — социалисты и коммунисты — были, прежде всего, электоральными машинами. Иными словами, соперничество двух национализмов создавало условия, когда, по крайней мере, на риторическом уровне у политиков — принцесса Юлия сохранялась потребность в левой идее. Однако уже к началу 2000-х годов национализм и здесь начал замещать левую идеологию, причем социалисты тяготели к украинскому национализму, а коммунисты — к русскому. [511]
510
А. Аркуша на сайте Communist.ru характеризовал Коммунистическую партию Украины (а вместе с ней и КПРФ) как переходную организацию, которая опирается на пенсионеров и часть рабочих, занятых на умирающих производствах. Эти предприятия ориентированы на внутренний рынок, не выдерживают конкуренции с мировыми концернами, а потому обречены (см. Аркуша A. Жаба // Communist.ru.2005. 24 ноября: . С этой средой связана и часть массовой интеллигенции (врачи и учителя), которая изначально была ориентирована не на обслуживание элиты, а на обслуживание рабочего класса по «повышенному стандарту», заданному советской системой ценностей. Этот стандарт уходит в прошлое, оказывается «избыточным» с точки зрения
511
Андрей Манчук в журнале «Против течения» цитирует газету «Рабочий класс», которая упрекает КПУ в попытке «отождествить капитализм с украинским национализмом, а коммунизм — с русским патриотизмом». При этом, продолжает Манчук, непонятно, откуда они взяли, будто «новая буржуазная Россия хоть чем-то лучше капиталистического Запада» (Против течения. 2005. № 2. С. 4).
Разразившаяся осенью 2004 года «оранжевая революция» выявила всю глубину кризиса традиционных левых партий, их отрыв от масс, а главное — отсутствие у них самостоятельной стратегии. Как и в России, смена президента в независимой Украине оказывалась невозможна иначе, чем через политический кризис. Завершение конституционного срока президентства Леонида Кучмы обернулось вакуумом власти. Однако очевидный кризис верхов, раскол правящих элит не только не способствовал росту антисистемных сил в обществе, но, напротив, сопровождался очевидным упадком левого движения. Два лагеря, получившие по цветам своих агитационных плакатов прозвища «оранжевых» (Виктор Ющенко) и «голубых» (Виктор Янукович), развернули ожесточенную пропагандистскую войну, обвиняя друг друга во всех мыслимых и немыслимых грехах, а заодно выставляя на публику всю гнилость общественно-политической системы. [512]
512
«Цветовая» идентификация политических сил, воспроизводящая византийские традиции, крайне символична. Как и в средневековом Константинополе, партии выражали лишь интересы борющихся придворных группировок.
Украинские коммунисты оказались не способны ни эффективно вмешаться в события, ни даже использовать их в собственных интересах, их кандидат на президентских выборах Не только не прошел во второй тур, но и уступил третье место социалисту Александру Морозу. Социалистическая партия, поддержав во втором туре оппозиционного Виктора Ющенко против официального кандидата Виктора Януковича, выторговала себе посты в будущем правительстве. К этому, в сущности, свелась вся ее стратегия.
Политическая слабость левых проявилась, прежде всего, в том, что не они, а либеральная оппозиция мобилизовала массы для уличных протестов. Важно не только то, что к власти в результате противостояния пришел кандидат либерального «оранжевого» блока — иначе в сложившейся ситуации и быть не могло, — но и то, что левое движение за месяц уличной борьбы нисколько не усилилось, а напротив, ослабло, оказалось еще более деморализованным и разобщенным, чем прежде. Оно было совершенно неспособно выставить власти собственные условия, сформулировать в ходе кризиса собственную повестку дня. Социологи и политические аналитики, описывавшие толпу, собравшуюся протестовать против фальсификации выборов на киевском Майдане Незалежности, отмечали, что «движение не имеет идеологии и артикулированной адекватной цели». Больше того, оно «не имеет организации и лидера, готовых эту цель артикулировать хотя бы во внятные лозунги и возглавить его под этими лозунгами». [513] Большая часть тех, кто вышли на Майдан, не столько поддерживали Ющенко, сколько проявляли недовольство своей жизнью, сложившимися в стране порядками, коррупцией. Иными словами, чисто теоретически у левых была возможность перехватить инициативу. Однако на практике это было невозможно из-за острого кризиса, которое переживало само левое движение.
513
Альтернативы. 2005. № 1. С. 84.
Не смогло оно стать ведущей оппозиционной силой и после смены власти. А министерские посты, отданные социалистам, оказались не отражением общего сдвига политики влево, а лишь призом, полученным партийными лидерами за удачную политическую комбинацию.
Две олигархические группировки, столкнувшись в борьбе за власть, обвиняли друг друга во всех смертных грехах. Они обзывали друг друга фашистами, уголовниками, предателями национальных интересов, однако большой разницы между ними не было. В то время как в Москве «патриотические» обозреватели бились в истерике по поводу торжества прозападной оппозиции, а либералы восторженно рассказывали о триумфе демократии, украинский марксистский журнал резонно констатировал: «Опасность прихода Ющенко к власти в первую очередь в том, что он будет продолжать политику, которую проводил Кучма и Янукович. Эта политика без всякого фашизма ведет Украину к гибели». [514]
514
Против течения. 2005. № 1. С. 5.
Вместо того чтобы пытаться сформулировать собственную позицию, левые на Украине и в России увлеченно обсуждали, какая из украинских группировок хуже. «Шутка, которую играет жизнь со сторонниками теории „меньшего зла“, — писал редактор российско-украинского сайта Коммунист.ру Виктор Шапинов, подводя итоги этой дискуссии, — заключается в том, что буржуазное общество почти всегда оставляет иллюзию выбора между группами буржуазии, буржуазными партиями, политическими лидерами и т. д. Как писал еще Декарт: даже на дереве нельзя найти двух одинаковых листочков, Что уж тут говорить о буржуазном обществе, которое все построено на иллюзии выбора. Поэтому сторонник этой теории всегда находится перед развилкой».