Политрук. На Ржевском выступе
Шрифт:
Скандал вышел изрядный. Правда, так и осталось неясным, что за коекакер или вредитель передал школе взрывоопасное «наглядное пособие». Хорошо еще, никого серьезно не задело. А не сработай мое чутье, попал бы я в зону разлета…
Тут меня чувствительно пихнули в спину, обрывая воспоминания, и сразу донесся надтреснутый голосок:
– Извините, молодой человек…
Обернувшись, я увидал седую бабусю в аккуратном джинсовом костюмчике. Фотографию своего солдата она несла у плоской груди, как икону. Глянув на снимок, я испытал потрясение – буквальным образом меня даже качнуло. Чудилось, сердце дало сбой. Старушка несла мое фото! Черно-белое, подкрашенное ретушью…
Да, в
И, как контрольный выстрел, надпись под портретом большими четкими буквами: «Антон Иванович Лушин». Мои «паспортные данные»…
Джинсовая бабушка подняла на меня глаза. Страшно побледнев, она пошатнулась, роняя фотографию. Одной рукой поймав ламинированный снимок, другой я подхватил старушку.
2
Знаки различия политрука. Соответствует званию старшего лейтенанта.
– Это не он! – ляпнул сдуру. – Это не я!
– Тося… – жалобно простонала бабушка. – О господи… Вы до того похожи на Тосю! Копия просто!
– Да уж! – буркнул я, мрачнея.
Мы продолжили путь, чтобы не мешать «однополчанам», а охавшая старушенция отобрала у меня портрет.
– Как вы себя чувствуете? – покосился я на нее, с трудом собирая мысли обратно в опустевшую голову.
– Нормально… – боязливо вздохнула бабусь-ка – не кольнет ли сердчишко. – Позвольте… Сколько вам лет?
– Двадцать семь, – не стал я скрывать.
– Надо же… – горестно покачала головой моя нечаянная спутница. – Антону было двадцать восемь в сорок втором… Он погиб через неделю после своего дня рождения.
«Все чудесатее и чудесатее…» – подумал я и кисло поинтересовался вслух:
– Антон родился в июле?
– Да, девятнадцатого числа, – мелко закивала старушка. – Он как раз училище заканчивал, Военно-политическое, и ко мне забежал на каких-то полчасика. Я заварила чаю, Тося выложил, как пирог, полбуханки настоящего хлеба – душистого, теплого еще… Да, это был праздник!
– Антон – ваш жених? – осторожно поинтересовался я, чувствуя, что безумие уже рядом, за спиной, жарко дышит в затылок.
– Ах, что вы, что вы! – всплеснула бабуся худыми ручками, махнув портретом, словно опахалом. – Он мой брат! – И затрясла головой: – Ох, ну до чего же вы похожи, сил нет!
– Все куда хуже, – криво усмехнулся я. – Простите, как вас величать?
– Дарья Ивановна Стоцкая, – церемонно представилась сестра «двойника». – Лушина – моя девичья фамилия.
– Все куда хуже, любезная Дарья Ивановна, – медленно заговорил я. – Меня тоже зовут Антон Иванович Лушин, и я родился девятнадцатого июля.
Стоцкая прикрыла рот ладошкой.
– Так не бывает… – пролепетала она растерянно.
– Я тоже так думал, – невесело хмыкнул я. – До сегодняшнего дня. А какие-нибудь особые приметы были у вашего брата? Ну, там, шрамы или татушки?
– Татушки? – растерялась старая. – А-а, татуировки! Да-да-да! Тося еще в школе наколол себе вот здесь, на левом предплечье, имя «Катя». Потом, правда, он едва мог вспомнить эту свою первую пассию, но память осталась на всю жизнь… Жизнь, да… – вздохнула она. – А! И еще у Тоси был страшный шрам на ноге, ниже колена – в детстве сильно поранился косой.
– Понятно… – протянул я. – Ну, у меня такого точно нет. Скажите, Дарья Ивановна, а фотографии
Сначала, похоже, она не поняла, а потом часто закивала.
– Да-да-да! Пойдемте… Антон! – заторопилась Дарья Ивановна. – Надо же разобраться, вы правы. Если это совпадение, то что тогда чудо?
Жила Лушина-Стоцкая неподалеку от Пушкинской, в скромной квартире на третьем этаже старого, дореволюционного еще дома с толстенными стенами и высоченным потолком. По дороге я вызнал у Дарьи Ивановны некоторые семейные секреты. Они и успокоили меня немного, и раззадорили. Выяснилось, что мать Антона звали Лидией, а не Натальей, как мою маму, да и родился «двойник» в Москве. Я же появился на свет в Ленинграде, обозванном Санкт-Петербургом за год до первой моей «днюхи».
В квартире Стоцкой застоялась тишина, лишь настенные часы с малахитовыми колонками мерно отбивали секунды. До блеска натертый паркет, старинная мебель из красного и вишневого дерева, бронзовая люстра с хрустальными подвесками, позванивавшими на сквознячке – во всем чувствовались достаток и прилежный уход. По комнатам блуждали, причудливо мешаясь, легкие запахи ванили и валерьянки.
Закрыв могучую входную дверь, Дарья Ивановна шустро разулась и просеменила в гостиную. Привстав на цыпочки, она достала с верхней полки книжного шкафа пухлый фотоальбом в золотисто-желтой бархатной обложке и бережно опустила его на большой овальный стол, застеленный камчатной скатертью.
– Вот! – выдохнула «баба Даша», пролистнув пару картонных страниц с прорезями. – Это моя мама, а вот они с отцом на свадьбе.
Я внимательно присмотрелся к большому, малость пожелтевшему фото. Иван Лушин отдаленно смахивал на моего отца, но вот его жена ни капли не походила на маму. И слава богу.
– А как его звали, Дарья Ивановна?
– Иван Романович! Он погиб в сорок первом…
Я приободрился – моего деда крестили Михаилом. Мы просмотрели весь альбом, пока не дошли до пожелтевших открыток и выцветших писем.
– Это от Тоси… – вздохнула Стоцкая. – Боевой такой был… Его даже Мальчишом-Кибальчишом прозвали. Видите, подписался? «Твой Мальчиш»…
Глянув на бледные строчки, я сжал губы – мой почерк! А Дарья Ивановна развела суету – вскипятила чай, достала утрешний пирог с ягодой. Отказываться я не стал – уж больно падок на выпечку.
– Скажите, а где погиб ваш брат? – спросил, отдуваясь после второй чашки.
– Ох, Тося даже до места службы не доехал! – завздыхала Дарья Ивановна. – Это где-то в Калининской области, около Волги – там она совсем еще узенькая. Его направили в 718-й полк 139-й дивизии – долго я эти цифры заучивала… Из Калинина Антон добирался до линии фронта на штабной «эмке» – он и еще ротный из того самого полка… Андрей Павлов, если мне память не изменяет. Да-а… А тут налет! «Юнкерс» сбросил огромные бомбы, они взорвались, и «эмка» как ехала, так и скатилась в воронку, но внутри уже не осталось живых – «Мессершмитт» выпустил по машине очередь из пулемета… – Вздохнув, Стоцкая понурилась. – Я все это только после войны узнала. Случайно пересеклась с командиром 718-го стрелкового полка. Вот он мне все и рассказал… Там даже хоронить было нечего, «эмка» долго горела – водитель прихватил в дорогу запасные канистры с бензином! Я потом приезжала на то место несколько раз. Там ручеек протекал, так он заполнил две или три воронки, большие такие, и получилось озерцо. Летом вода в нем прогревается до самого дна. Я даже ныряла, когда совсем молодая была. Однажды рукою раскопала песок на дне, а под ним – ржавая крыша «эмки». Страшно стало, и я быстрее-быстрее наверх! Ох, да что это я все о себе да о себе! Вы-то как, Антон? Работаете? Или учитесь?