Полк прорыва
Шрифт:
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Весна, а хлопьями валил снег, поникли ветви деревьев, троллейбусы буксовали, люди проходили по улицам торопливо, стараясь нырнуть скорее в метро или в подъезды домов.
Такси
После гриппа Шорников все еще чувствовал себя плохо, был грустен и молчалив.
— Там уже тепло, и ты сразу поправишься, — сказала Елена. — О нас с Оленькой не беспокойся, мы будем ждать тебя.
Сегодня Оленька придет из детсада и не дождется отца домой. Ей объяснили, что он поедет за тюльпанами. За цветами, которые горят рубиновым цветом и приносят людям счастье.
Елена не спрашивала его, когда он вернется, да и вернется ли вообще когда-нибудь в Москву. Мать ее так же вот разделяла участь отца-офицера — где только с ним не побывала, сколько дней провела в разлуке. Мать не очень была привязана к отцу, потому, наверное, и не очень скучала, но всегда радовалась, когда он возвращался. Елена понимала, что ей будет труднее.
И он прежде не мог даже себе представить, что после Татьяны какая-то другая женщина может стать для него другом, самым дорогим на земле человеком. Он не уговаривал Елену, не утешал, ничего не обещал — он и сам не мог предположить, как все сложится. Неожиданно ему сообщили, что поедет не на Дальний Восток, а в Среднюю Азию. Там где-то находится сейчас и маршал Хлебников.
— Если тебе будет очень скучно или трудно, — сказала Елена, — мы с Оленькой приедем к тебе. По первому твоему зову.
Он больше всего ожидал от нее этих слов: все еще не верилось, что она сможет оставить Москву и отправиться бог знает куда.
Валил и валил снег, может быть последний перед большим потеплением.
На перроне Шорников встретил своего попутчика майора Сорокина. Сорокин был весел, сказал, что он едет «с удовольствием».
И он тоже заговорил о тюльпанах.
— Они уже там цветут! Или вот-вот зацветут! Говорят, там уже солнце греет, можно загорать.
— Снег тоже не плохо! — улыбнулся старый туркмен — их попутчик. — Честное слово, не плохо!
Вагон был мягкий, новый. Окна герметически закрыты, тихо и чисто. Но вскоре они почувствовали — дышалось тяжело. Проводники обещали, что вентиляцию по пути починят, но мастера пока не появлялись.
Сорокин снял с себя все, что можно было снять, и лежал в одной майке и трусах. Ночью он чуть не свалился с верхней полки.
— Фу! Приснилось же такое: в парную баню попал! Стегал себя березовым веником. А потом выскочил в примыльник и в сугроб плюхнулся.
На каждой остановке он выходил из вагона и дышал свежим воздухом. Искал мороженого, но его нигде не оказалось.
Кончились
Ночью холодно, днем жарко. Местное радио передало, что температура воздуха около тридцати градусов выше нуля. Завтра повысится до сорока.
Двери были настежь, но сквозняка не получалось. Они поминутно уходили в туалет, чтобы освежить лицо водой, вода была почти горячей, потом и совсем кончилась.
— Ничего, как-нибудь доедем! — не падал духом Сорокин. — Главное, что колеса под нами вертятся.
В Ташкенте их принял генерал-майор, лысеющий степенный человек с голубыми глазами. Он причесался так, будто на нем был разорванный пополам парик, — волосы от одного уха заглажены к другому, поперек головы.
— Рад видеть москвичей в наших краях! — сказал он, указывая рукой на кресла, подставленные к его столу. — Я, признаюсь, неравнодушен к москвичам: сам москвич. Но как попал сюда после войны, так и застрял. Отец и мать уже умерли, а я все здесь. Приехал еще майором… Но это не имеет значения. Вы, товарищ Шорников, поедете заместителем командира полка. Это не далеко — всего одни сутки езды. Вас встретят… А майор Сорокин пока останется здесь.
На вокзал он прибыл затянутый ремнями поверх шинели, в шапке и сапогах. Так ходили все офицеры гарнизона. Действовал приказ о ношении зимней формы одежды, но было уже по-летнему жарко. Патрули расхаживали по перрону, от пота шинели на плечах промокли.
Поезд дальнего следования подползал к станции на последнем, казалось, издыхании, он был тоже весь пропылен, до каждой заклепки и болтика, будто промчался по пепельному полю, раскалился и, если на него лить воду, зашипит.
Горячим был воздух, и обшивка купе, и постель. Желтая раскаленная пыль клубилась за окнами, казалось, что все кругом горело.
Хотелось спать, и он уснул, уснул так, как не спал со времен войны, когда после боя или большого перехода сваливался замертво.
— Военный! Следующая остановка ваша, — предупредила проводница.
Когда поезд остановился, он приблизился к двери и невольно задержался. Никто не сходил и не садился, никаких огней, сплошной мрак. Черное небо упало на черную землю.
— Сходите, сходите!
Поезд отошел, будто погрузился в темноту, все звуки сразу стихли. Теперь уже кое-что было видно. Какое-то одинокое рогатое дерево приютилось у низкого и широкого, вросшего в землю здания, видимо станции. Слышен был далекий лай собак.
«А где же казармы? Где машина? Генерал говорил, что встретят».
Он зашел в помещение и присветил спичкой. Конечно, это зал ожидания. Окошечко в стене, а в углу скамейка.
Свежий воздух, непохожий на московский, сваливал его. Он положил чемодан под голову и прилег.