Полька – тройка

Офин Эмиль Михайлович

– Кто хочет взять слово, товарищи?

– Разрешите мне.

– А вы кто такой?

– Член ВЛКСМ. Приезжий.

– А что вы можете знать о Бондарчуке?

– Разрешите мне выступить.

Лёва Королевич настороженно оглядел худого очкастого студента,

– Нечего тут молоть языком попусту. Ты еще пешком под столом ходил, когда Костя подымал целину. Он – наш! Сами разберемся.

– Да подожди ты, Королевич. Отойди, пожалуйста. Говорите, товарищ.

Студент поправил на остром носу очки, вытащил из кармана газету, но тут же спрятал ее.

– Товарищи, у нас в Институте механизации сельского хозяйства произошел примерно такой же случай. Один студент тоже приревновал свою девушку, тоже напился

и тоже устроил тарарам. А рука у него, на беду, тяжелая, вроде как у вашего Бондарчука. Ну, в общем, дали этому студенту статью за хулиганство. Теперь посмотрим, что это за человек. До института он проработал три года в МТС; успеваемость отличная, преподаватели сулили: будет ценным инженером. Товарищ – настоящий, в случае чего поделится последним. А такое с ним первый раз приключилось. Четыре года государство его учило – стипендия, общежитие и теде и тепе. И вдруг, здравствуйте, тюрьма… Ну, мы все же добились, взяли его на поруки. Рассудили так: скоро летние каникулы, заберем его с собой на целину, пусть докажет работой. Когда его выпустили из милиции, мы устроили комсомольское собрание. А он смылся. Не то чтобы с собрания, а вовсе. Взял велосипед и отбыл из города в неизвестном направлении.

Студент помолчал, поправил очки на птичьем носу.; Лёва Королевич неприязненно смотрел на студента.: А тот опять достал из кармана газету:

– Мы не боялись за нашего товарища. Мы понимали, что ему стыдно смотреть нам в глаза. А я так думаю: если у человека не потерян стыд, так это очень хорошо. И мы не ошиблись… Вот директор совхоза Егор Фомич дал мне газету. Она совсем свежая, и многие, наверное, еще не видели ее. Разрешите, я прочту. Тут небольшой кусочек, прямо из середины:

"…Шесть автомашин не поспевали за комбайнами. Каждый из комбайнов за световой день простаивал в общей сложности по три-четыре часа. Но тут пришла на помощь смекалка студента Павла Крылова. Используя в качестве тягача водяную автоцистерну, он подгонял прицепы к комбайну на погрузку, а затем вывозил их на дорогу. Там "ЗИЛы", предварительно нагрузившись сами, забирали прицепы и отправлялись к току. В результате высвободилась автомашина, которой и заменили автоцистерну. Подсчеты показали, что такой метод вдвое сокращает число автомашин, обслуживающих комбайны".

Студент аккуратно сложил газету и спрятал ее в карман.

– О дальнейших делах Павла Крылова только что рассказал комбайнер Сережа Красавин. У меня все. Извините, что я ничего не сказал о Бондарчуке.

Люди оживились, заговорили, перебивая друг друга. Напрасно девушка из райкома хлопала ладонью по столу. Лёва сорвался с места, подбежал к студенту, затормошил его:

– Слушай!… Я же думал, ты пижон. Ты же – человек! Прости, сделай одолжение.

Павел долго бродил по степи. Уже поредели звезды и потухли фары работающих вдалеке машин, когда он вернулся к зеленому вагончику. Вокруг было безлюдно, лишь пустые бочки и перевернутые ведра напоминали о прошедшем собрании. В вагончике на постели Левы Королевича спал остроносый студент.

Павел разбудил его.

– Слушай, Генка, я ведь был тогда в актовом зале. На хорах прятался. А когда стали исключать, не выдержал…

– Ну и дурак! Мы же тебя не исключили.

– Гена!…

– Тише. Людей разбудишь. – Он перевернулся на другой бок и сонно пробормотал: – Да, вот что: я взял у Егора Фомича еще один номер этой газеты и отослал Елене. Может, она тебя и простит. Я бы не простил…

– Генка!…

Но тот уже уткнулся своим острым носом в подушку.

Павел вышел из вагона. Предутренняя мгла еще не рассеялась, но из степи уже доносился стрекот комбайна. Казалось, мотор дает перебои.

Павел прислушался, поспешно вывел велосипед на тропку за солончаком и поехал, сильно нажимая на педали.

Сегодня

опять танцы

Она появилась невесть откуда однажды в субботу вечером, когда по толевой крыше стучал дождь, а из степи налетал ветер; он разгуливал под навесом, как хотел: забирался под стеганки, трепал девичьи юбки, сметал шелуху от подсолнухов с цементного пола; казалось, и звуки баяна он уносил прочь отсюда, к близким огням усадьбы.

Летом здесь был временный ссыпной пункт, а теперь зерно уже вывезли; от горячей поры остались только голодные воробьи под стрехой да черная школьная доска, на которой еще виднелись полустертые колонки цифр – счёт машин, отправленных на э Лёватор; поперек этих цифр белела свежая надпись: "Сегодня опять будут танцы. Играет Сашка Губа".

Сашка играл тихо и в то же время задушевно; он привалился спиной к столбу, поддерживающему навес, и, закрыв глаза, склонял в такт музыке голову, приближая ухо к гудящим мехам баяна. Тут же у столба стоял пустой грузовик; его включенная фара освещала площадку и танцоров. Танцевали не все, главным образом девушки друг с дружкой; большинство сидело на пустых ящиках – курили, лузгали семечки и уныло смотрели, как шаркают по цементу пары, расшвыривая ногами шелуху и окурки.

А посреди "зала" куражился Лёва Королевич. На нем был небесно-голубой ватник, заляпанный масляными пятнами, фуражка с морской "капустой" и кожаные штаны навыпуск поверх сапог. Лёва то хлопал по спине танцоров, то отбирал у парня девушку, проходил с ней полкруга и так же бесцеремонно оставлял ее; то принимался корчить из себя артиста джаза – с ужимками фальшиво горланил песню, и тогда Сашка-гармонист морщился и приоткрывал один глаз.

Никто не одергивал Леву. Выходки его, впрочем, были безобидны, они смешили молодежь: все-таки хоть какое-то разнообразие. Но чего это вдруг ему вздумалось приглашать незнакомую, когда кругом свои девчата? Они и ростом повыше, румяные, большеглазые, и любая рада бы потанцевать с Левой – так нет! Именно перед этой рыжей пигалицей он расшаркался сапожищами, снял фуражку, притопнул на испанский манер.

– Извиняюсь, кажется, я уже встречал вас где-то в радиусе ближайших трехсот километров. Окажите честь Леве Королевичу на тур вальса! – А сам подмигнул окружающим.

И все поняли: сейчас Лёва сыграет шутку над новенькой. Ну и поделом ей, пусть не отбивает кавалеров!

– Я тоже извиняюсь, но не хочу быть брошенной посреди танца. И вообще с пьяными не танцую.

– Что?… – Лёва задохнулся. Разинул рот, глотнул по-рыбьи воздух. – Я?… Да я могу литр выпить и не покачнусь. Из чего вы взяли?

– Из того, что от вас несет сивухой в радиусе ближайших трехсот километров. Думаете, приятно дышать этой гадостью?

Девчата захихикали. Саша бросил играть и на всякий случай втиснулся между девушкой и Левой. А тот сразу же полез в бутылку. Он поднял над головой руки, словно призывая всех в свидетели.

– Граждане пассажиры! Вы видели когда-нибудь, чтобы Лёва оскорбил кого-то словом или действием, или вывалился из-за баранки, или хотя бы уснул в канаве? Да, он спал на земле, но это происходило в те кошмарно-романтические времена, когда здесь еще стояли палатки, на которые он променял солнечную Одессу! А где, позвольте спросить, была тогда эта рыжеволосая фея? Может, она сидела в кафе "Уют" на Литейном проспекте и танцевала с пижонами, от которых пахло не сивухой, а коньяком "четыре звездочки", и не читала в газетах, что Лёва умеет двадцать пять часов в сутки водить автопоезда с зерном! Да мало ли что еще умеет делать Лёва Королевич! Вот стоит его семитонная машина, а вот фара с нее освещает наше культурное мероприятие. Лёва не жалеет своих аккумуляторов, Лёва сделал свет, привёз ящики, чтобы люди могли сидеть. А вы говорите – Лёва пьяный!