Полковник Ф.Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг.: история и мемуары
Шрифт:
Лучшая дорога в округе тянулась на протяжении нескольких миль вдоль реки Сумы, и мы воспользовались этим, когда к нам с очередной проверкой приехал майор Маккези. На этот раз он привез с собой отличную и дорогую удочку и большую коллекцию наживок, чтобы проверить свое умение на местном лососе.
Мы выбрали многообещающий водоем и нашли неподалеку прогнившую плоскодонку, которая могла оставаться на плаву с двумя пассажирами в течение двадцати минут до того, как начинала тонуть. Маккези достал свои снасти и приступил к рыбалке.
Мы знали, что в водоеме водится много рыбы — видно было, как она плавает, — однако эта рыба оказалась исключительно скучной и напрочь отказывалась соблазниться любой из самых разнообразных и привлекательных наживок, предложенных ей рыбаком. Через три часа безуспешной
Его немного развеселило и заинтересовало наше предложение использовать гранату Миллса, подвешенную над поверхностью воды (мы всегда возили с собой в «Форде» несколько гранат в ящике для инструмента на случай непредвиденных ситуаций), но когда он понял, каким образом мы хотим добыть из воды улов, он ужаснулся. К его чести, надо признать, что он крайне неодобрительно отнесся к нашим браконьерским методам — однако он все же не оказался пуристом настолько, чтобы отказаться от своей доли улова.
На обратном пути Маккези мрачно наблюдал, как маленькие дети с легкостью таскали рыбу за рыбой крючками из проволоки.
Жители Сумского Посада ловили лосося с помощью общественных ловушек, которые плелись из ивовых прутьев и опускались на дно у быстрин рядом с верхним мостом. Рыбу чистили и коптили в домиках, возведенных на сваях вдоль берега реки, — они придавали деревушке почти венецианский вид.
Я остановился на постой в маленьком домике, хозяин которого был старовером. Я так и не смог понять, в чем точно заключались догматы его веры. Какое-то время я не подозревал, что моим хозяевам причиняла много страданий моя почти неосознанная привычка свистеть по утрам. Оказалось, что свист, согласно их верованиям, был музыкой дьявола; таким образом, все внешние признаки говорили о том, что я был одержим и душой, и телом. Они прикрыли одеждой домашние иконы и потушили лампы, стоящие рядом с ними. В конце концов, в мое отсутствие пришел местный священник и провел полный обряд по изгнанию злых духов.
Что-то было не так, но я никак не мог понять, что именно. Пришлось спросить у Григория, и когда он объяснил мне причину их бедствий, я стал воздерживаться от звуков, нарушающих душевное спокойствие моих хозяев. Как следствие, священник добился успеха, который, наверно, превзошел его самые смелые ожидания.
Со свистом были связаны какие-то суеверия во всей России. Русские солдаты никогда не пользовались им, чтобы подбодрить себя во время переходов — вместо этого они, предварительно назначив кого-либо солистом, пели хором.
Сумский Посад был приятным местом, имевшим много достоинств. Здесь мы могли достать свежие овощи, масло, сливки, яйца, а из ближних деревень нам даже привозили белую малину — деликатесы, которых мы почти не видели с того времени, как покинули Англию. В этих местах жили зажиточные крестьяне, мелкие земельные собственники, чьи наделы располагались неподалеку от главной деревни, что было типично для севера России, где практически не встречались отдельные фермы. Их жилища были чистыми и добротными, с полными закромами и хорошей мебелью, и сами люди чувствовали себя уверенно и комфортно. Добрые и гостеприимные, они были приверженцами «старой веры», что было заметно по большому количеству деревянных крестов во всех значимых местах в округе. От православных они отличались тем, что к основанию прикреплялись две поперечных перекладины, а также украшения из цветной ткани, особенно во время праздников.
Возникли многочисленные административные трудности, связанные с передачей припасов и попыткой заменить в карельских батальонах британских офицеров на русских, что еще больше осложнялось большими расстояниями между нашим штабом и соответствующими частями. У Хитона в Юшкозере возникло много проблем, самой сложной из которых было обеспечение дополнительного речного транспорта: карелы категорически возражали против того, чтобы все их лодки разом оказались поблизости от Кеми, поскольку были уверены, что русские попытаются конфисковать их, едва закончится эвакуация союзников. Сложилось безвыходное положение, и мне пришлось спешно приехать в Кемь на одном из морских охотников, который в
Неохота, с которой карелы предоставили свои лодки, отражала их настроения после реорганизации полка. Они стали молчаливыми и осторожными, а их поведение — серьезным, что очень контрастировало с жизнерадостностью прежних дней. Я не знаю, стали ли им известны намерения генерала Мейнарда разоружить их. Он рассказал мне об этих планах и, без сомнений, обсуждал их с некоторыми офицерами из своего штаба, однако по этому поводу у меня были только самые мрачные предчувствия, и, когда он спросил мое мнение, я ответил, что потребуется шесть месяцев и британская пехотная дивизия, чтобы хотя бы отчасти претворить эти планы в жизнь. Я также напомнил генералу о специфике этой страны и о характере ее народа. К моему огромному облегчению, от этих намерений отказались, но независимо от того, была ли у карелов точная информация о намерениях генерала по поводу их разоружения или нет, я знал, что они очень тонко чувствовали его отношение к себе и, как следствие, с подозрением относились ко всем его приказам, которые затрагивали их интересы. Чтобы добиться исполнения приказов, мне приходилось лично разъяснять их и давать что-то вроде персональной гарантии честных намерений, стоявших за ними. У меня не было желания сообщать об этом состоянии дел в штаб-квартиру главнокомандующего, так как это не принесло бы никакой пользы и лишь усилило бы взаимное недоверие.
Я не сомневался тогда, и сейчас не сомневаюсь, что если бы карелы в тот момент обратили оружие против нас, то наша эвакуация с севера России прошла бы с заметными трудностями.
Мне удалось сохранить полное доверие со стороны карелов, и те, кто служил вместе с нами на онежской дороге, были отличными парнями, надежными и сообразительными. Более того, их доклады всегда отличались разумностью и оперативностью. Из этих докладов было очевидно, насколько упал боевой дух большевистских войск в Онеге. Любая демонстрация силы с нашей стороны не встретила бы серьезного сопротивления; с другой стороны, обреченная на неудачу атака с теми немногими солдатами, которые были в нашем распоряжении, привела бы к тому, что к ним бы вернулась уверенность в своих силах и в будущем они оказали бы более упорное сопротивление. Неудивительно, что мы обрадовались, узнав о подкреплениях, присланных для освобождения города. Однако до того, как это произошло, большевики сами ушли из Онеги, причем предварительно подожгли многие из основных зданий и забрали с собой столько награбленного, сколько смогли унести. Лишь на южной окраине города был оставлен маленький отряд — не столько для защиты города, сколько для наблюдения.
На следующий день в Онегу без какого-либо сопротивления вступили войска генерала Айронсайда из архангельской группы. Теперь, когда были достигнуты все цели и закончился период активной и полезной деятельности в этом районе, нашей единственной задачей оставалось содержание разведывательных постов в Нюхче и Сумском Посаде. В начале сентября они были переданы в распоряжение русского отряда, переведенного с юга из-под командования генерала Прайса. Оставив Менде в Сумском Посаде, где ему нужно было решить какие-то мелкие личные вопросы, я вернулся на железнодорожную станцию в Сороке.
На станции я обнаружил поезд с британскими войсками, возвращавшимися в Мурманск. Пробравшись к вагону с целыми, не разбитыми окнами, я вскарабкался на посадочную площадку (в Сороке, как и на всех других станциях на севере, не было платформ) и радостно поздоровался с хмурым майором и безукоризненно чистым капитаном, которые сообщили мне, что вагон был предназначен исключительно для офицеров! Это напомнило мне, что моя форма имела весьма потрепанный вид. Однако я разглядел в ситуации и забавную сторону, на ломаном английском попросив у них разрешения остаться. Ответом был совершенно неучтивый отказ, после чего я посоветовал им поискать другой вагон, где им никто не стал бы мешать обсуждать завоеванную славу. Это был удар ниже пояса: согласно сообщениям, их соединение допустило ряд грубых просчетов, из-за которых и было преждевременно отозвано. Естественно, это вызвало их негодование.