Полковник Ф.Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг.: история и мемуары
Шрифт:
Что же касается отношений между нами и местными, то еще несколько дней прошли в напряжении; обе стороны наблюдали друг за другом, присматриваясь к каждому движению. Дошло до того, что наша закодированная телеграфная линия с Мурманском прослушивалась агентами, которых могли подослать только наши подозрительные соседи. В конце концов, наступила развязка: из штаб-квартиры поступил приказ разоружить русский гарнизон и переместить его через мост, на другую сторону реки.
Морские пехотинцы взялись за выполнение этого приказа с большой охотой и удовольствием. Выбрав время, когда большинство русских находилось в расположении своей части, Дрейк-Брокман по всем правилам военного искусства расставил своих людей и повел один взвод к казармам. Был произведен всего один выстрел уоррент-офицером [20] для того, чтобы привлечь внимание к цели нашего визита. Она была понята быстро и правильно. Из окон посыпались винтовки с несъемными штыками, за ними — ремни и прочее обмундирование; казалось, что находившиеся внутри люди разбирают себя на части. Все обошлось без смертельных исходов, хотя несчастья было бы не избежать, если бы споткнулся маленький пехотинец, несший целую
20
Категория командного состава между унтер-офицером и офицером. — Примеч. перев.
Когда наши пленные осознали, что их не будут использовать в качестве мишеней для стрельбы, они испытали большое облегчение, и многие без всякого сожаления садились на поезд, который должен был провезти их миль шестнадцать к югу и там высадить. Однако после того, как они достигли пункта своего назначения, нам доставили письма с угрозами страшной мести от командующего гарнизоном, комиссара Спиридонова. Он, очевидно, думал, что у нас, как и у кошек, по девять жизней, так как обещал вернуться с шестью тысячами солдат и расправиться с нами, причем с каждым по несколько раз и различными способами.
Через десять дней оказалось, что Спиридонов собирался выполнить свое обещание, по крайней мере, частично. Наша русская служба разведки доложила, что на Кемь с юга идут три поезда и 3000 человек под командованием Спиридонова, собиравшегося напасть на нас на следующий день. Как обычно, мы разделили данные разведки на три и узнали примерную силу угрожавшего нам противника — эти расчеты и подтвердились через два дня. Жители Кеми были крайне взволнованы: одни ликовали по поводу неизбежной участи маленького британского гарнизона, другие — те, кто мог что-то потерять, — осознавали все перспективы вторжения «неограненных алмазов» [21] Спиридонова. Наши силы составляли всего лишь 200 человек, однако мы были хорошо подготовлены к обороне и могли ожидать вражеского нападения без излишнего беспокойства. Капитан Мак-Киллиган, опытный сапер с отличным чувством юмора и огромным, под семь футов, ростом, и четверо его подчиненных заминировали мост, подходы к нему простреливались из пулеметов; мы вытащили на свой берег все лодки и приставили к ним охрану, а на противоположном берегу сожгли все, что можно было использовать как прикрытие, и пристреляли ориентиры.
21
Ироническая отсылка к известной фразе Дж. Беллерса: «Безработный бедняк подобен неограненному алмазу — его ценность никому не известна». — Примеч. перев.
Тем временем из штаб-квартиры в Мурманске пришли указания по возможности избегать кровопролития, но при этом удерживать позицию любой ценой. Для выполнения этого приказа мы снарядили небольшой, но представительный комитет по встрече в составе полковника Фрайера, двух пулеметных расчетов из состава Королевской морской пехоты, которые заняли позиции с обеих сторон железной дороги на расстоянии примерно 200 ярдов к югу от моста, перегородившего дорогу бревна, очень нервничающего переводчика и меня, также в очень нервном состоянии. Мой дух несколько поддерживала новая тропическая форма и белые перчатки. Думаю, успеху нашего предприятия мы были отчасти обязаны заслугам моего портного. Когда появился враг — поезд с комиссаром Спиридоновым и его 800 людьми медленно приблизился и остановился при виде лежащего на рельсах бревна, — своей чистой перчаткой я сделал знак на манер стрелочника. Из всех окон показались головы, и воцарилось глубокое молчание. Переводчик спросил у пассажиров из первого купе, где можно найти Спиридонова. В дальних вагонах начали открываться двери, и я сказал переводчику, чтобы их немедленно закрыли, так как поезд стоит на мине и в случае неподчинения взлетит на воздух. Я также дал условленный знак Фрайеру, который скомандовал сделать несколько предупредительных очередей справа и слева от поезда. После этого мы приказали выйти комиссару, который оказался во втором вагоне. Он вышел и хотел что-то сказать, но я протянул руку, требуя от него сдать револьверы (их у него оказалось два, необычайно огромных и слишком тяжелых для обычного человека), а также приказать своим людям выбросить винтовки через окна. Они подчинились, и чтобы ускорить выполнение приказа, полковник Фрайер дал еще несколько очередей. После этого переводчик прошел по поезду, чтобы убедиться в сдаче всего оружия, и нашел еще несколько винтовок. Пока Фрайер занимался поездом, я отвел Спиридонова на станцию, чтобы задать несколько вопросов. Он был так поражен ситуацией, в которой оказался, что забыл закурить предложенную мной сигарету. После того, как майор Роулендсон — переводчик, специально прибывший из штаба, — подробно допросил Спиридонова, его отвели назад к поезду, и тот отправился обратно на юг вместе со своим набедокурившим грузом, предводитель которого, без сомнения, уже обдумывал возможность следующего нападения, во время которого его не удалось бы так легко заманить в ловушку.
К этому времени личный состав британцев на станции Кемь состоял из капитана Дрейк-Брокмана, под командованием которого находились два младших офицера, Хитон и Норрис, и рота морских пехотинцев; капитана Мак-Киллигана и четырех саперов; полковника Джоселина и меня; наши союзники были представлены майором Батаяром из французской военной разведки и «бронепоездом». После этого случая несколько местных русских жителей изъявили желание участвовать в обороне Кеми, но до приезда главнокомандующего, генерала Мейнарда, 7 июля их предложение сводилось лишь к бесконечным разговорам. Когда же он прибыл, на станции было устроено что-то вроде совещания, на котором Беляев, местный мэр, и его помощники в течение нескольких часов убеждали в чем-то главнокомандующего. Тому на ответ потребовалось лишь три минуты. Результатом встречи стало формирование отряда из местных добровольцев, получившего название Славяно-Британского Легиона, под командованием полковника Джоселина. Едва этот вопрос был разрешен, как с генералом завела разговор группа из примерно тридцати
Я ответил, что взял бы.
«Что ж, — сказал генерал, — мне кажется, с Вами от них будет прок. Но перед тем, как Вы примете окончательное решение, должен предупредить Вас: <белогвардейские> русские офицеры и горожане уверены, что карелы перережут глотку любому иностранному офицеру, как только окажутся в своих землях; все, что им нужно, — это провиант и оружие. Так что скажете?»
Я сказал, что они не кажутся мне более страшными, чем их соседи, и что я все еще согласен; в ответ на это генерал дал мне свое благословение и пообещал оказать всевозможную помощь. Он спросил меня, что я собираюсь делать в первую очередь.
«Заставить их побриться, чтобы хотя бы разглядеть», — ответил я.
Генерал представил меня моим новым подчиненным. Они смотрели на меня с благоговейным ужасом, но в глазах горел огонек надежды. Что странно — хоть я и был для них иностранцем и чужаком, я почувствовал, что они сразу же мне поверили; не потребовалось никаких обсуждений, и различие в языках не стало помехой нашему взаимопониманию. Мы стали друзьями с самого начала.
В помощью переводчика я пристально изучил делегацию. Одного мальчишку — паренька лет девятнадцати — украшала на удивление роскошная борода; я поздравил его с такой ценной собственностью, но объяснил, что в моей стране это было бы воспринято как знак миролюбия и капитуляции. Он тут же согласился пожертвовать ей. Чтобы я смог привести в порядок эту разношерстную команду, мне выдали переводчика, лейтенанта Хитона, сержанта Уолкера, капрала Фрайера из морской пехоты и двух хороших сербских сержантов. Мои люди должны были оставаться в городских казармах, где они жили вместе со своими семьями, но получать рационы и припасы на станции. Нашей первой задачей было создать для них приемлемые условия, для чего мы заставили их убраться в казармах, а также выделили женщинам отдельное помещение. Их положение до этого момента было неопределенным — явный недостаток в организации дел, который едва ли способствовал спокойному отдыху их мужей и отцов.
Срочно требовал разрешения и вопрос с транспортом, но с помощью лести, которую мы в избытке расточали местному земству, нам удалось преодолеть и эту трудность, и в скором времени мы были гордыми владельцами шести пони и телег — совершенно невероятных механизмов, каждый из которых представлял собой четыре колеса, скрепленных тремя досками, и две жерди, между которыми была закреплена деревянная арка, лежащая на шее пони.
Когда нам доставили 50 комплектов формы цвета хаки, я воспользовался этой возможностью, чтобы указать на неуместность бакенбардов и иного волосяного покрова, от которых все еще не могли отказаться некоторые из наиболее консервативных воинов. После этого полк больше никогда не выглядел лохматым.
Следующей задачей было найти вооружение. Поначалу мы собрали винтовки и боеприпасы, которые очень любезно оставил нам Спиридонов и его отряд во время эвакуации, а позднее нам улыбнулась фортуна, когда на железной дороге мы нашли два вагона русских винтовок и боеприпасов. Среди всего этого вооружения оказались и четыре исправных пулемета.
В полку теперь насчитывалось 65 умелых, крепко сложенных мужчин — хорошее ядро, однако их численность оставалась чересчур незначительной для освобождения Карелии от врага, чьи силы, согласно разным оценкам, составляли от пяти до двадцати тысяч человек. Посовещавшись, мы выставили заградительные патрули, которые должны были следить за рекой и за каждой лесной тропинкой. Патрульные пропускали любого, кто шел из Карелии, но запрещали покидать нашу территорию в обратном направлении. Из нашего полка также были отправлены вербовщики, которые должны были набрать в полк как можно больше карелов, работавших на железной дороге и в порту, а также рыбаков, охотников, лесорубов и крестьян. Неоценимую помощь оказали двое карелов, пользовавшихся большим авторитетом: Григорий Лежев, который был искусным оратором, и Николай Петров, прирожденный солдат. То, чего не мог достичь один из них с помощью своих способностей, добивался другой своими методами, и прошло совсем немного времени, как в рядах нашего полка были все карелы, пригодные к службе по возрасту и физическому состоянию. Через месяц наши силы насчитывали уже 500 человек, большинство из них в отменной форме, причем каждый был замечательным снайпером, так как в стране, где не знали мясных лавок и ценили каждый патрон, добыча собственного пропитания напрямую зависела от умения метко стрелять. Все они ранее служили в российской императорской армии и после небольшой муштры держались в строю так же подтянуто, как любая иностранная армия в обычных обстоятельствах. Их дисциплина не вызывала нареканий: не было ни одного случая нарушения субординации или пьянства, ни одной жалобы от местных жителей, и это несмотря на то, что русские их искренне невзлюбили и не упускали возможности предупредить меня об опасности с их стороны (создавалось впечатление, что распятие на кресте — не самый худший вариант из того, что могло меня поджидать). Ни тогда, ни когда-либо позднее я не позволял себе усомниться в искренности и преданности своих карелов. В конечном итоге они заслужили отличную репутацию за свою исключительную честность, которую признавали даже их враги.
По своему характеру карелы были неунывающими и энергичными, готовыми видеть юмор в любой ситуации. Этим они очень напоминали мне ирландских солдат, которые не теряют присутствия духа даже в самых сложных ситуациях. В качестве примера могу вспомнить случай, когда на реке Кемь перевернулась лодка и шестеро рыбаков оказались в воде. С берега, где стояли их товарищи, это было встречено взрывом смеха, к которому незамедлительно присоединились и сами бедолаги, едва показавшись на поверхности. Доброе отношение сразу находило у них отклик, но если на них начинали давить или задирать, то они вели себя бестолково и упрямо.