Полковник Ф.Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг.: история и мемуары
Шрифт:
Когда мы принимали решение атаковать какую-либо деревню, мы консультировались с теми солдатами нашего полка, кто был из нее родом. С их помощью составлялась карта подходов, улиц, домов и доступных прикрытий. Разведчики снабжали нас полной информацией о численности и диспозиции противника, и вместе со знанием местности, которым обладали наши солдаты, это позволяло нам относительно легко составить план нападения. Нашим лучшим союзником была внезапность, с которой мы всегда старались атаковать, создавая численное превосходство над противником, наблюдая за выходами, перекрывая пути отступления и не позволяя бежать ни одному человеку, чтобы не выдать наше присутствие. Благодаря этим методам нам всегда удавалось избегать больших потерь.
В нескольких случаях нашу обычную схему атаки приходилось подстраивать под местные условия. Операции в Половине, Гайколе, Панозере, Соповараке, Маслозере и Сопасалме отличались
Подавались с помощью одеяла, которым накрывали костер из зеленых веток.
1. Много больших клубов дыма — Наступайте
2. Много маленьких клубов дыма — Опасность
3. Один большой клуб дыма — Оставайтесь на месте
4. Два больших клуба дыма — Нужна помощь
5.Три больших клуба дыма — Выдвигайтесь сюда
6. Четыре больших клуба дыма — Все в порядке
На следующий день группа противника численностью примерно 250 человек столкнулась с нашей заставой, расположенной на южном берегу у речных порогов, и попыталась выдавить ее в реку. Мы предусмотрели такое развитие событий и разместили мощные подкрепления на обоих берегах реки. Карелы на дальнем берегу зашли в тыл атакующим, в то время как наша южная группа сдерживала их натиск с помощью пулеметов и одновременно обходила их справа. Когда окружение было завершено, пороги оставались единственным направлением отступления. Бой был жестоким, в районе порогов он вылился во множество яростных рукопашных схваток, где каждый боролся до конца. Наш полк захватил три пулемета с лентами и патронами, много автоматических пистолетов и несколько лодок.
Возглавлял «Белую гвардию», как называли себя финны, германский офицер, который погиб у реки вместе с большинством своих подчиненных. У него нашли интересный памфлет, напечатанный на карельском языке и озаглавленный «Почему Англия хочет Карелию». Позднее мы обнаружили, что этот документ распространялся здесь повсеместно, что, без сомнения, стало одной из основных причин, позже толкнувших карелов на определенные предложения. Это также произвело определенное впечатление на Батаяра, офицера французской военной разведки, уже упоминавшегося выше, которому мы переслали этот документ в Кемь.
Захват Лусалмы был ужасающим примером того, насколько безжалостно карелы вели войну. Нельзя не отдать должное блестящему военному таланту карельского офицера, проведшего эту операцию, однако в самом бою совершенно не признавались гуманные принципы ведения войны, за исключением одного, и то сомнительного, но применяемого обеими сторонами: когда быстрая смерть предпочиталась краткому и чрезвычайно мучительному плену. Стороннему наблюдателю, не прошедшему через подобные страдания, сложно оценить чувство, которое испытывал к противнику солдат, чей дом сгорел, а женщины были уведены; также невозможно применить просвещенные стандарты Европы к людям, столь сильно отставшим от нас в социальном развитии, но не менее сложно забыть резню в Лусалме, где враг был окружен, вытеснен на узкий
Лейтенант Кемпуев, командовавший этой атакой и захвативший два пулемета и довольно много разрывных патронов, вне службы был добрейшим человеком. Помню, как он нес раненого ребенка своего соседа много миль через лес, чтобы того осмотрел доктор Гаррисон. За Ухту он получил Военный крест, но там же был тяжело ранен пулей и желудок, и его в бессознательном состоянии отвезли по реке в наш временный госпиталь, которым заведовала известная акушерка. Она была первой, кого увидел Кемпуев, придя в сознание, и, несмотря на свою слабость, он не мог не пошутить с ней: «Принесите мне новорожденного! Это мальчик или девочка?» Лишь через пять или шесть дней его смог осмотреть сам доктор. Он был очень обеспокоен тяжестью ранения и дал сестре подробные указания по лечению, диете и так далее. Кемпуев слушал все это с интересом, так как ему переводили слова доктора, и потом спросил: «А не вредно ли мне будет съесть “Маконаки”?» Гаррисон ужаснулся такому абсурдному заявлению и прочел пациенту целую лекцию о том, как серьезны ранения в желудок и как глупо нагружать воспаленный орган жесткими галетами, овощами и мясом. Терпеливо выслушав его, Кемпуев заметил: «Я поинтересовался, потому что после ранения съедаю по две штуки каждый день». Через две недели пациент уже ходил, а еще через шесть вернулся к своей любимой винтовке. Доктор всегда считал этот случай неудачной шуткой над медицинской профессией.
По мере нашего продвижения к нам присоединялось все больше и больше добровольцев из деревень, лежавших по обе стороны фронта на расстоянии до ста верст. Мы послали гонца в штаб-квартиру, чтобы доложить об этом. Эти пополнения были весьма кстати, так как, согласно нашим сведениям, численность противника в Карелии превышала нашу в пропорции четыре к одному. Неудивительно наше изумление, когда мы получили срочное донесение, требующее послать всех новобранцев в Колу, чтобы строить для генерала бараки! Мы знали, что генерал делал все возможное, чтобы помочь нам, так откуда мог возникнуть подобный приказ? Мы приписали его штабному офицеру, но нужно было решить срочный вопрос: как обойти его? Можно было, конечно, утопить курьера и сказать, что мы никогда не получали этого сообщения, однако он показался нам хорошим парнем, и, в конце концов, мы нашли компромисс, написав полковнику Маршу, который переслал нам сообщение, что мы не смогли его прочесть и не может ли он послать его заново? Мы знали, что сможем сделать очень многое с помощью наших новобранцев, пока будет идти ответ. Одновременно личное письмо Маршу, который был понимающим человеком и отличным солдатом и мог разобраться в ситуации, сотворило чудеса: он проделал всю работу так эффективно, что нам, в конце концов, разрешили оставить себе всех новобранцев — к нашему огромному облегчению.
Мы организовывали «марши» таким образом, чтобы к началу обеденного времени оказаться в нижней части порогов, и, пока одни перетаскивали грузы и с помощью шеста или каната проводили лодки через пороги, несколько мужчин оставались, чтобы развести костры, и к тому времени, как вся тяжелая работа была закончена, женщины успевали приготовить пищу. Все это делалось удивительно быстро — каждый досконально знал свои обязанности, и никто ни у кого не путался под ногами. Большинство волоков были короткими, некоторые всего 200 ярдов, но два были по миле длиной, а еще один тянулся на три мили. Пороги представляли собой незабываемое зрелище: вода, пенясь, неслась на огромной скорости и разбивалась о скалы, образуя несколько потоков, над которыми поднималось облако водяной пыли с радугой на фоне темно-зеленого леса. У каждого порога мы оставляли охрану и несколько лодок, чтобы ускорить подвоз припасов. Это помогало сэкономить силы и время и не сказывалось на темпе наступления наших войск благодаря лодкам, захваченным у противника или предоставленным нам ликующим населением освобожденных деревень. Наша численность росла с каждым днем.
Из-за необходимости расширять фронт операции по мере нашего наступления мы были вынуждены замедлить продвижение вперед; мы также должны были не отрываться от наших фланговых отрядов, которые уничтожали вражеские блокпосты и гарнизоны в деревнях и действовали на территории в 60 миль по обе стороны от нашего основного направления удара. Между прочим, обнаружилось, что карты, предоставленные нам русскими чиновниками, были крайне неточны: создавалось впечатление, будто топографы не выезжали из Кеми и составляли карту на основе слухов. Во многих случаях города были отмечены миль на пятьдесят в стороне от их реального местоположения, русла же рек рисовались исключительно силой воображения, возможно, основываясь на послеобеденных сплетнях, и лишь изредка — и то случайно — соответствуя действительности.