Полковник Горин
Шрифт:
Чтобы избежать возможного объяснения, Мила укрылась в кухне. Михаил пришел туда.
— У нас будет гость, — предупредил он жену.
— Хорошо, у меня все есть, — не поднимая головы, ответила Мила.
В голосе и в чуть большем, чем всегда, наклоне ее головы Горин уловил тревожное беспокойство. «Неужели догадалась? — подумал он и тут же успокоил себя: — Не одна же встреча с Ларисой Константиновной вывела меня из обычного состояния: произошел не совсем удачный разговор с Аркадьевым, наказал сына. Рассказать обо всем? А лучше ли будет? Ведь что-то менять
Из затруднения помогла выйти жена:
— Ты почему сегодня задержался?
— Был у Берчука, потом на беседе у Аркадьева. Хотелось помочь человеку — обиделся. Пришлось пичкать через «не хочу». Неприятно.
Мила поспешила поверить: так было лучше. Упреки и обиды за подступившую к мужу отчужденность, знала она по судьбам многих семей, лишь усиливали ее и потом затрудняли примирение. Нередко с них начиналось несчастье. Михаил будто догадался, о чем она подумала, снял китель и помог собирать ужин.
Из коридора донесся нетерпеливый голос дочери:
— Папа дома?
— Да, — отозвался он, помедлив. Поставил тарелки на стол, вышел в гостиную. Увидев дочь, Горин обрадовался — ничего вчерашнего в Гале, кажется, не было, лишь в глазах стоял вопрос: что с Вадимом?
— Тебя волнует, что с ним?
— Да, папа. — Галя кивнула головой и остановила на отце измученный, за сутки повзрослевший взгляд черных глаз.
Они сели на диван.
— У него был Павел Самойлович. Поговорил, поспорил. Кажется, удержал от необдуманного поступка.
— Какого?
— Светланов считает, что путь в будущее ему отныне закрыт, и решил уйти из армии.
— А возможно, он прав — в этом году его уже не пустят в академию…
— Да. Я бы и не советовал. Он общевойсковой командир, а задумал поступать на технический факультет.
— Разве быть инженером хуже, чем командиром?
— Все, Галя, хорошо, что по душе.
— К такому решению он пришел после долгих раздумий.
— Много обычно думают на перепутье, когда не уверены, лучше ли будет новая дорога. Насколько я понимаю, характер у Вадима не тихий. Вероятно, ему надоело командовать взводом, захотелось получить роту. Продвижение затянулось, и он надумал менять профессию на более интересную. Но это может оказаться непоправимой ошибкой. К тридцати трем годам стать рядовым инженером, в подчинение которому дадут несколько машин и десяток солдат, — не для его обостренного самолюбия. А ведь военному инженеру тоже надо проводить занятия, отвечать за подчиненных, выслушивать замечания от начальников… В лаборатории, в космос идут немногие.
К двери подошла Мила. Услышав разговор, она не решилась войти в комнату, но и вернуться на кухню тоже не могла, хотелось послушать. Михаил говорил с дочерью с таким участием, что ей стало немножечко завидно.
— Что же… Ждать? — подавленно, скорее себя, чем отца, спросила Галя.
— Ждать.
— Сколько?
— Маркс ждал свою любимую семь лет. Вадиму достаточно год-два.
— Два года видеться только в каникулы?!
— Разве это помеха
— А как ее узнать, большая она или маленькая?
— Верный признак настоящей любви — острое желание сделаться лучше, чище, умнее. Такой любви хочется очень много сделать для любимой или любимого, для всех людей.
— Вадим умный, папа, но без меня он наделает много глупостей. Он… порой такой несдержанный.
— Если он не думает меняться, любит ли он тебя? Одна твоя любовь и поспешное твое согласие с его желаниями ни ему, ни тебе добра не принесут.
— Что же мне делать? Может быть, пойти и сказать: не будешь умным, гениальным — не пойду за тебя замуж?
— Такой прямолинейности требовали лет сорок назад некоторые недалекие комсомолки. По-настоящему любящие поступают иначе, — чуть обиженно упрекнул дочь Михаил Сергеевич. — Если не чувствуешь, как об этом сказать любимому, хорошо присмотрись к себе, любишь ли ты его?
Галя молчала долго. Губы ее чуть заметно шевелились, будто подыскивали слова, которые правильно бы назвали ее чувство.
— И все же я люблю его, — вскинув голову, наконец ответила она.
— За что?
— Не знаю.
— Тогда в тебе еще не любовь, Галя, а только робкая завязь ее.
— Может быть. Со временем она вырастет в любовь.
— То, что растет само по себе, чаще всего вырастает кривым.
— Но бывают же исключения!
— Ты уверена, что именно ваша любовь будет таким исключением?
— Не совсем…
Помолчали.
— Ты бы хотела с ним повидаться?
— А это можно?
— Почему бы нет, если ваша встреча поможет ему стать умнее? Только хорошо подумай, как сделать вашу любовь красивой, а жизнь — большой.
— Постараюсь, папа.
Мила вернулась на кухню расстроенная, с чувством своей, не совсем понятной ей самой вины. Всего несколько минут назад она подозревала Михаила невесть в чем, а он говорил с ее дочерью с такой добротой, с какой, видимо, не смогла бы говорить с ней сама.
7
Оставшись с Ларисой Константиновной один, Сердич никак не мог подобрать тон и слова, чтобы продолжить разговор. Она о чем-то думала, и вклиниваться в ее мысли неосторожно, казалось ему, было опрометчиво. Но молчать тоже становилось неловко, к тому же в нем снова, в который раз со вчерашнего вечера, возникло желание поговорить с ней о Москве, об академии.
Сердич подвинул пальцем свои черные массивные очки повыше к переносице, изобразил на лице улыбку и сознался:
— Представьте, остался с вами один и почувствовал себя старшеклассником, который не знает, как продолжить прерванный разговор.
— Виновата я? — неохотно отозвалась Лариса Константиновна.
— Не решался прервать ваши раздумья, вероятно, о Горине.
— Кажется, вы очарованы им: не допускаете мысли, что другие могут думать не о нем.
— Я видел много глубоких людей, и прийти в восторг мне трудно. Просто к такому заключению я пришел, слушая ваш разговор.