Полковник трех разведок
Шрифт:
Малкольм вскинул брови, на какую-то минутку замер и с почтенным одобрением повел подбородком. Он далеко не всегда решался признавать это, но как дипломат, как разведчик и вообще как личность, Дэвисон представал перед ним со всё большей внушительностью. Он помнил, что в конце войны, еще пребывая в чине лейтенанта, Дэвисон прошел основательную школу, работая под началом резидента Управления стратегических служб США (УСС, предшественницы нынешнего ЦРУ) в Швейцарии Аллена Даллеса [3] . Теперь уже почти легендарного.
3
Даллес
Мало того, он был лично знаком с начальником УСС генералом Уильямом Доновэном и в качестве адъютанта-референта, даже присутствовал на встрече Даллеса с Главнокомандующим союзными силами в Европе генералом Эйзенхауэром, будущим президентом Штатов.
Другое дело, что со временем Дэвисон, по какому-то странному случаю, впал в немилость руководства разведки, которое явно не спешило с повышением его в чинах и должностях, так что даже теперь, в 1961-м, он все еще ждал своего обещанного майорского чина. С которым тоже почему-то не торопились.
Впрочем, сейчас Малкольму было не до военных воспоминаний, к которым, – несмотря на то, что война завершилась всего лишь каких-нибудь пятнадцать лет назад, – многие теперь старались не обращаться. С появлением на горизонте «взбунтовавшегося» русского полковника Пеньковского и ему, и Дэвисону пришлось встряхнуться.
– И все же в это невозможно поверить, – швырнул на стол перед собой изъятую у помощника папку полковник авиации, который завершал войну на севере Италии, будучи всего лишь в должности командира авиационного звена воздушной разведки.
– Во что именно? – не сразу уловил ход его мыслей капитан.
– Человек, достигший такого положения в здешнем обществе и пребывающий под круглосуточным тройным колпаком, вдруг, ни с того ни с сего, подставляет себя под вербовку в качестве заурядного агента! Что в моих рассуждениях «не так», Дэвисон?
– К вашим рассуждениям, сэр, претензий пока что нет, и быть не может, – не стал тушеваться помощник атташе. – Однако мы пытаемся понять, сэр, что «не так» в мозгах и рассуждениях коммуниста-полковника Пеньковского. Что намного сложнее.
– В том-то и дело! Когда на территорию нашего посольства пытаются прорваться некие изгои «советской действительности», или непризнанные гении из числа диссидентствующей литературной богемы, – это еще как-то можно понять. Но что заставляет идти на смертельный риск этого «отщепенца», – как здесь называют подобных «агентов-самоубийц» русские пропагандисты?
– Насколько я понял, именно это мне и предстоит выяснить.
– Так выясняйте же, Дэвисон, выясняйте!
Малкольм воскликнул эти слова с таким азартом, что капитан поневоле взглянул на часы, однако, встрепенувшись, и себе, и шефу напомнил:
– Однако же встреча британского резидента
– Вот и возникает вопрос: почему «дистанционно» должны присутствовать именно мы, а не британцы? Ведь этот русский полковник, этот неиссякаемый источник всевозможной информации, вполне мог быть нашим агентом. Что в моих рассуждениях «не так»?
Вместо прямого ответа Дэвисон лишь молча поиграл желваками. Странно, что сам полковник до сих пор не выяснил, почему Пеньковский оказался под влиянием англичан, а значит, не уяснил для себя, что же в его, Малкольма, собственных рассуждениях действительно «не так». Только стоит ли говорить сейчас об этом?
Москва. Конспиративная квартира в ведомственном доме Совмина. За день до встречи полковника Пеньковского с британцем
Слегка приподнявшись, полковник провел женщину охладевшим, увядшим взглядом, и вновь опустил голову на подушку.
С Курагиной он познакомился чуть больше двух месяцев назад, в только что открывшемся тогда рядом с их общим офисом ретрокафе «Наполеон». Когда Олег «приземлился» там, женщина уже сидела за соседним столиком. Одна, но явно не чувствуя себя одинокой. Да такую женщину вообще трудно представить себе одинокой. Таких не бросают. Таких ищут, а найдя, благоговейно вымаливают у них ласки, как господней милостыни.
В самом деле – рослая, широкобедрая, но в то же время не грудастая; и вообще тело её, казалось, не ведает никаких естественных «излишеств» и никаких «нажитых» жировых складок, поскольку все оно, от голеней до плеч, было соткано из налитых мышц… К тому же Олег терпеть не мог сметанно-серого цвета кожи московских красавиц, с их вечной салонно-томной, болезненной какой-то усталостью.
Другое дело – европейское, с интригующим налетом «азиатчины», лицо Курагиной: полнощекое, не столько от солнечных «югов», сколько по самой природе своей загорелое; без морщин, а главное, без предательской синевы под глазами – этой «медицинской карточки» вселенского скопища гипотоников, ежедневно убивающих себя бесчисленным количеством низкопробного кофе.
Нет, решил про себя, Пеньковский, эта «кобылица» – не из тех, кто способен затеряться в табуне. К тому же в отличие от многих коллег своих, прирожденных циников, он умел ценить достоинства женщин, даже тех, которые много раз побывали с ним в постели и давно потеряли блеск первой свежести.
– Это лишь кажется, полковник, что перед вами толстушка-переросток, – ни в коей степени не жеманясь, с подростковой непосредственностью объяснила Миледи, в очередной раз перехватив оценивающий взгляд Пеньковского. – В действительности же, у меня такая конституция, строение то есть. Да и спортивные гормоны дело свое сделали.
– Успокойтесь, с конституцией у вас действительно всё в порядке. Всем бы так повезло… с конституцией.
– Осмелюсь предположить, что это кафе мало напоминает коммунальную кухню, излюбленное место доморощенных политиков, – мягко осадила его женщина. – И вообще создается впечатление, что поговорить вы намеревались не об этом, полковник.