Полковнику никто не пишет

Маркес Габриэль Гарсиа

Он перенес петуха в спальню. Жена переоделась и вышла в зал, где полковник, окончив заводить часы, ждал сигнал комендантского часа, чтобы поставить их.

– Где ты была? – спросил он.

– Там, – ответила женщина. Не глядя на мужа, она зачерпнула стаканом воды из таза и вернулась в спальню. – Кто бы мог подумать, что сегодня дождь пойдет так рано?

Полковник промолчал. Услышав горн, он поставил часы, закрыл окно и отодвинул стул на место. Когда он вошел в спальню, жена молилась, перебирая четки.

– Ты не ответила на мой вопрос, – сказал полковник.

– Какой?

– Где

ты была?

– Засиделась там, – сказала она. – Я уже столько времени не выходила из дому.

Полковник подвесил гамак. Запер дом, распылил средство против насекомых. Потом поставил лампу на пол и лег.

– Я тебя не понимаю, – сказал он грустно. – Самое плохое в бедности – это то, что она заставляет говорить неправду.

Женщина протяжно вздохнула.

– Я была у отца Анхеля. Хотела занять у него под обручальные кольца.

– И что он тебе сказал?

– Сказал, что закладывать святыню – грех. – Она опустила москитную сетку. – Два дня назад я пробовала продать часы. Но никто их не берет – сейчас даже новые часы со светящимися цифрами продаются в рассрочку. По ним можно узнать время хоть в темноте.

Полковник понял, что и за сорок лет общей жизни, общего голода и общих страданий он не смог до конца узнать свою жену. Наверно, любовь их тоже постарела.

– И картина никому не нужна, – сказала она. – Почти у всех есть такие же. Я заходила даже в турецкие лавки.

Полковник ощутил горечь.

– И поэтому теперь все знают, что мы умираем с голоду.

– Я устала, – сказал женщина. – Мужчины не думают о хозяйстве. Сколько раз я ставила на печку котелок с камнями, чтобы соседи не знали, что мы ничего себе не варим.

Полковнику стало стыдно.

– Это унизительно, – сказал он.

Женщина откинула москитную сетку, подошла к гамаку.

– Пора покончить со всеми этими увертками и притворством, – сказала она. – Я уже по горло сыта и смирением, и достоинством. – Ее голос потемнел от гнева.

На лице полковника не дрогнул ни один мускул.

– Двадцать лет ждать журавля в небе, которого тебе обещают после каждых выборов, и в конце концов потерять сына, – продолжала она. – Вот и все, чего мы дождались.

К этим упрекам полковник уже привык.

– Мы выполняем свой долг, – сказал он.

– А эти в сенате двадцать лет выполняли свой, получали по тысяче песо в месяц, – ответила женщина. – Возьми кума Сабаса – у него столько денег, что они не помещаются в его двухэтажном доме. А ведь он пришел в город бродячим торговцем. Обертывал вокруг шеи змею и ходил, продавал лекарства.

– Но он умирает от диабета, – сказал полковник.

– А ты умираешь от голода, – сказала женщина. – Пойми наконец, что достоинством сыт не будешь.

Сверкнула молния. Гром треснул на улице, ворвался в спальню, прокатился под кроватью, словно куча камней. Женщина бросилась за четками.

Полковник улыбнулся.

– Это тебе за то, что ты не умеешь сдерживать свой язык. Я всегда говорил, что бог – мой партийный соратник.

Но на самом деле ему было не до шуток. Минуту спустя он погасил лампу и погрузился

в невеселые мысли, лежа в темноте, разрываемой молниями. Он вспомнил Макондо. Десять лет ждал полковник, когда Неерландия выполнит свои обещания. Однажды в сонный час сиесты он увидел, как подъезжает желтый пыльный поезд, переполненный задыхающимися от жары мужчинами, женщинами, животными, которые громоздились даже на крышах вагонов. Начиналась банановая лихорадка. За одни сутки поселок преобразился. «Уеду, – сказал тогда полковник. – Меня мутит от запаха бананов». И он уехал из Макондо обратным поездом в среду, 24 июня 1906 года, в два часа восемнадцать минут пополудни. Понадобилось полстолетия, прежде чем полковник понял, что не знал ни минуты покоя, с тех пор как была сдана Неерландия.

Он открыл глаза.

– Значит и нечего больше думать об этом.

– О чем?

– О петухе, – сказал полковник. – Завтра утром продам его куму Сабасу за девятьсот песо.

Сквозь окно в контору доносились жалобные стоны кастрированных животных и крики дона Сабаса. «Если он не вернется через десять минут, я уйду», – пообещал себе полковник после двух часов ожидания. Но ждал еще двадцать минут. Когда наконец он совсем собрался уходить, дон Сабас с работниками появился в конторе. Несколько раз дон Сабас прошел мимо полковника, даже не взглянув на него. И только после того, как работники ушли, он заметил полковника.

– Вы меня ждете, кум?

– Да, кум, – сказал полковник. – Но если вы очень заняты, я могу прийти в другой раз.

Дон Сабас не услышал его – он был уже за дверью.

– Сейчас вернусь, – крикнул он.

Стоял знойный полдень. Контору заливал солнечный свет с улицы. Разморенный жарой, полковник опустил веки – и сразу перед глазами возникло лицо жены. В контору на цыпочках вошла жена дона Сабаса.

– Отдыхайте, отдыхайте, кум, – сказала она. – Сейчас я задерну шторы: здесь настоящее пекло.

Полковник смотрел на нее непонимающим взглядом. Задернув шторы, она продолжала говорить в полумраке.

– Вы часто видите сны?

– Иногда, – ответил полковник, смущенный тем, что задремал. – И почти всегда мне снится, будто меня опутывает паутина.

– А меня мучают кошмары каждую ночь, – сказала женщина. – И вот я решила узнать, кто эти люди, которых я вижу во сне. – Она включила электрический вентилятор. – На прошлой неделе у изголовья моей кровати появилась женщина. Я набралась смелости и спросила ее, кто она, и она мне ответила: я умерла в этой комнате двенадцать лет назад.

– Дом был построен всего два года назад, – сказал полковник.

– Вот именно, – сказала женщина. – Это значит, что даже мертвецы ошибаются.

Жужжание вентилятора сгущало сумрак. Полковнику было не по себе, его угнетала сонливость и болтовня женщины, которая от снов перешла к тайне воскресения из мертвых. Он ждал паузы, чтобы проститься, но тут в контору вошел дон Сабас с управляющим.

– Я четыре раза разогревала тебе суп, – сказала женщина.

– Можешь разогревать еще хоть десять раз, – сказал дон Сабас, – только оставь меня сейчас в покое.