Полководцы гражданской войны
Шрифт:
Котовский впихивал меня обратно в двуколку и укоризненно говорил на прощание:
— А все оттого, что ты не делал гимнастики!
Раз пять в сутки на нас нападали банды и бандочки, то слева, то справа, то с тыла, то с двух сторон одновременно. Прикрывали обоз мадьярский эскадрон Рокоша и мы сами, обозные.
Я уже начал прыгать на одной ноге с помощью костылей, когда нашу колонну разорвали и остановили на перекрестке: мы пропускали 58-ю дивизию. Сперва без конца гнали баранов: восемь тысяч штук их реквизировала и угнала дивизия из имения
За баранами с большим интервалом, чтобы улеглась пыль, шел оркестр. Все было по-настоящему, как на параде: в руках у музыкантов сверкали, очевидно, трофейные, серебряные инструменты, капельмейстер пятился спиной к движению, лицом к оркестру, жонглируя булавой, которой он дирижировал. Потом показалась открытая машина; опираясь о плечо шофера, в кузове стоял высокий черноволосый красивый молодой человек в желтой кожаной куртке, начдив 58-й Федько. Он держал руку у козырька, потому что оркестр играл «Интернационал». Прискакал Котовский; шашку он обнажил тоже как на параде. Комбриг и начдив обнялись и поцеловались, уселись в машину и помчались вперед.
На другой день у меня случился последний, очень сильный приступ. Я был в полузабытьи, когда в голове колонны началась сильная стрельба — сперва ружейная, затем пулеметная, наконец загрохотали орудия. Мимо нас шашки наголо — значит, противник был близко — промчался мадьярский полуэскадрон. Рокош, с перекошенным лицом, размахивая над головой клинком, крикнул мне на ходу:
— Житомир берем!
Потом вражеская артиллерия накрыла наш обоз почему-то не шрапнелью, а бризантными снарядами, всю местность затянуло зеленым дымом. Очередной взрывной волной нашу двуколку опрокинуло. Я потерял сознание…
Очнулся в постели, в просторной уютной комнате. Оказалось, что я в Житомире. Меня осмотрел врач и нашел, что тиф прошел.
В штабе Каменский встретил меня своим бархатным баритональным басом:
— Хрис-тос вос-кре-се из мерт-вых, смер-тью смерть поправ…
Котовский читал какой-то очень длинный приказ. Он критически оглядел меня, спросил:
— Верхом?
— Верхом.
— Ну вот видишь? Я говорил тебе: нужно только взять себя в руки! С сегодняшнего вечера начнешь делать гимнастику и холодные обтирания. Два раза в день! Довольно дурака валять!
Каменский дал мне газеты. В них сообщалось, что легендарный отход Южной группы закончился…
Документ, который читал Котовский, был приказом о том, что 45-я дивизия переходит в состав армии, ведущей бои под Киевом.
Пришел прощаться Рокош: он уходил в мадьярскую дивизию Гавро. После него явился командир «Черепахи»: балтийцы возвращались в Кронштадт, а может быть, за новым бронепоездом.
Бои в районе Киева были очень кровопролитными. Части дивизии и наша бригада в том числе несли большие потери. Но и противник потерпел большой урон: в рукопашных боях было уничтожено большое количество его живой силы, захвачены огромные трофеи, в том числе английская гаубичная шестидюймовая
Каменского с его карканьем мы просто стали бояться: Киев все-таки пришлось оставить… 45-я дивизия перешла в резерв Главного командования и перебралась для отдыха, пополнения, обучения новобранцев и переподготовки старых солдат на Смоленщину. Нашу бригаду разместили в казармах городка Рославль. Топлива в городе не было, в старых кирпичных казармах свистел ветер сквозь выбитые стекла, очень плохо обстояло дело с продовольствием, еще хуже — с фуражом. Изнеженные кровные лошади и полукровки, уведенные некогда партизанами с конных заводов Приднестровья и Бессарабии, таяли на глазах.
Пополнение прибывало в лохмотьях и опорках, да и старые бойцы пообносились. Плохо обстояло дело с седлами, подковами, гвоздями. Бойцам и комсоставу не платили зарплаты уже три месяца. Условия для обучения и переподготовки были довольно сложными.
Пришел новый приказ: немедленно грузиться и спешить на защиту Петрограда. Прочтя ошеломляющий приказ, комбриг молча протянул его временному политкому Чебану и Каменскому, а сам спрятал лицо в ладони и долго сидел так, подперев голову руками. Потом он так же молча ушел в аппаратную, на провод.
Котовский ругался с штабом дивизии. Сохранившаяся лента этого разговора начинается примерно следующими словами комбрига-134: «Вы с ума сошли? Вы рехнулись? Вы хотите, чтобы подохли кони, а люди разбежались? Я брошу все к черту, я уйду в отставку!»
Но Григорий Иванович был уже не тем Котовским, с которым мы мечтали в Одесском порту полгода тому назад.
Он тогда сказал:
— Не пустят в Бессарабию? Сам уйду!
И, возможно, он выполнил бы свою угрозу, если б не беседа с Яном Гамарником, секретарем губкома партии. Тот сказал ему:
— Конечно, вы еще не коммунист, и мне нечего напоминать вам о партийной дисциплине. Я апеллирую только к вашему здравому смыслу. Вы хотите сегодня, завтра «послать все к черту» и уйти партизанить в Бессарабию? А почему вам через месяц с боем не войти в Бессарабию во главе вашего кавдивизиона?
Тогда Григорий Иванович прислушался к голосу здравого смысла. Теперь же, угрожая Якиру отставкой, он прекрасно знал, что этого не сделает ни при каких обстоятельствах. Знал об этом и Якир. Пришли газеты с обращением Ленина о том, что нужно приложить все усилия для защиты Петрограда.
Бригада готовилась к погрузке, политруки читали вслух по взводам воззвание Ленина. Мне думается, что, не будь уговоров Якира, бригада все равно погрузилась бы: старые бойцы переродились не в меньшей степени, чем Котовский. Приказ есть приказ, и его нужно выполнять! Да еще вдобавок — Ленин!
Пока нас везли до Петрограда, армия Юденича была уже обращена в бегство, мятеж форта Красная Горка ликвидирован, «пятая колонна» в армии, во флоте и в Петрограде разгромлена. Белых гнали в основном питерское рабочее ополчение, морская пехота и башкирская кавалерийская бригада.