Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг
Шрифт:
— Очень странно себя ведет.
— Расскажи мне все.
Фиби утерла слезы, она легко плакала.
— Ты знаешь, Фредерик, какой он со мной… нетерпеливый. Это с детства. Он очень умный, а я — нет, вот он и сердился. Скажет что-нибудь, я переспрошу — и все, кричит. Я каждое утро плакала, а он еще больше сердится. Вдруг, недели две назад, он стал другим. Нежный, добрый, вежливый, просто сил нет! Пизмарч тоже заметил, он часто видел наши сцены. Ты подумай, Раймонд спрашивает, как мой ревматизм, скамеечку предлагает, хвалит мое платье! Совсем, совсем другой.
— Что
— Мне тоже так показалось, а теперь как-то жутко. Он столько работает. Может быть, переутомился, а то и захворал?… Фредерик, — она уже шептала, — он мне цветы посылает! Каждое утро. Войду, они лежат.
— Очень любезно. Не вижу, что плохого в цветах, если их не слишком много.
— Это странно. Я написала сэру Родерику Глоссопу. Ты его знаешь?
— Психопата? Еще бы! Я тебе такое о нем расскажу…
— Мы с ним дружим. Но письмо я не отослала.
— Очень хорошо, — серьезно сказал лорд Икенхем. — Потом бы пожалела. Ничего странного нет, моя дорогая. Я все объясню одним-единственным словом: Пизмарч.
— Пизмарч?
— Бифштекс его умасливает. Твой брат умен, он заметил, как возмущен верный Альберт его поведением, и поспешил исправиться. Кто хочет потерять дворецкого в наше нелегкое время? Как это сказал Сын Сирахов? Надо бы спросить няню Брюс. Да, так вот: «Кто нашел дворецкого, нашел благо». Я бы ради Коггза и не на то решился.
Фиби глядела на него, как глядел бы белый кролик, если бы он не верил своим ушам.
— Пизмарч может уйти?…
— Вот именно. Уйдет и не оглянется.
— Почему?…
— Не в силах смотреть, как тебя унижают. А кто в силах? Все-таки, любимая женщина…
— Какая?
— Неужели ты не заметила, что он тебя боготворит?
— Это… это очень странно.
— Ничего странного не вижу. Когда ты не сидишь по ночам со спаниелями, ты очень хороша.
— Но он — дворецкий!
— А, вон что! Понимаю, понимаю… Ты хочешь сказать, что дворецкие в тебя не влюблялись. Что ж, лучше поздно, чем никогда. А вообще-то Пизмарч — не дворецкий. Он состоятельный человек, но не уходит, чтобы быть рядом с тобой. Помнишь, — тут граф дал волю воображению, — года два назад Бифштекс повел нас с тобой в ресторан, и я кому-то кивнул?
— Нет, не помню.
Граф этому не удивился.
— То был Альберт Пизмарч, — продолжал он. — Мы — старые друзья. Потом он зашел ко мне и спросил, кто ты. Да, моя дорогая, он влюбился. Я предложил познакомить его с Бифштексом, но он почему-то не захотел. Видимо, решил, что тот не пригласит его погостить. Что ж, это понятно, Бифштекс резковат. Словом, нужно, чтобы Пизмарч был рядом с тобой — и я, человек умный, догадался, как это устроить. Кто, спросил я себя, ближе брата? Дворецкий. Значит, сказал я все себе же, Пизмарч поступит к Бифштексу. Коггз позанимался с ним — и вот, пожалуйста!
Фиби трепетала. Кончик носа двигался с особой быстротой, выдавая ее чувства.
— В жизни такого не слышала! — вскричала она.
— Да,
Воскликнул он это потому, что к дому подъехала машина, а из нее вышел Джонни.
— Мой крестник вернулся, — объяснил граф. — Был в Лондоне, обедал со своей невестой. Надо узнать, что было. Последнее время они не ладили, лютня расстроилась, а ты знаешь, что такое расстроенная лютня. Все тише звук, и вот — она молчит. Надеюсь, починили.
[Именно здесь роман явственно начинает буксовать. События — среди которых много повисающих в воздухе — разворачиваются так:
Джонни не удалось помириться с Белиндой. Беседуя об этом с графом, он удивляется, что Космо написал такую хорошую книгу, и замечает кстати, что голливудские студии из-за нее передрались. Лорд Икенхем догадывается, что Космо уже не хочет шантажировать дядю, а Карлайли поссорились с ним именно поэтому.
Встретившись с Пизмарчем, он говорит ему, что надо спрятать документ, за которым охотятся русские шпионы. Тот берет письмо, но Космо Уиздому удается его выудить. Карлайл тем временем гоняется за Космо и даже бьет его кастетом по голове, а подоспевшему констеблю и вызванному им врачу сообщает, что он упал в обморок. Письмо взять он успел и сунул, услышав голоса, в ореховую горку.
В усадьбу приезжает редактор из издательства, Сэксби-старший. Это — тот редкий случай, когда Вудхаусу совершенно не удался рассеянный старик. Получилось что-то вроде сумасшедшего. Он наблюдает птиц, ищет какого-то человека, ничуть не связанного с сюжетом, словом — почти, если не совсем, путается под ногами.
Начинается аукцион. Карлайли и Космо бешено торгуются, и горка достается Карлайлам за пятьсот фунтов, то есть — ровно за ту сумму, которую Джонни, ее владелец, должен няне Брюс, чтобы она вышла замуж за констебля.
Граф счастлив; но крестник говорит ему, что заранее отдал выручку местному священнику на благотворительные цели. (Как мы помним, он не надеялся получить за нее больше пяти фунтов.)
Фиби плачет, беспокоясь за сына и за брата. Пизмарч это видит и, забыв свои опасения, берет ее за руку. По-видимому, они объясняются, и Фиби звонит лорду Икенхему.]
— О, Фредерик! — сказала Фиби, дыша тяжело и прерывисто, как загнанный кролик.
— А, здравствуй, моя дорогая! Что с тобой? Ты расстроена?
Фиби ответила не сразу, словно прикидывала, уместно ли тут это слово, и отвергла его, как строгий лексикограф.
— Нет, — отвечала она, — я себя не помню.
— Поставь опыт. Вспомни, как тебя зовут.
— Ах, не говори глупостей! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Только бы Космо не рассердился! Я же не девочка, мне под пятьдесят. Все-таки странно…