Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг
Шрифт:
— ДЖЕЙН! — вскричал сэр Эйлмер.
Другая бы выронила вазу, но Джейн только вздрогнула:
— Да, сэр.
— Скажите этому… джентльмену, кто я такой.
— Сэр Эйлмер Босток, сэр.
— Правильно, — подтвердил он, словно судья на конкурсе знаний, которые вошли в моду.
Майор Планк выразил желание, чтобы его (майора) побрал черт.
— Усы, — прибавил он. — Если человек прикрывается целым кустом седых усов, всякий примет его за старика. Что ж, Балбес, рад тебя видеть. Вообще-то я по делу. Не узнал?
— Планк!
— Брабазон-Планк. Только что я обнаружил, что Зараза — теперь он лорд Икенхем — живет здесь под моим именем. Не знаю, зачем ему это нужно, но я не потерплю…
После слова «Планк» сэр Эйлмер удачно изобразил загарпуненного кита, однако сейчас смог ответить:
— А я знаю. У нас тут конкурс треклятых младенцев, он будет судьей. Вместо Билла. Тот его уломал.
— Очень умно, Билл, — одобрил майор. — Опасная штука. Они и сами хороши, а уж матери… Смотрите. — Он поднял штанину и показал шрам на икре. — Это в Перу. Гналась за мной с кинжалом, потому что ее сынок попал в «отметим также…».
— Ввести Икенхема в мой дом, — продолжал сэр Эйлмер, — не так уж легко. Он знал, что я его не приму, есть причины. Поэтому он назвался Брабазоном-Планком, а мой племянник это подтвердил. Какого черта, — обратился он к Биллу, — ты вводишь в мой дом…
Он продолжил бы и эту речь, ему было что сказать, но тут Билл взорвался. С ранних лет относился он к дяде, как относится к вождю племени доисторический человек нервного типа. Он трепетал, он покорно слушал, он всячески его умасливал. Если бы сцена эта разыгралась пораньше, он, несомненно, сложился бы как аккордеон.
Но сейчас душа его напоминала бензиновый бак, в который ударила молния. Встреча с Гермионой огорчила его. Сообщение об овце растравило раны. А теперь, и не один раз, старый Балбес с моржовыми усами сказал «мой дом». Слова эти и сыграли роль последней капли.
Пока дядя бушевал, племянник машинально ел, и поначалу выражению чувств помешал пончик. Он его проглотил, а потом осведомился:
— «Мой»? Вы подумайте! Это почему же он ваш?
Сэр Эйлмер попытался ответить, что не в том дело, но не преуспел.
— «Мой»! — воскликнул его племянник, давясь этим местоимением, словно пончиком. — Нет, какая наглость! Какая подлость! Пора наконец разобраться, чей это дом!
— И впрямь, — одобрил майор, — разберитесь. Так чей же это дом?
(Заметим, что у него было семь теток, пять сестер и семейных ссор он не боялся.)
— Мой! — заорал Билл. — Мой, мой, мой, мой!
— А, ясно! — сказал Планк. — Ваш. При чем же тут Балбес?
— Втерся сюда. А что я мог? Мне было шестнадцать лет.
— Но потом вы стали старше?
— Навряд ли. Разве его выкуришь?
— А что, невозможно?
— Духу не хватало.
— Это не мягкость, Билл, — это слабость.
— Ничего, сейчас и выгоню. Сколько можно быть… как это?
— Дураком?
— Ничтожеством.
— Или в Богнор-Риджис, — предложил майор.
— Можно и туда. В общем, я вас не держу. Ясно?
— Вполне, — одобрил Планк. — Какая сила слова!
— Вот так, — подытожил Билл, выходя прямо в сад.
Майор Брабазон-Планк взял пончик.
— Хороший у тебя племянник, — сказал он. — И пончики прекрасные. Съем-ка еще один.
Билл Окшот быстро прошел и террасу, и аллею. Глаза у него сверкали. Он тяжело дышал. Так бывает с тихими людьми, когда они ощутят вкус крови.
Он с удовольствием встретил бы Джо Луиса и затеял с ним ссору. Почти это и случилось. В конце аллеи стоял не Джо Луис, а толстый, хотя и молодой человек в роговых очках; и в ту самую минуту, когда Билл его увидел, он пылко обнял Гермиону.
Билл поскакал к ним, дыша еще тяжелее и совершенно уподобившись коню, который при трубном звуке издает голос, издалека чуя битву.
Глава 14
Человеку тонкой души, чья деловая судьба решается в усадьбе, нелегко сидеть за две мили, терпеливо ожидая вестей. Беспокойство его возрастает с каждой минутой. Руки и ноги дрожат; глаза — вращаются; чувство, что в брюках кишат муравьи, набирает силу. Наконец, не в силах терпеть, он решает перебраться к центру событий.
Все это произошло с Отисом Пейнтером. Словно Эдит Лебединая Шея после битвы при Гастингсе, он решил узнать, как там что.
Правда, пошел он не в ту сторону, перепутав направления, и только через 1,3 мили обнаружил, что при всех медицинских и эстетических достоинствах прогулки от Эшенден-Мэнор он удаляется. Тогда, вернувшись в кабачок, он одолжил велосипед у любезного чистильщика обуви и с нескольких попыток покатил к усадьбе. Опасаясь сэра Эйлмера, он поставил свой транспорт за деревом, а сам притаился в кустах, где и ждал появления Гермионы.
Когда она появилась и подошла поближе, сердце у него упало, ибо вид у нее был грозный, словно отца уломать не удалось. На самом деле именно такой вид бывает у девушек, разделавшихся с пригретой по неразумию змеей. Губы сжимаются, грудь вздымается, глаза сверкают. Но Отис этого не знал и, выходя из кустов, думал: «Конец мечтам».
— Ну как? — спросил он слишком громко, что естественно в его состоянии.
Гермиона, с маху проскочившая мимо, услышала голос и резко вздрогнула.
— Откуда вы взялись? — сурово спросила она. — Нельзя же так!