Полночь в саду добра и зла
Шрифт:
Хотя расовое неравенство в Саванне было больше, чем в других южных городах, черные в этом городе практически не выказывали никакой враждебности к белым. На поверхности, по крайней мере, отношения были весьма корректными и даже душевными. Черный, проходя по улице мимо белого, обычно кивал головой и говорил что-нибудь вроде: «Доброе утро», «Как жизнь?» или просто «Привет!» Казалось, в этом отношении в Саванне ничего не изменилось с тех пор, как там побывал в 1848 году Уильям Мейкпис Теккерей, который описал Саванну, как «тихий старый город с широкими, обсаженными деревьями улицами, на которых то там, то сям попадаются счастливые негры». Теккерей был не единственным иностранцем, заметившим улыбки на лицах рабов. В своей книге «Водяная ведьма», написанной в 1863 году, Пирсон писал: «[рабы], как это ни странно, ведут себя, как самые счастливые люди в Конфедерации. Они поют, в то время как их белые хозяева все время либо ругаются, либо молятся». Некоторые наблюдатели полагали, что оптимизм чернокожих
Кроме духовных, экономических, художественных, архитектурных и юридических проблем, которые одни не были в состоянии отвлечь людей от воспоминаний Джиме Уильямсе, существовали проблемы общественные, и их было великое множество. Ходили слухи, что наступили черные дни для карточного клуба замужних женщин, в котором возникла вакансия. Однако, конкуренция за попадание в заветный круг избранных была столь яростной, что за два года клуб отверг все кандидатуры. В клуб не попал никто, и впервые за много лет число его членов стало меньше шестнадцати. Уныние, царившее в клубе, было рассеяно однажды страхом перед пищевым отравлением, охватившим членов клуба во время одного из собраний. Женщины направились домой, как всегда, ровно в шесть часов и, выходя, обнаружили на улице труп любимой кошки хозяйки дома. Кто-то припомнил, что незадолго до этого кошка с аппетитом ела крабовую запеканку. Женщины опрометью бросились по машинам и дружно ринулись в Кэндлеровский госпиталь – промывать желудки. На следующее утро в дом хозяйки зашел сосед и, извинившись, сообщил, что накануне случайно задавил ее кошку.
Ни кризис в карточном клубе, ни катастрофа с кошкой не нашли достойного отражения на газетных страницах. Именно в это время газета объявила о закрытии светской колонки. Собственно, и до этого все светские новости ограничивались списками гостей, приглашенных на то или иное мероприятие, однако, ее исчезновение вызвало резкое недовольство одной из светских львиц Саванны – миссис Веры Даттон Стронг. В своем письме главному редактору – а это было самое длинное письмо, когда-либо опубликованное в газете – миссис Стронг выразила «потрясение и недоверие» по поводу закрытия рубрики, назвав решение издателей «истинно позорным». В словах этих заключалась определенная ирония, поскольку в то время самой животрепещущей темой светских сплетен было состязание характеров самой миссис Стронг и ее мятежной дочери Даттон.
Вера Даттон Стронг, наследница громадного состояния целлюлозного короля Даттона, была единственным ребенком в богатейшей саваннской семье, где родители переодевались к обеду – отец в строгий черный костюм, мать – в вечернее платье. С детства Веру Даттон называли принцессой – естественное для нее прозвище. В свое время она стала Дебютанткой года, на свадьбе ее платье в точности воспроизводило то, которое было на Елизавете II во время ее свадьбы. За свою жизнь миссис Стронг показала себя уравновешенной, сердечной и волевой женщиной. Она основала Саваннскую балетную компанию и стала ее вечным благодетелем. Каждый год, перед балом «Котильон», великосветские мамаши Саванны присылали к миссис Стронг своих дочерей-дебютанток поучиться хорошим манерам. Истинная саваннка, миссис Стронг никогда не бывала в Европе, а в Чарлстон впервые съездила уже на шестом десятке.
Собственная дочь миссис Стронг, Даттон, рыжеволосая красавица с ангельским личиком, не проявляла, в противоположность своей матери, ни малейшей склонности ни к балету, ни к великосветским манерам. В четырехлетнем возрасте дочь начала послушно осваивать азы танцевального искусства в школе Балетной компании. Свою первую танцевальную партию Даттон станцевала в зале Телфэйрского музея – впервые в его истории; для этого случая Вера Стронг наняла оркестр Питера Дачина и заказала ледяную статую Эйфелевой башни для иллюстрации балетной темы «Апрель в Париже». Когда Даттон отдали в балетную школу, девочка впервые начала проявлять строптивость. Она стала прогуливать уроки, пропускать занятия бальными танцами. И в конце концов бросила школу совсем. Даттон вернулась в Саванну и целый год слонялась по дому, периодически ожесточенно пикируясь с собственной матерью. «Я никогда не хотела становиться балериной!» – кричала Даттон. – Это ты хотела ею быть! Но миссис Стронг не желала ничего слышать. «Это чушь! Нонсенс! Ты всегда любила танцевать, иначе у тебя ничего бы не получалось!» После одной из самых ожесточенных ссор Дат тон едва ли не бегом покинула дом и поселилась с одной пожилой
Вера Стронг приняла это известие с не характерным для нее спокойствием.
– Если тебе это действительно нужно, – сказала она дочери, – то пусть служба принесет тебе удачу.
Миссис Стронг приехала на выпуск академии и поздравила дочь с успешным окончанием учебы – при этом с ее лица не сходила неестественная, словно приклеенная улыбка. Вера Стронг не рассталась с нею и тогда, когда ее дочь явилась на Рождественский вечер синей полиэстровой форме с револьвером на одно; бедре и наручниками и баллончиком со слезоточивым газом на другом.
Отказавшись признать свое поражение, миссис Стронг решила смотреть на выбор дочери как на самоотверженный гражданский поступок, а не как на измену семейным традициям. Весной она позвонила в Оглторпский клуб и заказала столик для пасхального ужина, особо оговорив, что Даттон после ужина пойдет на дежурство и, следовательно, явится в клуб в форме. Усмотрев в этом нарушение протокола Оглторпского клуба, менеджер предупредил, что ему надо посоветоваться с правлением. Десять минут спустя он перезвонил миссис Стронг и рассыпался в извинениях. Правила не допускают появления женщин в брюках – нарушений его не было раньше, и правление не осмелилось сделать исключение и сейчас. Миссис Стронг в сильных выражениях высказала все, что она думает о менеджере в частности и о правилах вообще, после чего бросила трубку. Столик пришлось заказывать в менее престижном Чатемском клубе.
Газета «Саванна морнинг ньюс» оказалась более сговорчивой, чем Оглторпский клуб и после гневного письма Веры Стронг восстановила рубрику светских сплетен. Понятно, что в этой колонке не было ни строчки о рыжеволосой балерине, сбежавшей из Коппелии в копы, и о тех душевных муках, которые пережила из-за этого ее мать.
Тем временем продолжали кипеть страсти вокруг Джо Одома и Гамильтон-Тернер-хауз. Не успел Джо зарегистрировать свое некоммерческое Гамильтон-Тернеровское предприятие для прикрытия нелегального туристского бизнеса, как соседи не замедлили нанести ответный удар. Департамент инспекций был уведомлен о том, что предприятие Одома – будь оно коммерческим или некоммерческим – занимается незаконной продажей спиртных напитков своим клиентам, поскольку «музей» располагается на расстоянии меньше ста ярдов от школы. Однако, не таков был Джо, чтобы взять его голыми руками. «В законе сказано, что я не имею права торговать спиртным, – заявил он, – а я подаю его бесплатно». Плавая, как рыба в воде в мутном промежутке между продажей и угощением, Джо преспокойно продолжал делать деньги.
Спиртное сыграло не последнюю роль и в драме, которая разыгралась с Сиреной Доуз. Она рассталась с Лютером Дриггерсом и, стремясь заполнить пустоту, повадилась по ночам в доки ловить подгулявших морячков. В одну такую ночь она, правя нетвердой рукой, ехала по Ривер-стрит и встретилась с полицейской машиной. Сирену остановили. Она приняла позу изящной дамы, что было вовсе не трудно, поскольку миссис Доуз была одета в коротенькую ночную рубашку и домашние тапочки в виде кроличьих мордочек. Невинно хлопая ресницами, она объяснила, что выехала из дома и заблудилась. Полицейские, тем не менее, доставили ее в участок и составили протокол задержания за управление автомобилем в состоянии алкогольного опьянения. Сирена собралась было визжать и царапаться, но потом передумала и, скромно потупившись, поблагодарила полицейских за спасение. Она сообщила, что прапрадедушка ее мужа был послом при Сент-Джеймсском дворце, давая понять, что она не из простых. Однако, когда час спустя Дриггерс пришел выручать свою капризную подругу, Сирена уже вовсю предъявляла претензии. Толстая чернокожая надзирательница, обыскавшая сумку Сирены, вернула ее владелице со словами:
– Можете получить сумку обратно, там все чисто.
– Ничего себе чисто! – закричала Сирена. – Если ты, тварь, еще притронешься к моим вещам своими грязными гребаными руками, я тебе твой хвост вокруг шеи оберну!
Такими вот интересами жила Саванна, которую «Монд» назвала «la plus belle des villes» Северной Америки. Город был действительно красив, но очень изолирован, и по этой причине чрезвычайно доверчив. Недавно полиция распространила предупреждение, что в городе орудуют два жулика, обналичивающие чеки несуществующей компании, которую мазурики, словно в насмешку, назвали «Летайте по ночам инкорпорейтед». Все это было бы смешно, но мошенники сумели получить по фиктивным чекам наличные у десятков уважаемых торговцев Саванны. В это же время всплыло еще одно дело – выяснилось, что какой-то клерк, работавший в завещательном суде, не умел умножать, и судья, воспользовавшись этим обстоятельством, по локоть запустил руки в кассу. Другими словами, жизнь шла своим чередом. Саваннцев интересовали такие животрепещущие проблемы, как: надо ли строить еще одну ярмарку? Не испортил ли мистер Чарльз Холл Уитфилд-сквер, раскрасив свой дом из золоченого кирпича в разнообразные оттенки розового и пурпурного цветов, и не надо ли заставить Холла вернуть дому первоначальную окраску?