Полночный путь

Лексутов Сергей

Они сошлись на середине площадки, и тут Серик с ужасом понял, что впервые в жизни может оказаться побежденным: у монаха не было видно ног! Ряса опускалась до самой земли. Любой опытный поединщик знает, что нога противника всегда подскажет, что он желает сделать в следующий миг, а ноги монаха даже не высовывались ни на миг из-под рясы! И Серику оставалось только уповать на свою быстроту. Первую атаку монаха он чуть не пропустил; монах нанес простой удар сверху, и тут же, оттянув меч на себя, присел, крутанувшись на месте, и ударил секущим ударом поперек туловища Серика. Тот едва успел отскочить. Он, было, попытался хотя бы по глазам предугадывать начало атаки, но при свете факелов в глазах невозможно было ничего разглядеть. А монах буквально сбесился;

казалось, он нападает со всех сторон, и Серик ни разу не выбрал момента для ответной атаки, ему пришлось только защищаться. Вскоре он заметил, что в монахе нарастает изумление. Они бились так долго, что иноки уже по два раза заменили догоревшие факелы. Наконец, монах отступил, опустил меч, и потрясенно выдохнул:

— Мне тебя нипочем не одолеть!..

Вокруг стояла тишина, монахи с уважением глядели на Серика. Настоятель вдруг засмеялся, сказал:

— Послушай, Горчак, а ведь я всерьез заподозрил тебя в грехе лживости…

Горчак проговорил самодовольно, будто это он сам вырастил и воспитал Серика:

— Я уж не стал правду говорить… А то бы уж точно на смех подняли, но Серик зарубил семерых татей… — при этом он скромно умолчал, что зарубил пятерых остальных.

Наконец ударили настоящие морозы, и Серик повеселел; скоро в путь, и снова можно будет каждый день видеть Анастасию. Через несколько дней по санному пути пришел обоз с паломниками, они то и сообщили, что лед на реке достаточно крепок, чтобы выдержать не тяжелый обоз. Купцам-то еще несколько дней надо подождать. И Горчак с Сериком принялись собираться. Осмотрели сани, которые им предоставлял настоятель, придирчиво осмотрели тулупы; не попорчены ли молью? А то наплачешься в дороге, морозя бока. И хоть монахи надавали им в дорогу всякой снеди, в санях было просторно. Серик обратил внимание, что работники загрузили сани только сеном, мешками с овсом, да припасами для людей. Все привезенные тюки и короба остались в обители. Это ж какого размера подвалы у батюшки настоятеля?! К парам лошадей подпрягли еще и по верховой, получились быстрые тройки.

Морозным утром обоз стоял во дворе обители. Наконец вышла Анастасия с няньками. Коротко зыркнув на Серика, и зардевшись, она с помощью нянек закуталась в тулуп и устроилась в санях. Вышел настоятель, за ним инок нес большой кошель. Взяв кошель, настоятель протянул его Серику, сказал:

— Тут за все четыре доспеха. Так себе доспехи оказались, плохонькие. Потому и порубили вы татей… — он прищурился, спросил: — Сколько ж татей вы порубили?

Серик, открыто глядя ему в глаза, честно сказал:

— Я семерых порубил.

Настоятель вздохнул:

— Ох, хо-хо… Грехи наши… Что ж, помолюсь за вас… Вы молоды, серебро вам еще нужно…

С Анастасией он, видимо, простился еще в келье. Широко перекрестив обоз, раскатисто крикнул:

— Тро-огай!

Зимами тати обычно не шалят; холодно по лесам, да и выследить легко, поэтому Серик с Горчаком ехали без кольчуг, закутавшись в тулупы. Было тепло и уютно, будто дома на печке. Хорошо думалось под скрип полозьев. Серик мечтал в полудреме: вот они подъезжают к Киеву, а под стенами половцы, или печенеги. Дождавшись ночи, они с Горчаком на лихих конях врываются в стан, опешившие враги мечутся, ничего не могут понять, а они, рубя их несчетно, прорываются к шатру воеводы, рубят растяжки, шатер падает на сонного воеводу, Серик выдергивает из снега знамя и мчится с ним к воротам, а оттуда уже выходит княжья дружина… А потом князь прилюдно жалует Серика боярством. А потом… У него захватило дыхание, и дрема прошла, от промелькнувшей мысли.

Метелица начала переметать проторенную паломниками дорогу, но просека была сильно заметна в лесу, поэтому они не боялись заблудиться. Было одно неудобство; до ближайшего постоялого двора — два дня пути, даже и на тройках. Конь, конечно, может за день пройти пятьдесят верст, но потом ему необходимо хотя бы сутки отдыхать и отъедаться, так что, после двадцати пяти верст придется заночевать в лесу.

Смеркалось, когда Серик

приметил две сухостойных сосны неподалеку от дороги. Свернув в лес, они остановились на небольшой прогалине. Пока Серик рубил сосны, работники утоптали снег. Чтобы уместиться всем у огня, развели два костра. Няньки принялись варить кулеш, разогревать пироги и другую снедь, которой в изобилии снабдили их монахи. Зимой снедь в дороге не пропадает, но горячего кулеша похлебать не мешает, не то замерзнешь ночью и под двумя тулупами.

Ели долго, обстоятельно. Неподалеку хрупали овсом кони, то и дело опуская морды с надетыми на них торбами, к земле.

Насытившись, Серик взял чашу с горячим медом, отхлебнул, сказал раздумчиво:

— Хорошо вятичам живется; к ним зимой ни половцы не доберутся, ни печенеги… Нечем коней кормить в ихних лесах. До них никаких запасов овса не хватит. Мне Шарап рассказывал, когда печенеги приходили зимами под Киев, за их войском несметные обозы с овсом тянулись…

Горчак ухмыльнулся:

— В вятичских лесах и летом коней кормить нечем… Их только пойменные луга и спасают. Бывал я там…

Серик тайно надеялся, что сумеет втянуть в разговор Анастасию. Но она выпила чашу горячего меда, зябко запахнула соболью шубку и ушла в свои сани. Няньки заботливо укутали ее в два тулупа, и она притихла.

Горчак пробормотал:

— Пошли и мы спать. Лучше завтра раньше выедем. Подозвав работников, он строго сказал:

— Стражу стоять по двое! Не спать! Если без коней останемся, тут же и замерзнем. Волки нынче голодные…

Серик удивился:

— Сейчас волки семьями охотятся, в стаи они только к марту собираются…

Горчак проворчал:

— А тебе легче будет, если они только одного коня зарежут? Остальных-то они разгонят так, что мы их потом не соберем… — и, обращаясь к работникам, добавил: — Первым будите Серика. Он из лука бьет без промаха…

— Знаем, видали… — откликнулся один из работников.

Серик закутался в тулуп, положив под руку лук в саадаке и полный колчан стрел. Тепло, набранное от кулеша и горячего меду, быстро согрело тулуп изнутри, и он уснул. Ночь прошла спокойно. Не зря, видать, у всех монахов в кельях одеяла из волчьих шкур. Наскоро позавтракав, запрягли и поехали. Дорогу уже перемело так, что казалось, будто едут по девственному снегу. Если бы не затесы на деревьях, давно бы уже уверились, что заблудились.

До Новгород-Северского тракта осталось всего ничего, уже пошли поля, даже видели дымы селеньица, которого не заметили на пути в обитель. Надо было, во что бы то ни стало добраться до постоялого двора; кони заморились так, что шли только шагом, даже на короткое время не могли переходить на рысь. Не мед пробивать дорогу в снегу чуть ли не по колено. Хоть и часто меняли головную упряжку, но всем пришлось не по одному разу пробивать снежную целину. Ехали то ли через поле, то ли через большую поляну, когда Серик заметил по ее краям серые пятна, целеустремленно двигавшиеся параллельно обозу. Горчак крикнул:

— Видишь их?!

Серик откликнулся:

— Вижу! Но для семьи — слишком много! Это — стая! Быть того не может…

Сани Горчака пошли на обгон обоза, он на ходу перескочил в сани Анастасии, встал над нею с мечом в одной руке, и с длинным кинжалом в другой, заорал:

— Серик! Близко не подпуска-ай!..

Достав лук из саадака, Серик быстро натянул тетиву. Чуя волков, кони фыркали, плясали, но перейти на рысь уже не могли. Да-а… Придется дневать на постоялом дворе, пока они отдохнут после такого пути… А волки тем временем, не спеша, сжимали круг; и впереди и позади маячили серые пятна. Серик оттянул тетиву до уха, и пустил первую стрелу — серый волчище, перекувырнувшись через голову, замер на снегу. Подумал, накладывая на тетиву следующую стрелу: — "Интересно, кто вожаком в этой неправильной стае? В марте-то — волчица. Если правильно угадаешь, убьешь ее, стая разбегается. А кто в этой верховодит?.." Он не додумал свою мысль — волки бросились со всех сторон. Послышался отчаянный вопль Горчака: