Полночный вальс
Шрифт:
— И не повторяйте одну ошибку дважды — держитесь подальше от Донна! сказала вслед ему Белл. — Так вам ни за что не обвести меня вокруг пальца.
Белл не знала наверняка, но ей показалось, что Джон бормочет под нос нечто неизящное, закрывая за собой дверь.
Всю последующую неделю Джон ни словом не обмолвился о своем предстоящем предложении, хотя сопровождал Белл во время выездов и навещал ее почти каждое утро. Белл тоже избегала этой темы. Она знала, что, как бы Джон ни отрицал этого, он наслаждается игрой,
Однажды утром ее подозрения подтвердились: он прибыл в особняк Блайдонов с тремя дюжинами ярко-алых роз и положил их к ногам Белл посреди холла. Опустившись на одно колено, он произнес:
За взгляд один удивительный твой Своим расплачусь я сполна, А коль поцелуем одаришь — отныне Забуду про вкус я вина.
Ту жажду, что душу измучить готова, Я лишь божеством утолю, Но даже чашу с нектаром Иова Не стану менять на твою.
На этот раз он почти достиг цели. Глаза Белл затуманились, а услышав слова о поцелуе и чаше, она невольным жестом прижала руку к сердцу.
— О Джон! — вздохнула она.
Но тут разразилось бедствие.
По лестнице спускалась Персефона.
— Джон! — с восторгом воскликнула она. — Это же мое самое любимое!
Как вы узнали?
Опустив голову, Джон стиснул кулаки. Белл поспешно переместила ладонь с сердца на бедро.
— Мой отец часто читал эти стихи моей матери, — продолжала Персефона, зарумянившись от удовольствия. — Эти строки каждый раз переполняли ее счастьем.
— Могу себе представить… — пробормотала Белл.
Джон робко взглянул на нее.
— И видите ли, эти стихи особенно подходили моей матушке, — добавила Персефона. — Ее звали Селия, упокой, Господи, ее душу.
— Очень интересно, — сказала Белл, не сводя глаз с Джона. Тот мудро держал язык за зубами.
— Они называются «Песнь. К Селии» Бена Джонсона, — с улыбкой пояснила Персефона.
— Вот как? — сухо заметила Белл. — Джон, кто такая Селия?
— Мать Персефоны, разумеется.
Белл в душе восхитилась его невозмутимостью.
— Что ж, я рада, что эти строки принадлежат перу Джонсона. Мне было бы ненавистно думать, что вы посвящали стихи какой-то Селии, Джон.
— Почему бы и нет? Селия — чудесное имя.
Белл ответила ему вымученно-приятной улыбкой.
— А по-моему, имя Белл срифмовать гораздо проще.
— Не сомневаюсь в этом, но я предпочитаю преодолевать трудности. Вот скажем, Персефона… с этим именем можно было бы сочинить поэму, достойную моего таланта.
— О, довольно! — рассмеялась Персефона.
— Итак, Персефона… гм… дайте-ка подумать. Можно было бы, конечно, зарифмовать ее с драконом, но выходит как-то неизящно.
Белл не сумела устоять перед мягким юмором Джона.
— А как насчет лимона? —
— Вот это другое дело. Я немедленно принимаюсь за работу.
— Ну, довольно насмешек, юноша, — по-матерински взяв Джона за руку, прервала Персефона. — Я и не подозревала, что вы поклонник Бена Джонсона. Он — мой любимый поэт. А вам нравятся его пьесы? Обожаю «Вольпоне», хотя это не особенно веселая вещь.
— Сейчас мне и самому невесело.
Хихикнув в ладонь, Персефона закивала.
— Вот и хорошо! Недавно я видела театральную афишу. Надеюсь, кто-нибудь вызовется сопровождать меня.
— Я был бы рад оказать вам услугу.
— Впрочем, нам не следует брать с собой Белл. Я не уверена, что это зрелище подходит для незамужних леди, а Белл и без того не раз намекала мне, что я недостаточно строга для компаньонки.
— Белл и вправду так говорила?
— Разумеется, она выразилась иначе, но я-то поняла, откуда ветер дует!
— Без меня вы в театр не пойдете, — вставила Белл.
— Пожалуй, нам придется взять ее с собой, — с преувеличенно громким вздохом заметил Джон. — Она бывает такой упрямой, если что-нибудь задумает!
— О, перестаньте! — повернулась Белл. — И не забывайте о своей работе. Должны же вы хоть что-нибудь написать.
— Полагаю, вы правы, — отозвался Джон, кивнув Персефоне, уходящей в гостиную. — Творению «Персефона на лимоне», несомненно, уготована судьба шедевра.
— Если вы немедленно не приметесь за работу, вас ждет еще один шедевр — «Белл выгоняет вас в метель».
— Ох, от страха я не держусь на ногах!
— И поделом вам!
Джон поднялся, встал в актерскую позу и, вытянув руку, с завыванием прочел:
— Персефона на лимоне нам поет неугомонно… — Он сверкнул ребяческой усмешкой. — Ну, что вы скажете?
— По-моему, это восхитительно.
Нагнувшись, Джон поцеловал ее в нос.
— Говорил ли я вам, что за последние несколько недель мне довелось смеяться больше, чем за всю предыдущую жизнь?
Белл молча покачала головой.
— Так оно и есть. И этим я обязан вам. Ума не приложу, как вы этого добились, но вы лишили меня злости. Годы обид, боли и скитаний ожесточили меня, но теперь я вновь способен смеяться.
И прежде чем Белл успела сказать ему, что этой тирады ей вполне достаточно, Джон вновь поцеловал ее и ушел.
Несколько последующих вечеров Белл провела, сидя в постели с разбросанными вокруг томиками стихов. «В следующий раз ему не одурачить меня какой-нибудь „Песней“, посвященной Селии, — думала она. — Я заранее подготовлюсь к бою».
Она опасалась, что Джон попытается выдать за свои стихи одного из современных поэтов. Гувернантка Белл предпочитала классику, а стихотворение «Ее краса подобна ночи» она узнала лишь благодаря шумной популярности лорда Байрона.