Полное собрание рассказов в одном томе.
Шрифт:
– Ти-ха! – вовсю разошелся Максимыч. – Вы – хромовые сапоги, а я – лапоть. Но я умею останавливать истерики. Я специалист по истерикам…
– Иди останови ее! – взмолился профессор. – Как ты это сделаешь? Она слышать ничего…
– Остановлю за две минуты.
– Как? – спросил и Пилипенко.
– Если бы ее кто-нибудь бы вразумил, – простонал профессор. – О-о, если бы кто-нибудь…
– Напиши мне некоторые культурные слова, – сказал Максимыч профессору, – я с их начну, чтобы она сразу дверь не закрыла. Как ее зовут? Надежда… как-то…
– Надежда Сергеевна.
– Семеныч, пиши на листе крупными буквами, – велел Максимыч Пилипенке. – А ты говори.
– Надежда
– Ну, ерунда какая-то, – перестал писать Пилипенко. – При чем тут небо?
– Пиши, пиши, – сказал Максимыч. – Чем глупей, тем лучше.
– Хорошо, я буду проще, – согласился профессор. – А то действительно… демонизм какой-то. Надежда Сергеевна, ну неужели какая-то норковая шуба…
– Вшивая норковая шуба, – подсказал Максимыч.
Пилипенко только рукой на него махнул – чтоб помолчал.
– Неужели какая-то… норковая шуба, – продолжал профессор, – способна заменить человеку…
– Я предлагаю так, – перебил Пилипенко. – Надежда Сергеевна! Мы пока не можем всех одеть в норковые шубы, но неужели вы не видите других достижений? Неужели вы…
– Плевать она хотела на всех! – раздраженно сказал профессор. – Ей, ей нужна норковая шуба. Что ей все? Всем она не нужна… Мне она не нужна.
– И мне не нужна – у меня вон тулуп есть, – сказал Максимыч.
Пилипенко посмотрел на них.
– Вы что, намекаете, что мне, что ли, она нужна? Мне она тоже не нужна.
С грехом пополам составили они «бумагу», и Максимыч пошел с ней к Надежде Сергеевне. Пошел… и не вернулся.
…В суде Максимыч досказал эту историю так:
– Мы составили бумагу… Там были хорошие слова. И я пошел… Я честно прочитал ей через дверь, что там было написано…
– Она не открыла вам?
– Нет, я через дверь читал.
– Ну, так?
– Она вызвала милиционера… Я продолжаю говорить – думаю, она слушает, – а милиционер уже сзади стоит.
– Почему же она вызвала милиционера? Вы же говорите, там были хорошие слова.
– Я от себя стал добавлять, – с неохотой пояснил «сантехник» Максимыч. – Мне жалко этого старичка: она его загодя в гроб загонит со своими шубками. Ну, добавил малость от себя…
– Оскорблять стали?
– Ну… как? Ну, говорил, что… Наверно, оскорблял.
– Вот гражданка Сахарова пишет в своем заявлении, что вы пригрозили ей, что если вы увидите ее в норковой шубе, то снимете с нее эту шубу, а ей взамен отдадите свой тулуп. Вы говорили так?
– Да куда мне ее? – попытался было уйти от ответа Максимыч. – Зачем?
– Но вы говорили так или нет?
– Говорил.
– Это же угроза.
– Ну… как?.. Угроза.
Максимыч получил десять суток.
Привет Сивому
Эта история о том, как Михаил Александрович Егоров, кандидат наук, длинный, сосредоточенный очкарик, чуть не женился.
Была девушка… женщина, которая медленно, ласково называла его – Мишель. Очкарика слегка коробило, что он Мишель, он был русский умный человек, поэтому вся эта… весь этот звякающий чужой набор – «Мишель», «Базиль», «Андж» – все это его смущало, стыдно было, но он решил, что он потом, позже, подправит свою подругу, она станет проще. Пока он терпел и «Мишеля», и многое другое. Ему было хорошо с подругой, легко. Ее звали Катя, но тоже, черт возьми, – Кэт. Мишель познакомился с Кэт у одних малознакомых людей. Что-то такое там отмечалось, день рождения,
Дальше – больше: Мишель все ходил и ходил к Кэт, изредка начинал говорить, что не вся же литература – «Аэропорт»! Кэт тихо, медленно смеялась, они ласкались… Мишель погружался в некий зыбкий, медленный, беззаботный мир, и его уже меньше тревожило, что все время – музыка и музыка, беспрерывно, одинаково; что свет – где-то под ногами, что по-прежнему вялые жесты Кэт, медленные слова… Он их не слушал. Он решил, что, пожалуй, стоит маленько расслабиться. Все потом войдет в свои берега. Есть в природе весна, есть разливы… Мы потом славно все наладим: она неглупа, она поймет, что не вся литература – «Аэропорт», да даже дело не в том: пусть «Аэропорт», но пусть рядом будут реальные измерения вещей: например, прожит день, оглянулся – что-то сделано, такой сокровенный праздник души, не знать хоть иногда праздника – величайшая бедность. Конечно, конечно, думал Мишель, переливая в руках мягкие струи душистых волос Кэт, конечно, она знает в совершенстве искусство нежности, ласки, но мы прибавим к этому нечто трезвое, деловое. Мы обретем!
– Катя, – говорит Мишель, – что, если мы… у меня скоро отпуск, махнем-ка мы в Сибирь. На Алтай. Возьмем рюкзаки – и пешком. Там очень развита народная медицина, я бы хотел подсобрать материал…
– Найн, – нарочно сердила его Кэт чужими словами и смеялась. – Но-о, Мишель.
А смеялась она обворожительно, медленно, тихо, обещающе, зазывно… ну, черт знает как двусмысленно. Мишель бросался ее целовать, а Кэт слабо отбивалась и говорила:
– Ну, хватит, Мишель, хватит…
«А здоровый я мужчина!» – думал про себя Мишель. Ему было хорошо.
Так продолжалось с месяц.
И как-то Мишель пришел к ней опять вечером. Пришел… и оторопел: на диване, где он вчера еще вольно полулежал, весьма тоже вольно полулежал здоровый бугай в немыслимой рубашке, сытый, даже какой-то светлый от сытости.
– Здравствуйте, – сказал Мишель. Он постарался сказать спокойно, но сердце у него заболело. А дальше он и вовсе ошалел: Кэт была в халатике, он сразу этого не заметил. Но ведь это при нем она ходила в халатике, почему же еще при ком-то? Что это?
Бугай в цветастой рубашке сел на диване и несколько насмешливо, несколько снисходительно смотрел на длинного опрятного кандидата.
– Знакомьтесь, – спокойно, медленно сказала Кэт, – Серж, я тебе говорила…
Серж кивнул.
Мишель продолжал нелепо стоять: он не знал, как ему быть. Потом он сел.
В комнате было накурено, но не душно, а как-то сладко-приторно: звучала тихая музыка. Кандидат чувствовал себя очень скверно… Он встал и подошел к Сержу.
– Михаил Александрович, – представился он. И протянул руку. «Может, это ее родственник?» – подумал он.