Полное собрание рассказов в одном томе.
Шрифт:
Заведующий повертел в руках рецепт.
– Не понимаю…
– Мне такое лекарство надо. – Максим поморщился – сердце выбрыкивало нешуточным образом.
– У нас его нет.
– А мне надо. У меня мать помирает. – Максим смотрел на заведующего не мигая: чувствовал, как глаза наполняются слезами.
– Но если нет, что же я могу сделать?
– А мне надо. Я не уйду отсюда, понял? Я вас всех ненавижу, гадов!
Заведующий улыбнулся.
– Это уже серьезнее. Придется найти. – Он сел к телефону и, набирая номер, с любопытством поглядывал на Максима. Максим успел вытереть глаза и смотрел в окно. Ему стало стыдно, он жалел, что сказал
– Алле! – заговорил заведующий. – Петрович? Здоров. Я это, да. Слушай, у тебя нет… – Тут он сказал какое-то непонятное слово. – Нет?
У Максима сдавило сердце.
– Да нужно тут… пареньку одному… Посмотри, посмотри… Славный парень, хочется помочь.
Максим впился глазами в лицо заведующего. Заведующий беспечно вытянул губы трубочкой – ждал.
– Да? Хорошо, тогда я подошлю его… Как дела-то? Мгм… Слушай, а что ты скажешь… А? Да что ты? Да ну?..
Пошел какой-то непонятный треп: кто-то заворовался, кого-то сняли и хотят судить. Максим смотрел в пол, чувствовал, что плачет, и ничего не мог сделать – плакал. Он очень устал за эти два дня. Он молил бога, чтобы заведующий подольше говорил, – может, к тому времени он перестанет плакать, а то хоть сквозь землю проваливайся со стыда. А если сейчас вытереть глаза, – значит, надо пошевелиться, и тогда заведующий глянет на него и увидит, что он плачет.
«Вот морда!» – ругал он себя. Он любил сейчас заведующего, как никого никогда, наверно, не любил.
Заведующий положил трубку, посмотрел на Максима. Максим нахмурился, шаркнул рукавом бостонового пиджака по глазам и полез в карман за сигаретой. Заведующий ничего не сказал, написал записку, встал… Максим тоже встал.
– Вот по этому адресу… спросите Вадима Петровича. Не отчаивайтесь, поправится ваша мама.
– Спасибо, – сказал Максим. Горло заложило, и получилось, что Максим пискнул это «спасибо». Он нагнул голову и пошел из кабинета, даже руки не подал начальнику.
«Вот же ж морда!» – поносил он себя. Ему было очень стыдно.
На другой день рано утром к Максиму забежал Игнатий. Внес с собой шум и прохладу политых асфальтов.
– Максим!.. Я поехал! Вот яд-то – достал.
Максим вскочил с кровати.
– Куда поехал?
– Домой! Вот яд…
– Так я тоже достал вчера. Флакон.
– Ну – два будет. Пригодится.
– Ты сейчас прямо едешь?
– Но. Будь здоров! Зайду попроведаю мать…
– Погоди, Игнат, я провожу тебя.
– Меня такси ждет…
– Я скоро.
– Давай. Только – одна нога здесь, другая – там! – орал Игнатий. – Пятнадцать минут осталось. Жена сейчас икру мечет в вагоне.
– Она уже там? – Максим прыгал по комнате на одной ноге, стараясь попасть в штанину.
– Там.
– Сейчас… мигом. Мы в магазин не успеем заскочить? Хотел гостинцев матери…
– Да ты что! – взревел Игнатий. – Я что, по шпалам жену догонять буду?!
– Ладно, ладно…
Побежали вниз, в такси.
– Друг, – взмолился Игнатий. – Десять минут до поезда… Жми на всю железку. Плачу в трехкратном размере.
Машина рванула с места.
Жена ждала Игнатия у вагона. Оставалось полторы минуты.
– Игнатий, это… это черт знает что такое, – встретила она мужа со слезами на глазах. – Я хотела чемоданы выносить.
– Порядок! – весело гудел Игнатий. – Максим, пока! Крошка, цыпонька, в вагон.
Поезд тронулся.
– Будь здоров, Максим!
Максим пошел за вагоном.
– Игнат, передай матери: я, может, тоже скоро
– Не-ет!
Максим остановился.
Поезд набирал ходу.
Максим опять догнал вагон Игнатия и еще раз крикнул:
– Не забудь, Игнат!
– Передам!
Уже расходились с перрона люди.
А Максим все стоял и смотрел вслед поезду.
…Уже никого почти не осталось на перроне, а Максим все стоял. Смотрел в ту сторону, куда уехал Игнатий.
И разыгрались же кони в поле
Минька учился в Москве на артиста.
Было начало лета. Сдали экзамен по мастерству.
Минька шел в общежитие, перебирал в памяти сегодняшний день. Показался он хорошо, даже отлично. На душе было легко. Мерещилась черт знает какая судьба – красивая. Силу он в себе чуял большую.
«Прочитаю за лето двадцать книг по искусству, – думал он, – измордую классиков, напишу для себя пьесу из колхозной жизни – вот тогда поглядим».
В общежитии его ждал отец, Кондрат Лютаев.
Кондрат ездил на курорт и по пути завернул к сыну. И теперь сидел на его кровати – большой, загоревший, в бостоновом костюме, – ждал. От нечего делать смотрел какой-то иностранный журнал с картинками. Слюнявил губой толстый прокуренный палец и перелистывал гладкие тоненькие страницы. Когда попадались голые женщины, он внимательно разглядывал их, поднимал массивную голову и смотрел на одного из Минькиных товарищей, который лежал на своей кровати и читал. Подолгу смотрел, пристально. Глаза у Кондрата неожиданно голубые – как будто не с этого лица. Он точно хотел спросить что-то, но не спрашивал. Опять слюнявил палец и осторожно переворачивал страницу.
Кондрат Лютаев лет семь уж был председателем большущего колхоза в степном Алтае. Дело поставил крепко, его хвалили, чем Кондрат в душе сильно гордился. В прошлом году, когда Минька, окончив десятилетку, ни с того ни с сего заявил, что едет учиться на артиста, они поругались. Кондрат не понял сына, хотя честно пытался понять. «Да ты спроси у меня-а! – орал тогда Кондрат и стучал себя в грудь огромным, как чайник, кулаком. – Ты у меня спроси: я их видел-перевидел, этих артистов! Они к нам на фронте каждую неделю приезжали. Все алкоголики! Даже бабы. И трепачи». Минька уперся на своем, и они разошлись.
Минька удивился, увидев отца.
Кондрат криво усмехнулся, отложил в сторону журнал.
Поздоровались за руку. Обоим было малость неловко.
– Ну, как ты здесь? – спросил Кондрат.
– Нормально.
Некоторое время молчали.
– Тут у вас выпить-то хоть можно? – спросил Кондрат, оглядываясь на другого студента.
Тот понял это по-своему:
– Сейчас займем где-нибудь… Завтра стипуха.
Кондрат даже покраснел.
– Вы что, сдурели! Я ж не в том смысле! Я, мол, не попадет вам, если мы тут малость выпьем?