Полное собрание рассказов
Шрифт:
«Дорогой мистер Уолкот.
Это книга, над которой я работал в сентябре 1939 года. Недавно я понял, что, если вдруг снова возьмусь за перо и попытаюсь закончить роман, труды мои будут напрасны, поскольку мир, о котором и для которого я писал, уже перестал существовать.
Пока работа продолжалась, я считал этот роман лучшим своим произведением. Возможно, Вы, кто в прошлом столь благосклонно относился к моим скромным трудам, примете этот фрагмент полной картины, некогда заслужившей Ваше одобрение? Надеюсь оправдать Ваш интерес по прошествии столь долгого времени.
Глава 1
Отчий дом [43]
В год смерти отца я жил в Марокко, в маленьком французском отеле за стенами крепости под называнием Фес. Я пробыл здесь шесть недель, ничем другим, кроме сочинительства не занимался, и моя книга «Убийство в замке Монтришар» близилась к завершению — оставалось дописать тысяч двадцать слов. Недели через три я должен был отнести ее машинистке для перепечатки; возможно, даже и раньше, поскольку уже перевалил за середину, самую трудную часть, где менее искушенные писатели
43
Часть первая. Смерть.
44
Четыре.
С другой стороны, избегая крови, я весьма часто прибегал к описаниям разбушевавшейся стихии. Я презирал чисто функциональный детектив, как презирал современную архитектуру; колеса и пружины сюжета требуют украшательства и тайны; я испытывал слабость к замаскированным опорам, фальшивым куполам, излишеству колонн, — всем этим уловкам литературной архитектуры, — а также к гипсу и позолоте украшательства. Десятую, если не больше — и самую выигрышную, — часть моих произведений составляют сценические эффекты; внезапные порывы леденящего ветра вздымают шторы на окнах и гасят свечи; лошади бьют копытами от страха в своих стойлах; сумасшедшие несут всякую чушь; мой полицейский непременно преследует преступника на фоне пейзажа из крутых скал, водопадов, развалин и рухнувшего дуба. А время от времени, когда, играя на чувствах читателя, хочу вызвать у него особое отвращение или страх, я ввожу сцену гибели какого-нибудь животного в ужасных обстоятельствах — так, к примеру, происходит со спаниелем леди Белинды в «Испуганном лакее».
«Убийство в замке Монтришар» изобиловало готическими украшательствами, и я был почти уверен, что книгу примут хорошо. (Успех, пусть даже с первой попытки, ничуть бы меня не удивил.) Я долго мучился над этим романом и (считал) [45] его просто отличным. Каждая из следующих семи моих книг продавалась лучше, чем предыдущая. Причем раскупались они в первые же три месяца по цене семь фунтов шесть пенсов. И мне не было нужды маркировать тома на книжных полках наклейкой «издание для библиотек». Люди покупали мои книги и хранили их — не в просторных спальнях, но в библиотеке, где все семь томов стояли в ряд, гордо выстроившись на полке. (Согласно условиям договора я получал аванс с каждой книги, так что общая сумма вознаграждения зависела от тиража и стоимости каждого экземпляра.) Через шесть недель после того, как моя книга шла в печать, проходила вторую корректуру, а затем рассылалась по магазинам, я получал чек на девятьсот фунтов с небольшим. (С вычетом банковского кредита и подоходного налога у меня оставалось около пятисот фунтов, на которые, опять взяв в банке кредит, можно было прожить до окончания второго романа. Так я сводил концы с концами.) Стоило захотеть, и я смог бы зарабатывать значительно больше. Но я никогда не пытался публиковать романы по частям, с продолжением; деликатная ткань, из которой скроена каждая история, могла бы пострадать, если б ее стали кромсать с учетом еженедельного или ежемесячного выпуска, и починке затем подобное произведение не поддавалось. Частенько, читая работу какого-нибудь конкурента, я говорил: «Она пишет с прицелом на журналы. А потому ей приходится постоянно обрывать эпизод; ей приходится вводить излишние элементы мелодрамы, чтоб каждый выпуск получался читабельным. Впрочем, — тут же добавлял я, — у нее есть муж и двое сыновей, оба школьники. Так что от этой дамочки нечего ждать, что она нормально справится с двумя задачами сразу — быть хорошей матерью и хорошей писательницей».
45
Находил.
Я же предпочитал жить скромно, на проценты от тиража. И никогда не считал экономный образ жизни утомительным или скучным; напротив, даже находил в нем свою прелесть. Знаю, друзья считали меня скуповатым; среди них ходила шутка, казавшаяся мне вполне безобидной (что есть два типа подлости — один происходит из-за излишней любви к деньгам, второй — из-за крайней нелюбви к ним же. Мой случай последний). Стремления мои сводились к тому, чтоб с корнем вырвать влияние денег на жизнь, по возможности, конечно. (А для осуществления этой задачи приходилось экономить.) Покупок я старался делать как можно меньше, предпочитал вовремя отдавать кредиты банку, чтобы потом не одолевали приставы с просроченными счетами. Решал, что следует сделать, а затем изобретал способы сделать это дешево и аккуратно; выброшенные на ветер деньги неизбежно требуют зарабатывания новых, еще больших денег. Расточительство никогда не было моей стихией (немало я начитался разных историй в «Дейли экспресс» о всевозможных борцах за призы и комедиантах, закончивших жизнь свою в нищете… они тратили по двести фунтов в неделю на развлечения и давая взаймы; они каждый вечер изнашивали новую пару черных шелковых носок; ни один из приятелей не уходил от них с пустыми руками… они давали по десять шиллингов чаевых швейцарам и посыльным… одно слово — богема).
Карьеру свою я выбрал вполне осознанно в возрасте двадцати одного года. Природа наградила меня изобретательным и конструктивным складом ума, к тому же меня всегда тянуло к писательству. И еще в юности я мечтал о славе. Существовало не так много способов достижения цели, которых писатель мог не стыдиться и с помощью которых мог заработать на вполне приличное существование. Производить нечто пригодное на продажу в огромных количествах на потребу публике — нет, я не находил в том ничего хорошего. А вот продавать нечто людям, которые нравились, которых я уважал, — совсем другое дело. Именно этого я и хотел, и написание детективов отвечало цели. Этот вид творчества подразумевал использование классических канонов в технике и требовал хорошего вкуса. (Писание детективов оказалось делом болезненным — впрочем, менее болезненным, нежели создание любого другого жанра, поскольку я обладал комбинацией двух несчастливых качеств: был одновременно ленив и разборчив.) С другой стороны, всегда существовал иммунитет к несносным комментариям, кои сопровождают создателей других литературных жанров. «Как вы, должно быть, наслаждались, создавая свои восхитительные книги, мистер
Я предпринял с дюжину, если не больше, поездок по Англии и за границу, жил в скромных сельских гостиницах, меблированных коттеджах, в отелях на морских курортах во время мертвого сезона, но Фес оказался лучшим из всех. Это великолепный, очень компактный город, и в начале марта, когда ковер из цветов покрывает все окрестные холмы и неопрятные внутренние дворики арабских домов, он становится самым красивым в мире. Мне нравился мой маленький отель. Дешевый, и главное — там всегда было прохладно: незаменимое качество в этих краях. Обстановка скромная, еда более или менее сносная, а порции небольшие, что лично меня вполне устраивало. Отель представлял собой нечто среднее между помпезным туристическим дворцом в полуегипетском стиле где-нибудь на холме и суетливыми коммерческими гостиницами в новом городе, примерно в получасе ходьбы от меня. Проживали здесь исключительно французы — жены чиновников гражданских служб, пожилые пары со скромными доходами, гревшиеся на солнышке. По вечерам в бар заходили офицеры-спаги [46] поиграть в багатель. [47] Обычно я работал на балконе, откуда открывался вид на овраг, на дне которого протекал ручей — в нем сенегальские пехотинцы непрерывно стирали свое белье. Раз в неделю после обеда я садился в автобус и ехал в Мулай-Абдалла; раз в неделю обедал в консульстве. Консул разрешил мне приходить принимать ванну. Часто шел я туда уже в сумерках, пешком вдоль крепостных стен, размахивая сумкой из губки. Консул, его жена и их гувернантка были единственными знакомыми мне здесь англичанами, единственными, пожалуй, людьми, отношения с которыми выходили за рамки безликой вежливости. Иногда я ходил в кино, где под аккомпанемент душераздирающих кошачьих криков показывали старые немые фильмы. Изредка принимал вечерами дозу снотворного и засыпал уже в половине десятого. Подобные обстоятельства как нельзя лучше способствовали творчеству — книга продвигалась быстро. Порой, вспоминая эти дни в Марокко, я сам себе завидовал.
46
Французские кавалеристы в Африке, обычно их набирали из туземцев.
47
Род бильярда.
Как напоминание о старых колонизаторских временах, в консульстве сохранилось британское почтовое отделение; в основном услугами его пользовались французы; арабской почте не слишком доверяли — видимо, опасались какой-то мести за прошлое. Когда мне приходила корреспонденция, почтальон садился на велосипед и спускался вниз по холму, к моему отелю. У него была бляха на кепи и нарукавная повязка с изображением щита королевского герба, и он неизменно отдавал честь при вручении корреспонденции, что придавало мне значимости в глазах обслуживающего персонала, где я уже имел репутацию человека безобидного, все время занятого какой-то непонятной для них писаниной. Именно этот почтальон и принес известие о смерти отца, в письме от Эндрю, его брата, доводившегося мне дядей.
Как выяснилось, отца больше недели назад сбила машина, и он скончался, не приходя в сознание. Я был единственным ребенком в семье, и самым близким моим родственником являлся дядя. «Всю организацию» он взял на себя. Похороны должны были состояться сегодня. «Вопреки пожеланиям твоего отца и в отсутствие каких-либо распоряжений, препятствующих этому, — писал дядя Эндрю, — мы с твоей тетей взяли на себя смелость провести скромную религиозную церемонию».
— Мог бы и телеграфировать, — пробурчал я вслух, а затем подумал: «Разве он обязан?» О том, чтобы взглянуть на отца в последний раз в жизни, не могло быть и речи — участие в «скромной религиозной церемонии» не отвечало ни моим, ни отцовским потребностям. Да и — следует отдать ему должное — дядиным тоже. Зато вполне удовлетворяло джеллаби. [48]
48
Так называли слуг в доме отца нашего героя. Название имеет двоякое происхождение: 1. Это традиционный индийский пудинг; 2. Это традиционный арабский балахон с широкими рукавами, надевается через голову. Скорее всего эти слуги были выходцами из Индии.
Что касалось отношений с джеллаби, отец всегда открыто признавался, что старается избегать жестокости, и это было чистой правдой. Фактически он доставил самому себе массу неудобств, поселив их в доме, и в принципе крайне отрицательно относился к намеком на то, что сделал это из жалости или чувства вины. Он искренне считал, что никто, кроме него, не умеет правильно обращаться со слугами. Два проступка ввергали его в равную по силе ярость: «глупые шутки pas-devant» [49] — это шло еще из детства и сводилось к следующему: никаких скандалов и упоминаний точных сумм денег в присутствии слуг, — а также более свежее представление о том, что комнаты слуг должны быть уютными и красивыми, а сами они должны получить возможность культурно развиваться. «Джеллаби прожила со мной двадцать лет, — говорил он, — и полностью осведомлена обо всех фактах нашего существования». Он и миссис Джеллаби знали о моих доходах до последнего шиллинга, досконально знали биографию каждого, кто приходил в дом. Сам я платил слугам крайне скупо, и они пополняли свои доходы, приторговывая книгами. Слуги всегда предпочитают поступать именно так. Считают, что сохраняют тем самым свою независимость и самоуважение. Джеллаби непрерывно что-то едят, спят с плотно закрытыми окнами, каждое воскресенье ходят по утрам в церковь, а вечерами — в часовню, и тайком развлекаются за мой счет, когда меня не бывает дома. Джеллаби трезвенники; миссис Джеллаби попивает портвейн. Отец звонит в колокольчик, когда хочет, чтоб ему принесли что-то снизу, и бесконечно долго сидит за графинчиком вина. «Бедный старина Армстронг, — говорил он о своем друге ученом, академике. — Живет как готтентот. Содержит целую толпу болтливых женщин — ну точь-в-точь официантки из привокзального ресторана. После первого бокала портвейна открывают дверь в столовую, заглядывают туда. После второго бокала делают то же самое. И вместо того чтоб запустить в них чем-нибудь, Армстронг говорит: „Думаю, они хотят здесь прибраться, так что надо сворачиваться“». Но он всегда очень тепло относился к джеллаби, и лично я считаю заслугой миссис Джеллаби, что он позволил себе баллотироваться в академики. В свою очередь, джеллаби всегда служили отцу верой и правдой, и было бы просто предательством лишать их похоронной церемонии. Кроме того, я уверен, отец не стал указывать в завещании, что не желает церковной церемонии именно из-за них. Человеком он был аккуратным и организованным, никогда бы не пропустил по рассеянности этот пункт. С другой стороны, он являлся убежденным атеистом старой закалки и ни за что бы не стал отказываться от своих принципов и убеждений. Словом, оставил это на усмотрение дяди Эндрю. И, несомненно, мой дядя тоже проявил такт и избавил меня от необходимости присутствовать.
49
В присутствии (фр.).