Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7
Шрифт:
– Ну, я всё уладил: куда переезжать? Марфинька приняла подарок, но только с тем, чтобы и вы приняли.
294
И бабушка поколебалась, но окончательно не решилась, ждет, кажется, что скажете вы. А вы, что скажете? Примете, да? как сестра от брата?
– Да, я приму, – поспешно сказала она. – Нет, зачем принимать: я куплю. Продайте мне: у меня деньги есть. Я вам пятьдесят тысяч дам.
– Нет, так я не хочу.
Она остановилась, подумала, бросила взгляд на Волгу, на обрыв, на сад.
– Хорошо, как хотите – я на всё согласна, только чтоб нам
– Так я велю бумагу написать?
– Да… благодарю, – говорила она, подойдя к нему и протянув ему обе руки. Он взял их, пожал и поцеловал ее в щеку. Она отвечала ему крепким пожатием и поцелуем на воздух.
– Видно, вы в самом деле любите этот уголок и старый дом?
– Да, очень…
– Послушайте, Вера: дайте мне комнату здесь в доме – мы будем вместе читать, учиться… хотите учиться?
– Чему учиться? – с удивлением спросила она.
– Вот видите: мне хочется пройти с Марфинькой практически историю литературы и искусства. Не пугайтесь, – поспешил он прибавить, заметив, что у ней на лице показался какой-то туман, – курс весь будет состоять в чтении и разговорах… Мы будем читать всё, старое и новое, свое и чужое, – передавать друг другу впечатления, спорить… Это займет меня, может быть, и вас. Вы любите искусство?
Она тихонько зевнула в руку: он заметил.
«Кажется, ее нельзя учить, да и нечему: она или уже всё знает, или не хочет знать!» – решил он про себя.
– А вы… долго останетесь здесь? – спросила она, не отвечая на его вопрос.
– Не знаю: это зависит от обстоятельств и… от вас.
– От меня? – повторила она и задумалась, глядя в сторону.
– Пойдемте туда, в тот дом. Я покажу вам свои альбомы, рисунки… мы поговорим… – предлагал он.
– Хорошо, подите вперед, а я приду: мне надо тут вынуть свои вещи, я еще не разобралась…
295
Он медлил. Она, держась за дверь, ждала, чтоб он ушел.
«Как она хороша, Боже мой! И какая язвительная красота!» – думал он, идучи к себе и оглядываясь на ее окна.
– Вера Васильевна приехала! – с живостью сказал он Якову в передней.
– Бабушка, Вера приехала! – крикнул он, проходя мимо бабушкиного кабинета и постучав в дверь.
– Марфинька! – закричал он у лестницы, ведущей в Марфинькину комнату, – Верочка приехала!
Крик, шум, восклицания, звон ключей, шипенье самовара, беготня – были ответом на принесенную им весть.
Он проворно раскопал свои папки, бумаги, вынес в залу, разложил на столе и с нетерпением ждал, когда Вера отделается от объятий, ласк и расспросов бабушки и Марфиньки и прибежит к нему продолжать начатый разговор, которому он не хотел предвидеть конца. И сам удивлялся своей прыти, стыдился этой торопливости, как будто в самом деле «хотел заслужить внимание, доверие и дружбу…»
«Постой же, – думал он, – я докажу, что ты больше ничего, как девочка передо мной!..»
Он с нетерпением ждал. Но Вера не приходила. Он располагал увлечь ее в бездонный разговор об искусстве, откуда шагнул бы к красоте, к чувствам и т. д.
«Не всё же открыла ей попадья! – думал
Но она всё нейдет. Его взяло зло, он собрал рисунки и только хотел унести опять к себе наверх, как распахнулась дверь и пред ним предстала… Полина Карповна, закутанная, как в облака, в кисейную блузу, с голубыми бантами на шее, на груди, на желудке, на плечах, в прозрачной шляпке с колосьями и незабудками. Сзади шел тот же кадет, с веером и складным стулом.
– Боже мой! – болезненно произнес Райский.
– Bonjur! – сказала она, – не ждали? вижю, вижю! Du courage!1 Я всё понимаю. А мы с Мишелем были в роще и зашли к вам. Michel! Saluez done monsieur et
296
mettez tout cela de c^ot'e!1 Что это у вас? ах, альбомы, рисунки, произведения вашей музы! Я заранее без ума от них: покажите, покажите ради Бога! Садитесь сюда, ближе, ближе…
Она осенила диван и несколько кресел своей юбкой. Райскому страх как хотелось пустить в нее папками и тетрадями. Он стоял, не зная, уйти ли ему внезапно, оставив ее тут, или покориться своей участи и показать рисунки.
– Не конфузьтесь, будьте смелее, – говорила она. – Michel, allez vous promener un peu au le jardin!2 Садитесь, сюда, ближе! – продолжала она, когда юноша ушел.
Райский внезапно разразился нервным хохотом и сел подле нее.
– Вот так! Я вижю, что вы угадали меня… – прибавила она шепотом.
Райский окончательно развеселился: «Эта, по крайней мере, играет наивно комедию, не скрывается и не окружает себя туманом, как та…» – думал он.
– Ах, как это мило! charmant, се paysage!3 – говорила между тем Крицкая, рассматривая рисунки. – Qu’est-ce que c’est que cette belle figure?4 – спрашивала она, останавливаясь над портретом Беловодовой, сделанным акварелью. – Ah, que c’est beau!5 Это ваша пассия – да? признайтесь.
– Да.
– Я знала – oh, vous etes terrible, allez!6 – прибавила она, ударив его легонько веером по плечу.
Он засмеялся.
– N’est-ce pas?7 Много вздыхают по вас? признайтесь. А здесь еще что будет!
Она остановила на нем плутовский взгляд.
– Monstre! – произнесла она лукаво.
«Боже мой! Какая противная: ее прибить можно!» – со скрежетом думал он, опять впадая в ярость.
297
– У меня есть просьба к вам, m-r Boris… надеюсь, я уже могу называть вас так… Faites mon portrait.1
Он молчал.
– Ма figure у pr^ete, j’esp`ere?2
Он молчал.
– Вы молчите, следовательно это решено: когда я могу придти? Как мне одеться? Скажите, я отдаюсь на вашу волю – я вся вашя покорная раба… – говорила она шепелявым шепотом, нежно глядя на него и готовясь как будто склонить голову к его плечу.
– Пустите меня, ради Бога: я на свежий воздух хочу!.. – сказал он в тоске, вставая и выпутывая ноги из ее юбок.
– Ах, вы в ажитации: это натурально – да, да, я этого хотела и добилась! – говорила она, торжествуя и обмахиваясь веером. – А когда портрет?