Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 11-13

Чехов Антон Павлович

{13105}

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Комната Ивана Петровича; тут его спальня, тут же и контора имения. У окна большой стол с приходо-расходными книгами и бумагами всякого рода, конторка, шкапы, весы. Стол поменьше для Астрова; на этом столе принадлежности для рисования, краски; возле папка. Клетка со скворцом. На стене карта Африки, видимо, никому здесь не нужная. Громадный диван, обитый клеенкой. Налево - дверь, ведущая в покои; направо - дверь в сени; подле правой двери положен половик, чтобы не нагрязнили мужики.
– Осенний вечер. Тишина. Телегин и Марина сидят друг против друга и мотают чулочную шерсть. Телегин. Вы скорее, Марина Тимофеевна, а то сейчас позовут прощаться. Уже приказали лошадей подавать. Марина (старается мотать быстрее). Немного осталось. Телегин. В Харьков уезжают. Там жить будут. Марина. И лучше. Телегин. Напужались... Елена Андреевна "одного часа, говорит, не желаю жить здесь... уедем да уедем... Поживем, говорит, в Харькове, оглядимся и тогда за вещами пришлем..." Налегке уезжают. Значит, Марина Тимофеевна, не судьба им жить тут. Не судьба... Фатальное предопределение. Марина. И лучше. Давеча подняли шум, пальбу - срам один! Телегин. Да, сюжет, достойный кисти Айвазовского. Марина. Глаза бы мои не глядели. Пауза.

{13106}

Опять заживем, как было, по-старому.

Утром в восьмом часу чай, в первом часу обед, вечером - ужинать садиться; все своим порядком, как у людей... по-христиански. (Со вздохом.) Давно уже я, грешница, лапши не ела. Телегин. Да, давненько у нас лапши не готовили. Пауза. Давненько... Сегодня утром, Марина Тимофеевна, иду я деревней, а лавочник мне вслед: "Эй, ты, приживал!" И так мне горько стало! Марина. А ты без внимания, батюшка. Все мы у бога приживалы. Как ты, как Соня, как Иван Петрович - никто без дела не сидит, все трудимся! Все... Где Соня? Телегин. В саду. С доктором все ходит, Ивана Петровича ищет. Боятся, как бы он на себя рук не наложил. Марина. А где его пистолет? Телегин (шепотом). Я в погребе спрятал! Mapина (с усмешкой). Грехи! Входят со двора Войницкий и Астpов. Войницкий. Оставь меня. (Марине и Телегину.) Уйдите отсюда, оставьте меня одного хоть на один час! Я не терплю опеки. Телегин. Сию минуту, Ваня. (Уходит на цыпочках.) Марина. Гусак: го-го-го! (Собирает шерсть и уходит.) Войницкий. Оставь меня! Астров. С большим удовольствием, мне давно уже нужно уехать отсюда, но, повторяю, я не уеду, пока ты не возвратишь того, что взял у меня. Войницкий. Я у тебя ничего не брал. Астров. Серьезно говорю - не задерживай. Мне давно уже пора ехать. Войницкий. Ничего я у тебя не брал. Оба садятся. Астров. Да? Что ж, погожу еще немного, а потом, извини, придется употребить насилие. Свяжем тебя и обыщем. Говорю это совершенно серьезно.

{13107}

Войницкий. Как угодно. Пауза. Разыграть такого дурака: стрелять два раза и ни разу не попасть! Этого я себе никогда не прощу! Астров. Пришла охота стрелять, ну, и палил бы в лоб себе самому. Войницкий (пожав плечами). Странно. Я покушался на убийство, а меня не арестовывают, не отдают под суд. Значит, считают меня сумасшедшим. (Злой смех.) Я - сумасшедший, а не сумасшедшие те, которые под личиной профессора, ученого мага, прячут свою бездарность, тупость, свое вопиющее бессердечие. Не сумасшедшие те, которые выходят за стариков и потом у всех на глазах обманывают их. Я видел, видел, как ты обнимал ее! Астров. Да-с, обнимал-с, а тебе вот. (Делает нос.) Войницкий (глядя на дверь). Нет, сумасшедшая земля, которая еще держит вас! Астров. Ну, и глупо. Войницкий. Что ж, я - сумасшедший, невменяем, я имею право говорить глупости. Астров. Стара штука. Ты не сумасшедший, а просто чудак. Шут гороховый. Прежде и я всякого чудака считал больным, ненормальным, а теперь я такого мнения, что нормальное состояние человека - это быть чудаком. Ты вполне нормален. Войницкий (закрывает лицо руками). Стыдно! Если бы ты знал, как мне стыдно! Это острое чувство стыда не может сравниться ни с какою болью. (С тоской.) Невыносимо! (Склоняется к столу.) Что мне делать? Что мне делать? Астров. Ничего. Войницкий. Дай мне чего-нибудь! О, боже мой... Мне сорок семь лет; если, положим, я проживу до шестидесяти, то мне остается еще тринадцать. Долго! Как я проживу эти тринадцать лет? Что буду делать, чем наполню их? О, понимаешь... (судорожно жмет Астрову руку) понимаешь, если бы можно было прожить остаток жизни как-нибудь по-новому. Проснуться бы в ясное, тихое утро и почувствовать, что жить ты начал снова, что все прошлое забыто, рассеялось,

{13108}

как дым. (Плачет.) Начать новую жизнь... Подскажи мне, как начать... с чего начать... Астров (с досадой). Э, ну тебя! Какая еще там новая жизнь! Наше положение, твое и мое, безнадежно. Войницкий. Да? Астров. Я убежден в этом. Войницкий. Дай мне чего-нибудь... (Показывая на сердце.) Жжет здесь. Астров (кричит сердито), Перестань! (Смягчившись.) Те, которые будут жить через сто, двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили свои жизни так глупо и так безвкусно, - те, быть может, найдут средство, как быть счастливыми, а мы... У нас с тобою только одна надежда и есть. Надежда, что когда мы будем почивать в своих гробах, то нас посетят видения, быть может, даже приятные. (Вздохнув.) Да, брат. Во всем уезде было только два порядочных, интеллигентных человека: я да ты. Но в какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула нас; она своими гнилыми испарениями отравила нашу кровь, и мы стали такими же пошляками, как все. (Живо.) Но ты мне зубов не заговаривай, однако. Ты отдай то, что взял у меня. Войницкий. Я у тебя ничего не брал. Астров. Ты взял у меня из дорожной аптеки баночку с морфием. Пауза. Послушай, если тебе, во что бы то ни стало, хочется покончить с собою, то ступай в лес и застрелись там. Морфий же отдай, а то пойдут разговоры, догадки, подумают, что это я тебе дал... С меня же довольно и того, что мне придется вскрывать тебя... Ты думаешь, это интересно? Входит Соня. Войницкий. Оставь меня. Астров (Соне). Софья Александровна, ваш дядя утащил из моей аптеки баночку с морфием и не отдает. Скажите ему, что это... не умно, наконец. Да и некогда мне. Мне пора ехать.

{13109}

Соня. Дядя Ваня, ты взял морфий? Пауза. Астров. Он взял. Я в этом уверен. Соня. Отдай. Зачем ты нас пугаешь? (Нежно.) Отдай, дядя Ваня! Я, быть может, несчастна не меньше твоего, однако же не прихожу в отчаяние. Я терплю и буду терпеть, пока жизнь моя не окончится сама собою... Терпи и ты. Пауза. Отдай! (Целует ему руки.) Дорогой, славный дядя, милый, отдай! (Плачет.) Ты добрый, ты пожалеешь нас и отдашь. Терпи, дядя! Терпи! Войницкий (достает из стола баночку и подает ее Астрову). На, возьми! (Соне.) Но надо скорее работать, скорее делать что-нибудь, а то не могу... не могу... Соня. Да, да, работать. Как только проводим наших, Сядем работать... (Нервно перебирает на столе бумаги.) У нас все запущено. Астров (кладет баночку в аптеку и затягивает ремни). Теперь можно и в путь. Елена Андреевна (входит). Иван Петрович, вы здесь? Мы сейчас уезжаем. Идите к Александру, он хочет что-то сказать вам. Соня. Иди, дядя Ваня. (Берет Войницкого под руку.) Пойдем. Папа и ты должны помириться. Это необходимо. Соня и Войницкий уходят. Елена Андреевна. Я уезжаю. (Подает Астрову руку.) Прощайте. Астров. Уже? Елена Андреевна. Лошади уже поданы. Астров. Прощайте. Елена Андреевна. Сегодня вы обещали мне, что уедете отсюда. Астров. Я помню. Сейчас уеду. Пауза. Испугались? (Берет ее за руку.) Разве это так страшно? Елена Андреевна. Да.

{13110}

Астров. А то остались бы! А? Завтра в лесничестве... Елена Андреевна. Нет... Уже решено... И потому я гляжу на вас так храбро, что уже решен отъезд... Я об одном вас прошу: думайте обо мне лучше. Мне хочется, чтобы вы меня уважали. Астров. Э! (Жест нетерпения.) Останьтесь, прошу вас. Сознайтесь, делать вам на этом свете нечего, цели жизни у вас никакой, занять вам своего внимания нечем, и, рано или поздно, все равно поддадитесь чувству - это неизбежно. Так уж лучше это не в Харькове и не где-нибудь в Курске, а здесь, на

лоне природы... Поэтично, по крайней мере, даже осень красива... Здесь есть лесничество, полуразрушенные усадьбы во вкусе Тургенева... Елена Андреевна. Какой вы смешной... Я сердита на вас, но все же... буду вспоминать о вас с удовольствием. Вы интересный, оригинальный человек. Больше мы с вами уже никогда не увидимся, а потому - зачем скрывать? Я даже увлеклась вами немножко. Ну, давайте пожмем друг другу руки и разойдемся друзьями. Не поминайте лихом. Астров (пожал руку). Да, уезжайте... (В раздумье.) Как будто бы вы и хороший, душевный человек, но как будто бы и что-то странное во всем вашем существе. Вот вы приехали сюда с мужем, и все, которые здесь работали, копошились, создавали что-то, должны были побросать свои дела и все лето заниматься только подагрой вашего мужа и вами. Оба - он и вы - заразили всех нас вашею праздностью. Я увлекся, целый месяц ничего не делал, а в это время люди болели, в лесах моих, лесных порослях, мужики пасли свой скот... Итак, куда бы ни ступили вы и ваш муж, всюду вы вносите разрушение... Я шучу, конечно, но все же... странно, и я убежден, что если бы вы остались, то опустошение произошло бы громадное. И я бы погиб, да и вам бы... не сдобровать. Ну, уезжайте. Finita la comedia! Елена Андреевна (берет с его стола карандаш и быстро прячет). Этот карандаш я беру себе на память. Астров. Как-то странно... Были знакомы и вдруг почему-то... никогда уже больше не увидимся.

{13112}

Так и всё на свете... Пока здесь никого нет, пока дядя Ваня не вошел с букетом, позвольте мне... поцеловать вас... На прощанье... Да? (Целует ее в щеку.) Ну, вот... и прекрасно. Елена Андреевна. Желаю вам всего хорошего. (Оглянувшись.) Куда ни шло, раз в жизни! (Обнимает его порывисто, и оба тотчас же быстро отходят друг от друга.) Надо уезжать. Астров. Уезжайте поскорее. Если лошади поданы, то отправляйтесь. Елена Андреевна. Сюда идут, кажется. Оба прислушиваются. Астров. Finita! Входят Серебряков, Войницкий, Мария Васильевна с книгой, Телегин и Соня. Серебряков (Войницкому). Кто старое помянет, тому глаз вон. После того, что случилось, в эти несколько часов я так много пережил и столько передумал, что, кажется, мог бы написать в назидание потомству целый трактат о том, как надо жить. Я охотно принимаю твои извинения и сам прошу извинить меня. Прощай! (Целуется с Войницким три раза.) Войницкий. Ты будешь аккуратно получать то же, что получал и раньше. Все будет по-старому. Елена Андреевна обнимает Соню. Серебряков (целует у Марии Васильевны руку). Maman... Мария Васильевна (целуя его). Александр, снимитесь опять и пришлите мне вашу фотографию. Вы знаете, как вы мне дороги. Телегин. Прощайте, ваше превосходительство! Нас не забывайте! Серебряков (поцеловав дочь). Прощай... Все прощайте! (Подавая руку Астрову.) Благодарю вас за приятное общество... Я уважаю ваш образ мыслей, ваши увлечения, порывы, но позвольте старику внести в мой прощальный привет только одно замечание: надо, господа, дело делать! Надо дело делать! (Общий поклон.) Всего хорошего! (Уходит; за ним идут Мария Васильевна и Соня.)

{13113}

Войницкий (крепко целует руку у Елены Андреевны). Прощайте... Простите... Никогда больше не увидимся. Елена Андреевна (растроганная). Прощайте, голубчик. (Целует его в голову и уходит.) Астров (Телегину). Скажи там, Вафля, чтобы заодно кстати подавали и мне лошадей. Телегин. Слушаю, дружочек. (Уходит.) Остаются только Астров и Войницкий. Астров (убирает со стола краски и прячет их в чемодан). Что же ты не идешь проводить? Войницкий. Пусть уезжают, а я... я не могу. Мне тяжело. Надо поскорей занять себя чем-нибудь... Работать, работать! (Роется в бумагах на столе.) Пауза; слышны звонки. Астров. Уехали. Профессор рад, небось. Его теперь сюда и калачом не заманишь. Марина (входит). Уехали. (Садится в кресло и вяжет чулок.) Соня (входит). Уехали. (Утирает глаза.) Дай бог благополучно. (Дяде.) Ну, дядя Ваня, давай делать что-нибудь. Войницкий. Работать, работать... Соня. Давно, давно уже мы не сидели вместе за этим столом. (Зажигает на столе лампу.) Чернил, кажется, нет... (Берет чернильницу, идет к шкапу и наливает чернил.) А мне грустно, что они уехали. Мария Васильевна (медленно входит). Уехали! (Садится и погружается в чтение.) Соня (садится за стол и перелистывает конторскую книгу). Напишем, дядя Ваня, прежде всего счета. У нас страшно запущено. Сегодня опять присылали за счетом. Пиши. Ты пиши один счет, я - другой... Войницкий (пишет). "Счет... господину..." Оба пишут молча. Марина (зевает). Баиньки захотелось... Астров. Тишина. Перья скрипят, сверчок кричит. Тепло, уютно... Не хочется уезжать отсюда. Слышны бубенчики.

{13114}

Вот подают лошадей... Остается, стало быть, проститься с вами, друзья мои, проститься со своим столом и - айда! (Укладывает картограммы в папку.) Марина. И чего засуетился? Сидел бы. Астров. Нельзя. Войницкий (пишет). "И старого долга осталось два семьдесят пять..." Входит работник. Работник. Михаил Львович, лошади поданы. Астров. Слышал. (Подает ему аптечку, чемодан и папку.) Вот возьми это. Гляди, Чтобы не помять папку. Работник. Слушаю. (Уходит.) Астров. Ну-с... (Идет проститься.) Соня. Когда же мы увидимся? Астров. Не раньше лета, должно быть. Зимой едва ли... Само собою, если случится что, то дайте знать - приеду. (Пожимает руки.) Спасибо за хлеб, за соль, за ласку... одним словом, за все. (Идет к няне и целует ее в голову.) Прощай, старая. Марина. Так и уедешь без чаю? Астров. Не хочу, нянька. Марина. Может, водочки выпьешь? Астров (нерешительно). Пожалуй... Марина уходит. (После паузы.) Моя пристяжная что-то захромала. Вчера еще заметил, когда Петрушка водил поить. Войницкий. Перековать надо. Астров. Придется в Рождественном заехать к кузнецу. Не миновать. (Подходит к карте Африки и смотрит на нее.) А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища - страшное дело! Войницкий. Да, вероятно. Марина (возвращается с подносом, на котором рюмка водки и кусочек хлеба). Кушай. Астров пьет водку. На здоровье, батюшка. (Низко кланяется.) А ты бы хлебцем закусил.

{13115}

Астров. Нет, я и так... Затем, всего хорошего! (Марине.) Не провожай меня, нянька. Не надо. Он уходит; Соня идет за ним со свечой, чтобы проводить его; Марина садится в свое кресло. Войницкий (пишет). "Второго февраля масла постного двадцать фунтов... Шестнадцатого февраля опять масла постного двадцать фунтов... Гречневой крупы..." Пауза. Слышны бубенчики. Марина. Уехал. Пауза. Соня (возвращается, ставит свечу на стол). Уехал... Войницкий (сосчитал на счетах и записывает). Итого... пятнадцать... двадцать пять... Соня садится и пишет. Марина (зевает). Ох, грехи наши... Телегин входит на цыпочках, садится у двери и тихо настраивает гитару. Войницкий (Соне, проведя рукой по ее волосам). Дитя мое, как мне тяжело! О, если б ты знала, как мне тяжело! Соня. Что же делать, надо жить! Пауза. Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой - и отдохнем. Я верую, дядя, я верую горячо, страстно...