Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7
Шрифт:
{04048}
Он смотрит вопросительно по направлению криков, несущихся с реки, и потом быстро семенит к купальне... - Что здесь? Кто орет?
– спрашивает он строго, увидав сквозь ветви ивняка три мокрые головы рыболовов.
– Что вы здесь копошитесь? - Ры... рыбку ловим...
– лепечет Ефим, не поднимая головы. - А вот я тебе задам рыбку! Стадо в сад полезло, а он рыбку!.. Когда же купальня будет готова, черти? Два дня как работаете, а где ваша работа? - Бу... будет готова...
– кряхтит Герасим.
– Лето велико, успеешь еще, вашескородие, помыться... Пфррр... Никак вот тут с налимом не управимся... Забрался под корягу и словно в норе: ни туда ни сюда... - Налим?
– спрашивает барин и глаза его подергиваются лаком.
– Так тащите его скорей! - Ужо дашь полтинничек... Удружим ежели... Здоровенный налим, что твоя купчиха... Стоит, вашескородие, полтинник... за труды... Не мни его, Любим, не мни, а то замучишь! Подпирай снизу! Тащи-ка корягу кверху, добрый человек... как тебя? Кверху, а не книзу, дьявол! Не болтайте ногами! Проходит пять минут, десять... Барину становится невтерпеж. - Василий!
– кричит он, повернувшись к усадьбе.
– Васька! Позовите ко мне Василия! Прибегает кучер Василий. Он что-то жует и тяжело дышит. - Полезай в воду, - приказывает ему барин, - помоги им вытащить налима... Налима не вытащат! Василий быстро раздевается и лезет в воду. - Я сичас...
– бормочет он.
– Где налим? Я сичас... Мы это мигом! А ты бы ушел, Ефим! Нечего тебе тут, старому человеку, не в свое дело мешаться! Который тут налим? Я его сичас... Вот он! Пустите руки! - Да чего
– лепечет
{04049}
Ефим.
– Не вытащите вы, братцы! Уж больно ловко он засел туда! - Погодите, я сейчас...
– говорит барин и начинает торопливо раздеваться.
– Четыре вас дурака, и налима вытащить не можете! Раздевшись, Андрей Андреич дает себе остынуть и лезет в воду. Но и его вмешательство не ведет ни к чему. - Подрубить корягу надо!
– решает, наконец, Любим.
– Герасим, сходи за топором! Топор подайте! - Пальцев-то себе не отрубите!
– говорит барин, когда слышатся подводные удары топора о корягу.
– Ефим, пошел вон отсюда! Постойте, я налима вытащу... Вы не тово... Коряга подрублена. Ее слегка надламывают, и Андрей Андреич, к великому своему удовольствию, чувствует, как его пальцы лезут налиму под жабры. - Тащу, братцы! Не толпитесь... стойте... тащу! На поверхности показывается большая налимья голова и за нею черное аршинное тело. Налим тяжело ворочает хвостом и старается вырваться. - Шалишь... Дудки, брат. Попался? Ага! По всем лицам разливается медовая улыбка. Минута проходит в молчаливом созерцании. - Знатный налим!
– лепечет Ефим, почесывая под ключицами.
– Чай, фунтов десять будет... - Н-да...
– соглашается барин.
– Печенка-то так и отдувается. Так и прет ее из нутра. А... ах! Налим вдруг неожиданно делает резкое движение хвостом вверх и рыболовы слышат сильный плеск... Все растопыривают руки, но уже поздно; налим - поминай как звали.
{04050}
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ИДЕАЛИСТА
Десятого мая взял я отпуск на 28 дней, выпросил у нашего казначея сто рублей вперед и порешил во что бы то ни стало "пожить", пожить во всю ивановскую, так, чтобы потом в течение десяти лет жить одними только воспоминаниями. А вы знаете, что значит "пожить" в лучшем смысле этого слова? Это не значит отправиться в летний театр на оперетку, съесть ужин и к утру вернуться домой навеселе. Это не значит отправиться на выставку, а оттуда на скачки и повертеть там кошельком около тотализатора. Если вы хотите пожить, то садитесь в вагон и отправляйтесь туда, где воздух пропитан запахом сирени и черемухи, где, лаская ваш взор своей нежной белизной и блеском алмазных росинок, наперегонку цветут ландыши и ночные красавицы. Там, на просторе, под голубым сводом, в виду зеленого леса и воркующих ручьев, в обществе птиц и зеленых жуков, вы поймете, что такое жизнь! Прибавьте к этому две-три встречи с широкополой шляпкой, быстрыми глазками и белым фартучком... Признаюсь, обо всем этом я мечтал, когда с отпуском в кармане, обласканный щедротами казначея, перебирался на дачу. Дачу я нанял, по совету одного приятеля, у Софьи Павловны Книгиной, отдававшей у себя на даче лишнюю комнату со столом, мебелью и прочими удобствами. Наем дачи совершился скорее, чем мог я думать. Приехав в Перерву и отыскав дачу Книгиной, я взошел, помню, на террасу и... сконфузился. Терраска была уютна, мила и восхитительна, но еще милее и (позвольте так выразиться) уютнее была молодая полная дамочка, сидевшая за столом на террасе и пившая чай. Она прищурила на меня глазки. - Что вам угодно?
{04051}
– Извините, пожалуйста...
– начал я.
– Я... я, вероятно, не туда попал... Мне нужна дача Книгиной... - Я Книгина и есть... Что вам угодно? Я потерялся... Под квартирными и дачными хозяйками привык я разуметь особ пожилых, ревматических, пахнущих кофейной гущей, но тут...
– "спасите нас, о неба херувимы!" - как сказал Гамлет, сидела чудесная, великолепная, изумительная, очаровательная особа. Я, заикаясь, объяснил, что мне нужно. - Ах, очень приятно! Садитесь, пожалуйста! Мне ваш друг писал уже. Не хотите ли чаю? Вам со сливками или с лимоном? Есть порода женщин (чаще всего блондинок), с которыми достаточно посидеть две-три минуты, чтобы вы почувствовали себя, как дома, словно вы давным-давно знакомы. Такой именно была и Софья Павловна. Выпивая первый стакан, я уже знал, что она не замужем, живет на проценты с капитала и ждет к себе в гости тетю; я знал причины, какие побудили Софью Павловну отдать одну комнату внаймы. Во-первых, платить сто двадцать рублей за дачу для одной тяжело и, во-вторых, как-то жутко: вдруг вор заберется ночью или днем войдет страшный мужик! И ничего нет предосудительного, если в угловой комнате будет жить какая-нибудь одинокая дама или мужчина. - Но мужчина лучше!
– вздохнула хозяйка, слизывая варенье с ложечки.
– С мужчиной меньше хлопот и не так страшно... Одним словом, через какой-нибудь час я и Софья Павловна были уже друзьями. - Ах, да!
– вспомнил я, прощаясь с ней.
– Обо всем поговорили, а о главном ни слова. Сколько же вы с меня возьмете? Жить я у вас буду только 28 дней... Обед, конечно... чай и прочее... - Ну, нашли о чем говорить! Сколько можете, столько и дайте... Я ведь не из расчета отдаю комнату, а так... чтоб людней было... 25 рублей можете дать? Я, конечно, согласился, и дачная жизнь моя началась... Эта жизнь интересна тем, что день похож на день, ночь на ночь, и - сколько прелести в этом однообразии, какие дни, какие ночи! Читатель, я в восторге, позвольте мне вас обнять! Утром я просыпался и, нимало не думая о службе, пил чай со сливками.
{04052}
В одиннадцать шел к хозяйке поздравить ее с добрым утром и пил у нее кофе с жирными, топлеными сливками. От кофе до обеда болтали. В два часа обед, но что за обед! Представьте себе, что вы, голодный, как собака, садитесь за стол, хватаете большую рюмку листовки и закусываете горячей солониной с хреном. Затем представьте себе окрошку или зеленые щи со сметаной и т. д. и т. д. После обеда безмятежное лежанье, чтение романа и ежеминутное вскакивание, так как хозяйка то и дело мелькает около двери - и "лежите! лежите!"... Потом купанье. Вечером до глубокой ночи прогулка с Софьей Павловной... Представьте себе, что в вечерний час, когда всё спит, кроме соловья да изредка вскрикивающей цапли, когда слабо дышащий ветерок еле-еле доносит до вас шум далекого поезда, вы гуляете в роще или по насыпи железной дороги с полной блондиночкой, которая кокетливо пожимается от вечерней прохлады и то и дело поворачивает к вам бледное от луны личико... Ужасно хорошо! Не прошло и недели, как случилось то, чего вы давно уже ждете от меня, читатель, и без чего не обходится ни один порядочный рассказ... Я не устоял... Мои объяснения Софья Павловна выслушала равнодушно, почти холодно, словно давно уже ждала их, только сделала милую гримаску губами, как бы желая сказать: - И о чем тут долго говорить, не понимаю! 28 дней промелькнули, как одна секунда. Когда кончился срок моего отпуска, я, тоскующий, неудовлетворенный, прощался с дачей и Соней. Хозяйка, когда я укладывал чемодан, сидела на диване и утирала глазки. Я, сам едва не плача, утешал ее, обещая наведываться к ней на дачу по праздникам и бывать у нее зимой в Москве. - Ах... когда же мы, душа моя, с тобой посчитаемся? - вспомнил я.
– Сколько с меня следует? - Когда-нибудь после...
– проговорил мой "предмет", всхлипывая. - Зачем после? Дружба дружбой, а денежки врозь, говорит пословица, и к тому же я нисколько не желаю
{04053}
жить на твой счет. Не ломайся же, Соня... Сколько тебе? - Там... пустяки какие-то...
– проговорила хозяйка, всхлипывая и выдвигая из стола ящичек.
– Мог бы и после заплатить... Соня порылась в ящичке, достала оттуда бумажку и подала ее мне. - Это счет?
– спросил я.
– Ну, вот и отлично... и отлично... (я надел очки) расквитаемся и ладно... (я пробежал счет). Итого... Постой, что же
– согласен... За прислугу 3 р.
– ну, пусть, и на это согласен... - Я не понимаю, Дудочка, - сказала протяжно хозяйка, взглянув на меня удивленно, заплаканными глазами.
– Неужели ты мне не веришь? Сочти в таком случае! Листовку ты пил... не могла же я подавать тебе к обеду водки за ту же цену! Сливки к чаю и кофе... потом клубника, огурцы, вишни... Насчет кофе тоже... Ведь ты не договаривался пить его, а пил каждый день! Впрочем, всё это такие пустяки, что я, изволь, могу сбросить тебе 12 руб. Пусть останется только 200. - Но... тут поставлено 75 руб. и не обозначено за что... За что это? - Как за что? Вот это мило! Я посмотрел ей в личико. Оно глядело так искренне, ясно и удивленно, что язык мой уже не мог выговорить ни одного слова. Я дал Соне сто рублей и вексель на столько же, взвалил на плечи чемодан и пошел на вокзал. Нет ли, господа, у кого-нибудь взаймы ста рублей?
{04054}
В АПТЕКЕ
Был поздний вечер. Домашний учитель Егор Алексеич Свойкин, чтобы не терять попусту времени, от доктора отправился прямо в аптеку. "Словно к богатой содержанке идешь или к железнодорожнику, - думал он, взбираясь по аптечной лестнице, лоснящейся и устланной дорогими коврами. - Ступить страшно!" Войдя в аптеку, Свойкин был охвачен запахом, присущим всем аптекам в свете. Наука и лекарства с годами меняются, но аптечный запах вечен, как материя. Его нюхали наши деды, будут нюхать и внуки. Публики, благодаря позднему часу, в аптеке не было. За желтой, лоснящейся конторкой, уставленной вазочками с сигнатурами, стоял высокий господин с солидно закинутой назад головой, строгим лицом и с выхоленными бакенами - по всем видимостям, провизор. Начиная с маленькой плеши на голове и кончая длинными розовыми ногтями, всё на этом человеке было старательно выутюжено, вычищено и словно вылизано, хоть под венец ступай. Нахмуренные глаза его глядели свысока вниз, на газету, лежавшую на конторке. Он читал. В стороне за проволочной решеткой сидел кассир и лениво считал мелочь. По ту сторону прилавка, отделяющего латинскую кухню от толпы, в полумраке копошились две темные фигуры. Свойкин подошел к конторке и подал выутюженному господину рецепт. Тот, не глядя на него, взял рецепт, дочитал в газете до точки и, сделавши легкий полуоборот головы направо, пробормотал: - Calomeli grana duo, sacchari albi grana quinque, numero decem! - Ja! - послышался из глубины аптеки резкий, металлический голос. Провизор продиктовал тем же глухим, мерным голосом микстуру.
{04055}
– Ja!
– послышалось из другого угла. Провизор написал что-то на рецепте, нахмурился и, закинув назад голову, опустил глаза на газету. - Через час будет готово, - процедил он сквозь зубы, ища глазами точку, на которой остановился. - Нельзя ли поскорее?
– пробормотал Свойкин.
– Мне решительно невозможно ждать. Провизор не ответил. Свойкин опустился на диван и принялся ждать. Кассир кончил считать мелочь, глубоко вздохнул и щелкнул ключом. В глубине одна из темных фигур завозилась около мраморной ступки. Другая фигура что-то болтала в синей склянке. Где-то мерно и осторожно стучали часы. Свойкин был болен. Во рту у него горело, в ногах и руках стояли тянущие боли, в отяжелевшей голове бродили туманные образы, похожие на облака и закутанные человеческие фигуры. Провизора, полки с банками, газовые рожки, этажерки он видел сквозь флер, а однообразный стук о мраморную ступку и медленное тиканье часов, казалось ему, происходили не вне, а в самой его голове... Разбитость и головной туман овладевали его телом всё больше и больше, так что, подождав немного и чувствуя, что его тошнит от стука мраморной ступки, он, чтоб подбодрить себя, решил заговорить с провизором... - Должно быть, у меня горячка начинается, - сказал он.
– Доктор сказал, что еще трудно решить, какая у меня болезнь, но уж больно я ослаб... Еще счастье мое, что я в столице заболел, а не дай бог этакую напасть в деревне, где нет докторов и аптек! Провизор стоял неподвижно и, закинув назад голову, читал. На обращение к нему Свойкина он не ответил ни словом, ни движением, словно не слышал... Кассир громко зевнул и чиркнул о панталоны спичкой... Стук мраморной ступки становился всё громче и звонче. Видя, что его не слушают, Свойкин поднял глаза на полки с банками и принялся читать надписи... Перед ним замелькали сначала всевозможные "радиксы":
{04056}
генциана, пимпинелла, торментилла, зедоариа и проч. За радиксами замелькали тинктуры, oleum'ы, semen'ы, с названиями одно другого мудренее и допотопнее. "Сколько, должно быть, здесь ненужного балласта! - подумал Свойкин.
– Сколько рутины в этих банках, стоящих тут только по традиции, и в то же время как всё это солидно и внушительно!" С полок Свойкин перевел глаза на стоявшую около него стеклянную этажерку. Тут увидел он резиновые кружочки, шарики, спринцовки, баночки с зубной пастой, капли Пьерро, капли Адельгейма, косметические мыла, мазь для ращения волос... В аптеку вошел мальчик в грязном фартуке и попросил на 10 коп. бычачьей желчи. - Скажите, пожалуйста, для чего употребляется бычачья желчь?
– обратился учитель к провизору, обрадовавшись теме для разговора. Не получив ответа на свой вопрос, Свойкин принялся рассматривать строгую, надменно-ученую физиономию провизора. "Странные люди, ей-богу!
– подумал он.
– Чего ради они напускают на свои лица ученый колер? Дерут с ближнего втридорога, продают мази для ращения волос, а глядя на их лица, можно подумать, что они и в самом деле жрецы науки. Пишут по-латыни, говорят по-немецки... Средневековое из себя что-то корчат... В здоровом состоянии не замечаешь этих сухих, черствых физиономий, а вот как заболеешь, как я теперь, то и ужаснешься, что святое дело попало в руки этой бесчувственной утюжной фигуры..." Рассматривая неподвижную физиономию провизора, Свойкин вдруг почувствовал желание лечь, во что бы то ни стало, подальше от света, ученой физиономии и стука мраморной ступки... Болезненное утомление овладело всем его существом... Он подошел к прилавку и, состроив умоляющую гримасу, попросил: - Будьте так любезны, отпустите меня! Я... я болен... - Сейчас... Пожалуйста, не облокачивайтесь! Учитель сел на диван и, гоняя из головы туманные образы, стал смотреть, как курит кассир. "Полчаса еще только прошло, - подумал он.
– Еще осталось столько же... Невыносимо!"
{04057}
Но вот, наконец, к провизору подошел маленький, черненький фармацевт и положил около него коробку с порошками и склянку с розовой жидкостью... Провизор дочитал до точки, медленно отошел от конторки и, взяв склянку в руки, поболтал ее перед глазами... Засим он написал сигнатуру, привязал ее к горлышку склянки и потянулся за печаткой... "Ну, к чему эти церемонии?
– подумал Свойкин.
– Трата времени, да и деньги лишние за это возьмут". Завернув, связав и запечатав микстуру, провизор стал проделывать то же самое и с порошками. - Получите!
– проговорил он наконец, не глядя на Свойкина.
– Взнесите в кассу рубль шесть копеек! Свойкин полез в карман за деньгами, достал рубль, и тут же вспомнил, что у него, кроме этого рубля, нет больше ни копейки... - Рубль шесть копеек?
– забормотал он, конфузясь. - А у меня только всего один рубль... Думал, что рубля хватит... Как же быть-то? - Не знаю!
– отчеканил провизор, принимаясь за газету. - В таком случае уж вы извините... Шесть копеек я вам завтра занесу или пришлю... - Этого нельзя... У нас кредита нет... - Как же мне быть-то? - Сходите домой, принесите шесть копеек, тогда и лекарства получите. - Пожалуй, но... мне тяжело ходить, а прислать некого... - Не знаю... Не мое дело... - Гм...
– задумался учитель.
– Хорошо, я схожу домой... Свойкин вышел из аптеки и отправился к себе домой... Пока он добрался до своего номера, то садился отдыхать раз пять... Придя к себе и найдя в столе несколько медных монет, он присел на кровать отдохнуть... Какая-то сила потянула его голову к подушке... Он прилег, как бы на минутку.... Туманные образы в виде облаков и закутанных фигур стали заволакивать сознание... Долго он помнил, что ему нужно идти в аптеку, долго заставлял себя встать, но болезнь взяла свое. Медяки высыпались из кулака, и больному стало сниться, что он уже пошел в аптеку и вновь беседует там с провизором.