Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7
Шрифт:
{04089}
к вам... Мне нужно поговорить с вами кое о чем... В глаз что-то попало... - О чем же это вы собираетесь поговорить?
– мигнул глазом Кондрашкин.
– Хе-хе-хе... Чего же вы смущены так, милаша? Ах, мужчина, мужчина! Беда с вами, с молодежью! Знаю, о чем это вы хотите поговорить! Хе-хе-хе... Давно пора... - Собственно говоря, некоторым образом... дело, видите ли, в том, что я... пришел проститься с вами... Уезжаю завтра... - То есть как уезжаете?
– спросил Кондрашкин, вытаращив глаза. - Очень просто... Уезжаю, вот и всё... Позвольте поблагодарить вас за любезное гостеприимство... Дочери ваши такие милые... Никогда не забуду минут, которые... - Позвольте-с...
– побагровел Кондрашкин.
– Я не совсем вас понимаю. Конечно, каждый человек имеет право уезжать... можете вы делать всё, что вам угодно, но, милостивый государь, вы... отвиливаете... Нечестно-с! - Я... я... я не знаю, как же это я отвиливаю? - Ходил сюда целое лето, ел, пил, обнадеживал, балясы тут с девчонками от зари до зари точил, и вдруг, на тебе, уезжаю! - Я... я не обнадеживал. - Конечно, предложения вы не делали, да разве не видно было, к чему клонились ваши поступки? Каждый день обедал, с Настей по целым ночам под ручку... да нешто всё это спроста делается? Женихи только ежедневно обедают, а не будь вы женихом, нешто я стал бы вас кормить? Да-с! нечестно! Я и слушать не желаю! Извольте делать предложение, иначе я... тово... - Настасья Кирилловна очень милая... хорошая девица... Уважаю я ее и... лучшей жены не желал бы себе, но... мы не сошлись убеждениями, взглядами. - В этом и причина?
– улыбнулся Кондрашкин.
–
{04090}
новая - ездить нельзя, а как пообъездят ее немножко, то мое почтение! - Так-то так, но... я недостоин Настасьи Кирилловны... - Достоин, достоин! Пустяки! Ты славный парень! - Вы не знаете всех моих недостатков... Я беден... - Пустое! Жалованье получаете и слава богу... - Я... пьяница... - Ни-ни-ни!.. Ни разу не видал пьяным!..
– замахал руками Кондрашкин.
– Молодежь не может не пить... Сам был молод, переливал через край. Нельзя без этого... - Но ведь я запоем. Во мне наследственный порок! - Не верю! Такой розан и вдруг - запой! Не верю! "Не обманешь чёрта!
– подумал Милкин.
– Как ему, однако, дочек спихнуть хочется!" - Мало того, что я запоем страдаю, - продолжал он вслух, - но я наделен еще и другими пороками. Взятки беру... - Милаша, да кто же их не берет? Хе-хе-хе. Эка, поразил! - И к тому же я не имею права жениться до тех пор, пока я не узнаю решения моей судьбы... Я скрывал от вас, но теперь вы должны всё узнать... Я... я состою под судом за растрату... - Под су-дом?
– обомлел Кондрашкин.
– Н-да... новость... Не знал я этого. Действительно, нельзя жениться, покуда судьбы не узнаешь... А вы много растратили? - Сто сорок четыре тысячи. - Н-да, сумма! Да, действительно, Сибирью история пахнет... Этак девчонка может ни за грош пропасть. В таком случае нечего делать, бог с вами... Милкин свободно вздохнул и потянулся к шляпе... - Впрочем, - продолжал Кондрашкин, немного подумав, - если Настенька вас любит, то она может за вами туда следовать. Что за любовь, ежели она жертв боится? И к тому же, Томская губерния плодородная. В Сибири, батенька, лучше живется, чем здесь. Сам бы поехал, коли б не семья. Можете делать предложение! "Экий чёрт несговорчивый!
– подумал Милкин.
– За нечистого готов бы дочку выдать, лишь бы только с плеч спихнуть".
{04091}
– Но это не всё...
– продолжал он вслух.
– Меня будут судить не за одну только растрату, но и за подлог. - Всё равно! Одно наказание! - Тьфу! - Чего это вы так громко плюете? - Так... Послушайте, я вам еще не всё открыл... Не заставляйте меня высказывать вам то, что составляет тайну моей жизни... страшную тайну! - Не желаю я знать ваших тайн! Пустяки! - Не пустяки, Кирилл Трофимыч! Если вы услышите... узнаете, кто я, то отшатнетесь... Я... я беглый каторжник!!. Кондрашкин отскочил от Милкина, как ужаленный, и окаменел. Минуту он стоял молча, неподвижно и глазами, полными ужаса, глядел на Милкина, потом упал в кресло и простонал: - Не ожидал...
– промычал он.
– Кого согрел на груди своей! Идите! Ради бога уходите! Чтоб я и не видел вас! Ох! Милкин взял шляпу и, торжествуя победу, направился к двери... - Постоите!
– остановил его Кондрашкин.
– Отчего же вас до сих пор еще не задержали? - Под чужой фамилией живу... Трудно меня задержать... - Может быть, вы и до самой смерти этак проживете, что никто и не узнает, кто вы... Постойте! Теперь ведь вы честный человек, раскаялись уже давно... Бог с вами, так и быть уж, женитесь! Милкина бросило в пот... Врать дальше беглого каторжника было бы уже некуда, и оставалось одно только: позорно бежать, не мотивируя своего бегства... И он готов уж был юркнуть в дверь, как в его голове мелькнула мысль... - Послушайте, вы еще не всё знаете!
– сказал он.
– Я... я сумасшедший, а безумным и сумасшедшим брак возбраняется... - Не верю! Сумасшедшие не рассуждают так логично... - Стало быть, не понимаете, если так рассуждаете! Разве вы не знаете, что многие сумасшедшие только в известное время сумасшествуют, а в промежутках ничем не отличаются от обыкновенных людей?
{04092}
– Не верю! И не говорите! - В таком случае я вам от доктора свидетельство доставлю! - Свидетельству поверю, а вам нет... Хорош сумасшедший! - Через полчаса я принесу вам свидетельство... Пока прощайте... Милкин схватил шляпу и поспешно выбежал. Минут через пять он уже входил к своему приятелю доктору Фитюеву, но, к несчастью, попал к нему именно в то время, когда он поправлял свою куафюру после маленькой ссоры со своей женой. - Друг мой, я к тебе с просьбой!
– обратился он к доктору.
– Дело вот в чем... Меня хотят окрутить во что бы то ни стало... Чтобы избегнуть этой напасти, я придумал показать себя сумасшедшим... Гамлетовский прием, в некотором роде... Сумасшедшим, понимаешь, нельзя жениться... Будь другом, дай мне удостоверение в том, что я сумасшедший! - Ты не хочешь жениться?
– спросил доктор. - Ни за какие коврижки! - В таком случае не дам я тебе свидетельства, - сказал доктор, трогаясь за свою куафюру.
– Кто не хочет жениться, тот не сумасшедший, а напротив, умнейший человек... А вот когда захочешь жениться, ну тогда приходи за свидетельством... Тогда ясно будет, что ты сошел с ума...
{04093}
ГОСТЬ
(СЦЕНКА) У частного поверенного Зельтерского слипались глаза. Природа погрузилась в потемки. Затихли ветерки, замолкли птичек хоры, и прилегли стада. Жена Зельтерского давно уже пошла спать, прислуга тоже спала, вся живность уснула, одному только Зельтерскому нельзя было идти в спальную, хотя на его веках и висела трехпудовая тяжесть. Дело в том, что у него сидел гость, сосед по даче, отставной полковник Перегарин. Как пришел он после обеда и как сел на диван, так с той поры ни разу не поднимался, словно прилип. Он сидел и хриплым, гнусавым голосом рассказывал, как в 1842 г. в городе Кременчуге его бешеная собака укусила. Рассказал и опять начал снова. Зельтерский был в отчаянии. Чего он только ни делал, чтобы выжить гостя! Он то и дело посматривал на часы, говорил, что у него голова болит, то и дело выходил из комнаты, где сидел гость, но ничто не помогало. Гость не понимал и продолжал про бешеную собаку. "Этот старый хрыч до утра просидит!
– злился Зельтерский.
– Такая дубина! Ну, уж если он не понимает обыкновенных намеков, то придется пустить в ход более грубые приемы". - Послушайте, - сказал он вслух, - знаете, чем нравится мне дачная жизнь? - Чем-с? - Тем, что здесь можно жизнь регулировать. В городе трудно держаться какого-нибудь определенного режима, здесь же наоборот. В девять мы встаем, в три обедаем, в десять ужинаем, в двенадцать спим. В двенадцать я всегда в постели. Храни меня бог лечь позже: не отделаться на другой день от мигрени! - Скажите... Кто как привык, это действительно. Был у меня, знаете ли, один знакомый, некто Клюшкин,
{04094}
штабс-капитан. Познакомился я с ним в Серпухове. Ну-с, так вот этот самый Клюшкин... И полковник, заикаясь, причмокивая и жестикулируя жирными пальцами, начал рассказывать про Клюшкина. Пробило двенадцать, часовую стрелку потянуло к половине первого, а он всё рассказывал. Зельтерского бросило в пот. "Не понимает! Глуп!
– злился он.
– Неужели он думает, что своим посещением доставляет мне удовольствие? Ну как его выжить?" - Послушайте, - перебил он полковника, - что мне делать? У меня ужасно болит горло! Чёрт меня дернул зайти сегодня утром к одному знакомому, у которого ребенок лежит в дифтерите. Вероятно, я заразился. Да, чувствую, что заразился. У меня дифтерит! - Случается!
– невозмутимо прогнусавил Перегарин. - Болезнь опасная! Мало того, что я сам болен, но могу еще и других заразить. Болезнь в высшей степени прилипчивая! Как бы мне вас не заразить, Парфений Саввич! - Меня-то? Ге-ге! В тифозных гошпиталях живал - не заражался, а у вас вдруг заражусь!
– Вы в котором часу ложитесь спать? - Когда в два, когда в три, а бывает так, что и вовсе не ложусь, особливо ежели в хорошей компании просидишь или ревматизм разгуляется. Сегодня, например, я часа в четыре лягу, потому до обеда выспался. Я в состоянии вовсе не спать. На войне мы по целым неделям не ложились. Был такой случай. Стояли мы под Ахалцыхом... - Виноват. А вот я так всегда в двенадцать ложусь. Встаю я в девять часов, так поневоле приходится раньше ложиться.
{04095}
– Конечно. Раньше вставать и для здоровья хорошо. Ну-с, так вот-с... стоим мы под Ахалцыхом... - Чёрт знает что. Знобит меня, в жар бросает. Всегда этак у меня перед припадком бывает. Надо вам сказать, что со мною случаются иногда странные, нервные припадки. Часу этак в первом ночи... днем припадков не бывает... вдруг в голове начинается шум: жжж... Я теряю сознание, вскакиваю и начинаю бросать в домашних чем попало. Попадется под руку нож - я ножом, стул - я стулом. Сейчас знобит меня, вероятно, перед припадком. Всегда знобом начинается. - Ишь ты... А вы полечились бы! - Лечился, не помогает... Ограничиваюсь только тем, что занедолго до припадка предупреждаю знакомых и домашних, чтоб уходили, а леченье давно уже бросил... - Пссс... Каких только на свете нет болезней! И чума, и холера, и припадки разные... Полковник покачал головой и задумался. Наступило молчание. "Почитаю-ка ему свое произведение, - надумал Зельтерский.
– Там у меня где-то роман валяется, в гимназии еще писал... Авось службу сослужит..." - Ах, кстати, - перебил Зельтерский размышления Перегарина, - не хотите ли, я почитаю вам свое сочинение? На досуге как-то состряпал... Роман в пяти частях с прологом и эпилогом... И, не дожидаясь ответа, Зельтерский вскочил и вытащил из стола старую, заржавленную рукопись, на которой крупными буквами было написано: "Мертвая зыбь. Роман в пяти частях". "Теперь наверное уйдет, - мечтал Зельтерский, перелистывая грехи своей юности.
– Буду читать ему до тех пор, пока не взвоет..." - Ну, слушайте, Парфений Саввич... - С удовольствием... я люблю-с... Зельтерский начал. Полковник положил ногу на ногу, поудобней уселся и сделал серьезное лицо, очевидно, приготовился слушать долго и добросовестно... Чтец начал с описания природы. Когда часы пробили час, природа уступила свое место описанию замка, в котором жил герой романа граф Валентин Бленский. - Пожить бы в этаком замке!
– вздохнул Перегарин.
– И как хорошо написано! Век бы сидел да слушал!
{04096}
"Ужо погоди!
– подумал Зельтерский.
– Взвоешь!" В половину второго замок уступил свое место красивой наружности героя... Ровно в два чтец тихим, подавленным голосом читал: - "Вы спрашиваете, чего я хочу? О, я хочу, чтобы там, вдали, под сводами южного неба ваша маленькая ручка томно трепетала в моей руке... Только там, там живее забьется мое сердце под сводами моего душевного здания... Любви, любви!.." Нет, Парфений Саввич... сил нет... Замучился! - А вы бросьте! Завтра дочитаете, а теперь поговорим... Так вот-с, я не рассказал вам еще, что было под Ахалцыхом... Измученный Зельтерский повалился на спинку дивана и, закрыв глаза, стал слушать... "Все средства испробовал, - думал он.
– Ни одна пуля не пробила этого мастодонта. Теперь до четырех часов будет сидеть... Господи, сто целковых дал бы теперь, чтобы сию минуту завалиться дрыхнуть... Ба! Попрошу-ка у него денег взаймы! Прелестное средство..." - Парфений Саввич!
– перебил он полковника.
– Я опять вас перебью. Хочется мне попросить вас об одном маленьком одолжении... Дело в том, что в последнее время, живя здесь на даче, я ужасно истратился. Денег нет ни копейки, а между тем в конце августа мне предстоит получка. - Однако... я у вас засиделся...
– пропыхтел Перегарин, ища глазами фуражки.
– Уж третий час... Так вы о чем же-с? - Хотелось бы у кого-нибудь взять взаймы рублей двести, триста... Не знаете ли вы такого человечка? - Где ж мне знать? Однако... вам бай-бай пора... Будемте здоровы... Супруге вашей... Полковник взял фуражку и сделал шаг к двери. - Куда же вы?..
– заторжествовал Зельтерский.
– А мне хотелось вас попросить... Зная вашу доброту, я надеялся... - Завтра, а теперь к жене марш! Чай, заждалась друга сердешного... Хе-хе-хе... Прощайте, ангел... Спать! Перегарин быстро пожал Зельтерскому руку, надел фуражку и вышел. Хозяин торжествовал.
{04097}
КОНЬ И ТРЕПЕТНАЯ ЛАНЬ
Третий час ночи. Супруги Фибровы не спят. Он ворочается с боку на бок и то и дело сплевывает, она, маленькая худощавая брюнеточка, лежит неподвижно и задумчиво смотрит на открытое окно, в которое нелюдимо и сурово глядится рассвет... - Не спится!
– вздыхает она.
– Тебя мутит? - Да, немножко. - Не понимаю, Вася, как тебе не надоест каждый день являться домой в таком виде! Не проходит ночи, чтоб ты не был болен. Стыдно! - Ну, извини... Я это нечаянно. Выпил в редакции бутылку пива, да в "Аркадии" немножко перепустил. Извини. - Да что извинять? Самому тебе должно быть противно и гадко. Плюет, икает... Бог знает на что похож. И ведь это каждую ночь, каждую ночь! Я не помню, когда ты являлся домой трезвым. - Я не хочу пить, да оно как-то само собой пьется. Должность такая анафемская. Целый день по городу рыскаешь. Там рюмку выпьешь, в другом месте пива, а там, глядь, приятель пьющий встретился... нельзя не выпить. А иной раз и сведения не получишь без того, чтоб с какой-нибудь свиньей бутылку водки не стрескать. Сегодня, например, на пожаре нельзя было с агентом не выпить. - Да, проклятая должность!
– вздыхает брюнетка. - Бросил бы ты ее, Вася! - Бросить? Как можно! - Очень можно. Добро бы ты писатель настоящий был, писал бы хорошие стихи или повести, а то так, репортер какой-то, про кражи да пожары пишешь. Такие пустяки пишешь, что иной раз и читать совестно. Хорошо бы еще, пожалуй, если б зарабатывал много, этак рублей двести-триста в месяц, а то получаешь какие-то
{04098}
несчастные пятьдесят рублей, да и то неаккуратно. Живем мы бедно, грязно. Квартира прачечной пропахла, кругом всё мастеровые да развратные женщины живут. Целый день только и слышишь неприличные слова и песни. Ни мебели у нас, ни белья. Ты одет неприлично, бедно, так что хозяйка на тебя тыкает, я хуже модистки всякой. Едим мы хуже всяких поденщиков... Ты где-то на стороне в трактирах какую-то дрянь ешь, и то, вероятно, не на свой счет, я... одному только богу известно, что я ем. Ну, будь мы какие-нибудь плебеи, необразованные, тогда бы помирилась я с этим житьем, а то ведь ты дворянин, в университете кончил, по-французски говоришь. Я в институте кончила, избалована. - Погоди, Катюша, пригласят меня в "Куриную слепоту" отдел хроники вести, тогда иначе заживем. Я номер тогда возьму. - Это уж ты мне третий год обещаешь. Да что толку, если и пригласят? Сколько бы ты ни получал, всё равно пропьешь. Не перестанешь же водить компанию со своими писателями и актерами! А знаешь что, Вася? Написала бы я к дяде Дмитрию Федорычу в Тулу. Нашел бы он тебе прекрасное место где-нибудь в банке или казенном учреждении. Хорошо, Вася? Ходил бы ты, как люди, на службу, получал бы каждое 20-е число жалованье - и горя мало! Наняли бы мы себе дом-особнячок с двором, с сараями, с сенником. Там за двести рублей в год отличный дом можно нанять. Купили бы мебели, посуды, скатертей, наняли бы кухарку и обедали бы каждый день. Пришел бы ты со службы в три часа, взглянул на стол, а на нем чистенькие приборы, редиска, закуска разная. Завели бы мы себе кур, уток, голубей, купили бы корову. В провинции, если не роскошно жить и не пропивать, всё это можно иметь за тысячу рублей в год. И дети бы наши не умирали от сырости, как теперь, и мне бы не приходилось таскаться то и дело в больницу. Вася, богом молю тебя, поедем жить в провинцию! - Там с дикарями от скуки подохнешь. - А здесь разве весело? Ни общества у нас, ни знакомства... С чистенькими, мало-мальски порядочными людьми у тебя только деловое знакомстве, а семейно ни с кем ты не знаком. Кто у нас бывает? Ну, кто? Эта Клеопатра Сергеевна. По-твоему, она знаменитость, фельетоны