Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Стихотворения. Поэмы (1902–1910)

Гумилев Николай Степанович

Дат.: июнь 1909 г. — по времени публикации.

Брюсов в рецензии на Ж 1910 подчеркивал, что в созданных Гумилевым мирах «люди... живут и действуют не по законам обычной психологии, а по странным, необъяснимым капризам, подсказываемым автором-суфлером. И если встречаются нам в этом мире имена, знакомые нам по другим источникам: античные герои, как Одиссей, Агамемнон, Ромул... то все они как-то странно видоизменены, стали новыми, неузнаваемыми» (Среди стихов. С. 319). В. Полушин видит в ст-ниях «триптиха» изживание идей «ницшеанства»: «Заратустра первого сборника ушел безвозвратно, а на смену ему пришел Одиссей — не завоеватель, а путешественник...» (ЗС. С. 17). В. Размахнина сопоставляла трактовку образа Одиссея в творчестве Брюсова с гумилевской и делала вывод, что если Одиссей у Брюсова воплощает «тоску по неосуществленному безрассудству», то «у Гумилева — тяга к новым странствиям и недоверие домашнему воздуху, слишком пропитанному ленью, чувственностью и удовольствиями» (Размахнина В. Серебряный век. Очерки. Красноярск, 1993. С. 83). Эту же тему развивает И. Делич: «Улисс в “Возвращении Одиссея” (1910) обнаруживает, что его возвращение домой — это возвращение в ненастоящий дом и что, в конечном счете, у человека нет дома на земле» (История... С. 495).

В основе сюжета ст-ния — контаминация X и XIII песен «Одиссеи» Гомера. Ст. 5. — Трирема — древнегреческое

боевое судно с тремя рядами весел. Ст. 11, 12. — Афина Паллада — одна из самых популярных богинь античного пантеона, олицетворение мудрости, дева-воительница. Покровительница Одиссея в его странствиях. Ст. 17–20. — Как следует из рассказа Одиссея (песнь X), уже находясь в виду Итаки, спутники Одиссея развязали меха, подаренные Одиссею богом ветров Эолом; из мехов вырвались ураганные ветры и унесли корабль в океан.

145

Весы. 1909. № 6, с вар., Ж 1910, с вар., Ж 1918. В журнале ст-ния расположены в цикле «Возвращение Одиссея» в иной последовательности: «У берега», «Одиссей у Лаэрта», «Избиение женихов». В Ж 1910 и Ж 1918 — в цикле «Возвращение Одиссея».

Ж 1921, ред. 1910, СС 1947 I, ред. 1910, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), ред. 1910, Ст ПРП, ред. 1910, ОС 1989, Изб (М), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Carmina, Изб (XX век), ВБП, МП.

Автограф — архив Лозинского: авторская правка текста Ж 1910, воссоздающая текст Ж 1918 (см. в разделе «Другие редакции и варианты»).

Дат.: июнь 1909 г. — по времени публикации.

В основе ст-ния — сюжет XXII песни «Одиссеи». Ст. 17. — Тимпаны — ударные музыкальные инструменты, литавры. Ст. 44. — Илион — другое название Трои. Ст. 56. — Понт Эвксинский — древнегреческое название Черного моря.

146

Весы. 1909. № 6, с вар., Ж 1910, Ж 1918. В журнале ст-ния расположены в цикле «Возвращение Одиссея» в иной последовательности: «У берега», «Одиссей у Лаэрта», «Избиение женихов». В Ж 1910 и Ж 1918 — в цикле «Возвращение Одиссея».

Ж 1921, ред. 1910, СС 1947 I, ред. 1910, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), ред. 1910, Ст ПРП, ред. 1910, ОС 1989, Изб (М), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), ВБП, МП.

Дат.: июнь 1909 г. — по времени публикации.

В основе ст-ния — сюжет XXIV песни «Одиссеи», сильно измененный и лирически переосмысленный. Лаэрт — отец Одиссея. Ст. 21. — Хариты — богини красоты, мечты, светлой радости (в римской традиции — грации). Ст. 40 — см. комментарий к № 128.

147

Аполлон. 1909. № 1, с вар., Ж 1910, Утренняя звезда. Сб. стихов для отрочества. СПб., 1912, с вар., Ж 1918.

Ж 1921, Изб 1943, Изб 1946, СС 1947 I, Изб 1959, СС I, Ст 1986, Изб (Огонек), Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Кап 1988, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), Ст (Яр), Круг чтения, Carmina, Изб (XX век), Русский путь, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Трифонов 1969, Декадентская литература, Трифонов 1971, Силард 1979, Трифонов 1980, Силард 1983, Rosyiskie manifesty literackie, Трифонов 1987, Собеседник 1987, Русская поэзия XIX — начала XX в. М., 1987, Русская поэзия начала XX века. М., 1988, Соколов, Ст (Куйбышев), Серебряный век, Русские поэты серебряного века, Крук 1991, под общ. загл., без поясн., Баранников, под общ. загл. без поясн., Душа любви, Бавин С., Семибратова И. Судьбы поэтов серебряного века. М., 1993, под общ. загл., без поясн., Глинин, Гольдштейн, Акаткин, Потапчук, Огонек 1986, Простор 1986, Голос Родины, под общ. загл., без поясн., Киммерийская сивилла: Стихи русских поэтов о Коктебеле. М., 1991.

Дат.: июнь 1909 г. — по свидетельству Е. И. Дмитриевой (Жизнь Николая Гумилева. С. 60).

Перевод на англ. («From “The Captains”») — Twentieth Century Russian Poetry. London, 1993. P. 141–142.

Все четыре ст-ния, вошедшие в цикл «Капитаны» (№ № 146–149) написаны в июне 1909 г., в Коктебеле. «Он писал тогда “Капитанов” — они посвящались мне. Вместе каждую строчку обдумывали мы», — вспоминала Е. И. Дмитриева (см. о ней комментарий к № 137). «Первое чтение Гумилевым своих “Капитанов” состоялось при мне, — вспоминал С. К. Маковский. — Анненскому понравился буквенный звон этих стихов: звуки разлетающиеся, как брызги морских волн, гремящая инструментальная насыщенность рифмованных строф» (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 77). Как большое поэтическое достижение Гумилева «Капитаны» были оценены Г. Чулковым, который упомянул и достоинства Брюсова — «наставника», сумевшего «научить своих последователей изящной точности стиля и крепкому и тугому ямбическому стиху, которому он сам (Брюсов. — Ред.) учился у Пушкина и Баратынского»: «Гумилев не умеет петь свирелью о любви печальной и увядающей, о тайной боли сердца или об ужасе ночного хаоса: поэт всегда увлечен мечтами рыцаря и капитана, “открывателя новых земель” <...> В стихах Гумилева есть прелесть романтизма, не того романтизма, которым чарует нас Новалис или Блок с их магической влюбленностью в Прекрасную Даму, а того молодого, воинствующего, бряцающего мечом романтизма, который зовет нас в страны, “где, дробясь, пылают блики солнца”» (Новый журнал для всех. 1910. № 20. С. 121–122. Подп.: Б. Кремнев). Ю. Верховский полагал, что цикл Гумилева — пример «истинно гармонического разрешения» противоречия между тягой к «душевно-музыкальному» и пристрастием к «эпическому» изложению, характерного для его ранней поэзии (см.: Верховский. С. 110; см. комментарий к № 130). Ю. Айхенвальд видел в «Капитанах» «общий смысл» поэзии Гумилева: «Манят его пути и путешествия человечества, красивые и опасные приключения, какие только можно встретить в истории или испытать в нашей современности; душой и телом проникает он в причудливые окраины бытия. Гумилев продолжает открытия, завоевания и скитания своих духовных предков. Неутолимо его любопытство, велика его смелость. Гумилев — поэт географии. Он именно опоэтизировал и осуществил географию, ее участник, ее любящий и действительный очевидец» (Айхенвальд Ю. П. Поэты и поэтессы. М., 1922. С. 35–36). В 30-е годы приводили строфы из ст-ния «На полярных морях и на южных...» для подтверждения тезиса об «империалистических» пристрастиях Гумилева. О. Бескин отмечал, что Гумилев — «активный боец своей классовой группы» и его «излюбленный герой — моряк, капитан, отважный, гнущий команду в бараний рог, обогащенный своим вольным полупиратством» (Лит. энциклопедия. М., 1930. Т. 3. Стб. 85). «Своих мореплавателей “с острым уверенным взглядом”, усмиряющих “бунт на борту корабля” Гумилев противопоставляет тем, у кого грудь пропитана “пылью затерянных хартий”. Это брошенное мельком, но чрезвычайно характерное для поэта презрение к демократизму социально очень выразительно», — писал А. Волков (Волков

А. Поэзия русского империализма. М., 1935. С. 128). Иначе оценивал ст-ния цикла Б. В. Михайловский: «Характерно встречающееся у Гумилева сочетание в образе героя черт, идущих от акмеистических стилизаций в духе рококо с чертами ницшеанского “сильного человека”» (Михайловский Б. В. Русская литература XX века. М., 1939. С. 341). Новизной отмечены суждения А. И. Павловского: «“Капитаны” <...> казались такой же сугубо книжной романтикой, взятой из литературы, из Стивенсона, из Киплинга <...>, но все же только с виду, так как они были не только отлично сделаны, но проникнуты эмоциональной напряженностью и оригинальным лиризмом, что тотчас и выделило это ст-ние среди остальных <...> Гумилев, пожалуй, впервые чуть-чуть сдвинул свою, ставшую уже привычной “конквистадорскую” маску, так что читатель если еще и не увидел его лица, то все же не мог не запомнить решительной и твердой интонации незнакомого ему голоса... В глазах современников “Капитаны”, возможно, выигрывали хотя бы уже потому, что своим обликом не походили на манеру тогдашних кумиров “массовой” моды <...> При всей своей книжности и явной литературной вторичности Гумилев мог привлечь откровенно молодым обещанием будущей силы и намечавшейся оригинальности: в его стихах угадывалась мускулистость, четкость и твердость изображения, не слишком свойственные поэзии тех лет» (БП. С. 19). «Именно в этом стихотворении, — писал В. Енишерлов, имея в виду первое ст-ние цикла, — проявилось неподражаемое умение Н. Гумилева вырваться на простор истинной, вольной и свободной поэзии из тисков книжной романтики. Свежий ветер настоящего искусства наполняет паруса “Капитанов”, безусловно, связанных с романтической традицией Киплинга и Стивенсона <цит. ст. 1–12>» (СП (Тб). С. 10). В. Смирнов обращается к мемуаристике и, в частности, для понимания причин успеха «Капитанов» приводит рассказ Г. Иванова: «...Какой-то домашний знакомый (это было в 1910 году) развлекал общество чтением “декадентских” стихов. Мне было шестнадцать лет, я уже писал стихи, тоже декадентские, дюжинами. Имена Гиппиус, Брюсова, Сологуба были мне хорошо известны. Но чтец прочел “Капитанов” и назвал имя Гумилева. Меня удивили стихи (ясностью, блеском, звоном) и я запомнил это имя, услышанное впервые. Наверно, поэтому и кочуют ностальгически по русской словесности знаменитые строфы из “Капитанов”, что в них вовсе не книжно-мальчишеская романтика, а вот эти “ясность”, “блеск”, “звон”, “ярость и сила”: <цит. ст. 21–24>» (Ст (XX век). С. 12). В том же духе высказывался о «Капитанах» и Е. Вагин: «Сборником <...> в котором уже вполне определилось поэтическое лицо Н. Гумилева, были “Жемчуга” ... В нем безошибочно распознается неповторимая интонация Гумилева, которая, однако, разнообразно варьируется в инструментовке. <...> Это <...> хрестоматийно известные, кипучие молодым энтузиазмом “Капитаны” — извечный гимн первопроходцам, пионерам, первым во всем <цит. ст. 1–12>» (Вагин Е. Поэтическая судьба и миропереживание Н. Гумилева // Беседа (Л.; Париж). 1986. № 4. С. 179–180). Стремясь конкретизировать смысл и цель путешествий, которые предпринимают отважные капитаны, И. Делич отмечает, что «в конце концов все открытия, все достижения, все цели ведут к разочарованию <...> Колумб, Улисс, Лаперуз, Кук и все прочие “паладины”, подобно самому поэту, мечутся по морю жизни и вынуждены без конца открывать, что нет цели, помимо сверхмира, недостижимого здесь и сейчас» (Делич И. Николай Гумилев // История... С. 495). Подобную точку зрения отстаивает и Ю. Зобнин: «Учитывая, что «зеленый», т. е. лесной храм был характерен для некоторых древних эзотерических культов (например — друидических), а дифирамб изначально являлся культовым пением в честь Диониса — хтонического божества, одного из главных в пантеоне античных мистерий, то деятельность «открывателей новых земель», в понимании поэта, вероятно, не исчерпывалась поиском откровений только «географических», но простиралась и далее — в монументальную «глубину» мирозданья (Зобнин Ю. В. Странник духа // Русский путь. С. 13). В. Размахнина обращает внимание на композицию «Капитанов», называя ее «крестообразной». По ее мнению, «у каждой линии своя внутренняя тема, свой ритм и колорит. Первая — образ и действие, вторая — свершения и имена, третья — “власть суши”, четвертая — “тайна моря”» (Размахнина В. Серебряный век: Очерки. Красноярск. 1993. С. 82). Собирательный образ капитанов ассоциировался в восприятии его современников с поэтической маской Гумилева, маской «флибустьера» и «открывателя новых земель». Этот факт зафиксирован в поэме И. Северянина «Рояль Леандра» (1925): «То “Капитаны” Гумилева / Где лишнего не видно слова / И вот к числу звучащих слов / Плюссируется: Гумилев».

По мнению В. Кошелева, «эта же “маска” становится определяющей и при восприятии гумилевской лирики» (Кошелев В. А. Гумилев и «северянинщина». Две маски // Русская литература. 1993. № 1. С. 167).

Ст. 8. — Мальстремы — водовороты, возникающие вследствие встречи приливной волны с отливным течением. Ст. 20. — Имеется в виду изготовленный в Брабанте, бельгийской провинции, славящейся своими кружевами. Ст. 27 — см. комментарий к № 95. Ст. 28. — Фрегат — трехмачтовое парусное судно, отличавшееся большой скоростью хода.

148

Аполлон. 1909. № 1, Ж 1910, Ж 1918.

Ж 1921, опеч., Изб 1943, опеч., Изб 1946, СС 1947 I, опеч., СС I, Ст 1986, Изб (Огонек), Ст 1988, опеч., СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Кап 1988, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), Ст (Яр), Круг чтения, Carmina, Изб (XX век), Русский путь, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Rosyiskie manifesty literackie, Собеседник 1987, Русская поэзия XIX — начала XX в. М., 1987, Русская поэзия начала XX века: Сб. М., 1988, Ст (Куйбышев), Душа любви, Глинин, Гольдштейн, Акаткин, Потапчук, Огонек 1986, Киммерийская сивилла: Стихи русских поэтов о Коктебеле. М., 1991.

Дат.: июнь 1909 г. — см. комментарий к № 146.

Перевод на англ. («All Knights of Green Cathedral, in Armour») — A Book of Russian Verse. London, 1943. P. 112–113.

См. комментарий к № 147. Л. А. Смирнова связывала с этим ст-нием возможный источник названия Ж 1910: «“Чувством пути” <...> проникнут сборник “Жемчуга”. Самое его название исходит от образа прекрасных стран: “Куда не ступала людская нога, / Где в солнечных рощах живут великаны, / И светят в прозрачной воде жемчуга”. Открытие ценностей оправдывает и одухотворяет жизнь. Символом этих ценностей и стали жемчуга. А символом поиска — путешествие» (Изб (М). С. 16). В. С. Баевский обращает внимание на семантику метра ст-ния: «Утверждение, что амфибрахий “говорит о покое божественно легкого и мудрого бытия” (из статьи Гумилева «Принципы художественного перевода». — Ред.), по меньшей мере неожиданно. Обычно этот балладный метр связан с динамикой борьбы, преодоления... Вот характерный амфибрахий Гумилева, весьма далекий от семантики божественно-легкого и мудрого покоя: <цит. ст. 9–12>» (Н. Гумилев и русский Парнас. С. 68).