Полное собрание сочинений. Том 1. В соболином краю

Песков Василий Михайлович

Волга доставляет сюда горы леса. Именно горы. Задрав голову, я прикидывал, какое высотное здание Москвы можно поставить рядом?

А теперь представьте гигантские пилы и машины, которые расправляются с этой горой бревен, как с кучей спичек. В огромных барабанах еловые бревна расстаются с корой, моются, чистятся. Теперь на пути елки — зубастая пасть машины. Беспрерывно движется «челюсть», и бревно превращается в узкие еловые кружки.

Теперь елку забирает в свои руки химия. Древесина с кислотой парится в огромных аппаратах. Парится час, другой, пятый…Что там делается в котлах, постороннему не понять. Мигают огоньки сигнальных лампочек, дрожат стрелки приборов, автоматическое перо чертит

на контрольной ленте какую-то упрямую линию…Все, «варка» кончилась! Получена целлюлоза — продукт, из которого делается бумага. Но из одной целлюлозы газетную бумагу не делают — дорого. На комбинате есть огромный цех, где еловые бревна перетираются камнями. Полученного тут продукта химия не касается, поэтому и стоит он дешевле. На четыре части древесной массы добавляют одну часть целлюлозы. Процеживают, очищают, сортируют. И вот, наконец, подходим к главному чуду — бумагоделательной машине.

Трудно найти слова для описания этого огромного, как пароход, агрегата. С одного конца в машину льется «молоко» жидкой древесины, с другого — белым водопадом бежит бумага.

Ширина — шесть с половиной метров, толщина — человеческий волос.

На бегущей сетке в начале машины идет отцеживание воды, потом нежную бумажную пленку захватывают в свои объятия здоровенные, в рост человека, валы: сушат, прессуют, утюжат, и все это на скорости шесть метров в секунду!

Впрочем, случается, и рассерчает железный зверь. Страшен он в эту минуту. Ревет, плюется бумагой, и кажется: шабаш, сейчас все разбрызгает, замотает, не найдешь никаких концов. Но нет, есть укротители. Дежурит смена Федора Павловича Панкратова. Очень хорошо знают бумажники характер машины. Малейшая крупинка грязи, рыбий малек, с водой попавший в бумажную массу, способны остановить машину. А стоять никак нельзя. Минута простоя — потеряно почти сто килограммов бумаги.

Уверенно действует мастер, четко работают его подручные Женя Ольнев, Юра Трутнев. Минута, другая, и вот опять уже на ходу машина, опять льется белый «водопад». Огромные рулоны тут же разрезаются на более мелкие, упаковываются. Их с нетерпением ждут в типографиях. Много надо стране бумаги!

— Знаем, — улыбается Женя Ольнев, — прошлой осенью проморгал подписку на газету, начал было скандалить: почему не подписываете? «Тираж, — говорят, — весь разошелся». Так надо ж увеличить, ведь много желающих…

Год от году растет продукция балахнинцев.

В 1929 году одна машина давала двадцать пять с половиной тысяч тонн бумаги, а в 1957 году та же машина дала уже сорок четыре тысячи. Но таковы уж темпы роста нашей культуры — бумаги не хватает. На учете каждая лишняя тонна, и за каждую лишнюю тонну борются на комбинате.

Наступившая семилетка — это не только годы роста нашей промышленности и сельского хозяйства. В семилетке далеко вперед шагнет наше благосостояние, преобразится наш быт, на более высокую ступень поднимется культура. Без хорошо развитой бумажной промышленности не обойтись. Ведь бумага — это тетради и учебники, миллионы новых книг и журналов, ежедневные газеты. Это обои и штукатурка, электроизоляция и кровля, это упаковка для цемента и кондитерских изделий.

Два миллиона двести тысяч тонн бумаги страна потребляет сейчас. В конце семилетки будет делаться три с половиной миллиона. Это очень много! Вводятся в строй бумажные комбинаты в Соликамске, Кондопоге, Братске… Но и там, где уже давно делают бумагу, сейчас думают, как давать больше. В Балахне решено реконструировать машины. Сейчас скорость бумажной ленты — триста шестьдесят метров в минуту, будет — пятьсот с лишним. Что это дает? Вот две цифры: пока — 196 тысяч тонн в год, в конце семилетки — 255 тысяч.

Каждая тонна, каждый килограмм бумаги дорог в большом хозяйстве

страны. Бороться за бумагу в семилетке будут не только те, кто ее делает, но и те, кто ее потребляет. Бережное отношение к учебникам, экономное расходование оберточной бумаги, собранная макулатура — это тонны сбереженной бумаги, это гектары несрубленного леса, это миллионы рублей экономии.

_{Балахна Горьковской области. 7 апреля 1959 г.}

Рисунок с буквой «К»

Заслуженный деятель искусств А. Н. Комаров.

Станция Пески. С булыжного шоссе в лес убегает тропинка. От березняка рябит в глазах, голова кружится от солнечных зайчиков. Грибная просека. Заячья полянка. Сейчас, как рассказывали, должен быть бревенчатый мостик, а потом уже домик. Много лет я мечтал побывать в этом домике…

В детстве каждому покупали картонные книжки. И мы впервые узнавали, что мир гораздо шире комнаты с игрушками; что в синеющем за бугром лесу живут трусливые зайцы, неповоротливые и добрые медведи, хитрая лисица, волки… Потом букварь. И опять со страниц глядят уже знакомые и незнакомые жители леса.

Под одним из рисунков по складам я прочел подпись: Комаров.

— Художник Комаров рисовал этого лося, — объяснила учительница.

Так состоялось знакомство.

Букварь сменили другие книжки. И опять Комаров водил по лесу, показывал, как живут олени, как спасаются от холода тетерева, как ловит рыбу выдра и «подпиливают» огромную ольху бобры.

Вместе с художником мы побывали в тайге, в песчаной пустыне, в тундре и подмосковном лесу, заглядывали на дно речек и в таинственные болотные камыши.

Кончилось детство. Уже не по книжкам совершаем мы путешествия. Встретишь где-нибудь на перелеске зайца и улыбнешься: «А я тебя знаю, косой, давно знаю», — и опять вспомнишь художника…

С волнением я приоткрыл калитку. Навстречу идет высокий человек в стариковских ботах, из-под шапки выбиваются седые волосы, но глаза, глаза — молодые, приветливые.

— Здравствуйте, Алексей Никанорович!

…Пятнадцать ступенек ведут на верхнюю пристройку дома. Через открытое окошко слышно, как трудится на сосне дятел, во дворе на своем зверином языке о чем-то переговариваются запертая в клетку лисица и пестрая собака. Весенний ветер растревожил лесные запахи, и они устремились в открытое окно. Пьем чай.

Крошки со стола Алексей Никанорович высыпает на дощечку за подоконником. Ее сейчас же атакуют синицы и сойки. Одной гаечке места за птичьим столом не хватило. Она впорхнула в комнату, уселась на сахарницу, потом с хозяйским видом порылась в ящике с красками и позеленевшими от времени ружейными патронами. Опять вспорхнула и села на украшенное резьбой ружье.

Хозяин этой комнаты много охотился, много ходил по земле. Был в Средней Азии, в Иране, в Сибири, в калмыцких степях; исходил вдоль и поперек Подмосковье, ездил к Белому морю, в Швеции и в Финляндии был. И все с одной страстью: охотиться и рисовать. Восемьдесят лет человеку. Но в прошлом году, как молодой, взял он рюкзак и на два месяца подался — куда бы вы думали? В Голодную степь!