Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты
Шрифт:
* № 37 (рук. № 75. T. I, ч. 2, гл. XI).
Когда он проснулся на другой день [1811] поздно за полдень, он проснулся уже вполне в Брюнне с воспоминаниями только военного министра, Билибина и всего разговора вчерашнего вечера. Возобновив всё это в своем воспоминании, он стал прислушиваться к звукам в соседней комнате. Соседняя комната была столовая и звуки были звуки ножей, стаканов и оживленных голосов обедавших. Это был обед примирения шведского секретаря с нашим. Кроме голоса Билибина, еще один голос, слышный громче и чаще всех, был знаком Болконскому. Он не мог вспомнить, чей это был голос, но помнил, что с звуком этого голоса соединялось неприятное петербургское впечатление. [1812]
1811
Зач.:вечером
1812
Зач.:унизительное и оскорбительное
— Je vous dis, moi, que c’est un homme terrible, — говорил голос Билибина, — les ravages de l’arm'ee francaise (j’allais dire russe) ne sont rien compar'es aux ravages qu’a produits cet homme parmi le beau sexe de Vienne. [1813]
— А вам завидно, — отвечал голос, вызывавший неприятное воспоминание в князе Андрее, также по французски, как и весь разговор, который мы переводим. — Вам завидно, — сказал голос с недостатком произношения, и послышался глупый смех. — Передайте мне ту бутылку.
1813
[Я
— Но чем согрешил, тем и наказан, — сказал другой голос. — Пускай он думает теперь и страдает о положении его нежной Луизы в Вене в руках отчаянных солдат Бонапарте.
— Что ж, я ей предлагал ехать, — отвечал мямливший голос. — Я ей давал 300 талеров, она не хотела. Нет, господа, я вам расскажу анекдот... И он засмеялся.
— Господа, один из тех аттически соленых анекдотов князя Иполита, молчание, — сказал Билибин.
Князь Андрей узнал голос. [1814] Это был князь Иполит. Он видел <что князь Иполит> был здесь шутом общества. [1815]
1814
Зачеркнуто:тотчас же по глупому смеху.
1815
Зач.:и подождал вставать и прислушался
— Когда я уезжал из Вены... — Иполит засмеялся, — из Вены, я сказал: поедем со мной. А она сказала... Я сказал... я оставлю вас в наследству французской гвардии — и Иполит, не в силах более удерживаться, долго, долго смеялся заливающимся смехом. [1816]
Князь Андрей встал, позвонил, поспешно оделся и вошел в кабинет пока ему вновь накрывали обедать. [1817]
* № 38 (рук. № 75. T. I, ч. 2, гл. XII—XIV, XV, XVI).
1816
Зач.:— Нет, он прелестен, наш князь Иполит... — сказал голос Билибина сквозь смех. — Прелестен в своих шутках, но надо посмотреть его глубину в дипломатических вопросах. Курагин, расскажите пожалуйста. — И с этими словами Болконский слышал, что все встали и, весело переговариваясь, пошли в кабинет Билибина.
1817
Зач.:Когда он одетый вошел в <гостиную> кабинет, где он нашел всё общество, Билибин познакомил его с своими товарищами. Это всё были «наши», как сказал Билибин. Общество видимо не очень было весело и князь Иполит всё был предметом общего внимания и смеха. Теперь Билибин навел его на серьезные разговоры, видимо приглашая всех позабавиться.
— Для вас, военного человека, это должно быть поучительно, — сказал он князю Андрею. — Посмотрите, как этот человек анализирует всё положение.
<Когда он вошел в кабинет, все молчали, исключая одного нового, очевидно только что приехавшего лица, которое что-то рассказывало. Все молчали, с любопытством и страхом слушая этот голос. Билибин сидел на диване с палочкой в руках.
— Позвольте вас познакомить, это всё наши. Секретарь шведского [посольства] барон Ш. и вот наш приятель, который привез нам очень, очень занимательное известие — мост взят.
— Не может быть.>
— А Ольмюц очень милый город. И мы бы с вами вместе спокойно поехали в моей коляске.
— Вы шутите, Билибин, — сказал Болконский.
— Я говорю вам искренно и дружески. Куда вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь. Вас ожидает одно из двух: или что вы не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всей Кутузовской армией. Вы может быть хотите погибнуть героем? Ежели вы думаете видеть в этом геройство.
— Я ничего не хочу и не думаю, — холодно сказал Болконский. — Очень благодарю вас за гостеприимство, я еду в армию. [1818]
1818
Зачеркнуто:из того безнадежного положения, в которое она поставлена переходом французов через Дунай в Вене. С той минуты, как ему пришла мысль, что переход Дуная есть его Тулон, он только думал об этом одном, и мечты, соображения, переплетаясь между собою, поглощали все его душевные силы. Он не только не мог спать, но не мог и оставаться в постели. Он встал и до утра то ходил по комнате, воображая свои будущие успехи, то останавливался у стола, на котором он разложил карту, и чертил линии и точки. Когда пришло утро и ему принесли депеши, у него уже были готовы три различные плана движений и атак войск.
В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал к армии, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехвачену французами. В Брюнне всё придворное население укладывалось и уже отправляло тяжести в Ольмюц. Несмотря на печальное положение общего хода дел, князь Андрей чувствовал себя на возвратном пути с предчувствием поражения еще более возбужденным, чем когда он ехал в Брюнн с известием о победе. Несмотря на то, что он утверждал Билибину, что он нисколько не видит заслуги в своем поспешном отъезде в армию, князь Андрей был одна из тех натур, которые берут свои решения не вследствие рассуждения, а вследствие инстинкта и уж потому никогда не колеблются в своих решениях. Он сказал себе, что его обязанность состоит в том, чтобы ехать к армии и погибнуть вместе с нею, и это решение, хотя и наводило его на мрачные мысли, доставляло ему внутреннее гордое наслаждение.
————
В ночь 1-го ноября, в ночь того дня, в который французы перешли Венский мост, к[омандующий] Кутузов чрез своего лазутчика получил в своем Кремском лагере это страшное известие, ставившее командуемую им армию в почти безвыходное положение.
Опасность положения заключалась в следующем: пока французские войска, вдвое сильнейшие, преследовали Кутузова только с тылу — по той дороге, по которой он шел на соединение с колоннами, двигавшимися из России, он мог надеяться, пропуская вперед обозы и тяжести, арьергардными делами, как при Ламбахе, Амштетене и Кремсе, удерживать неприятеля и, не потеряв ни войска, ни артиллерии, соединиться с войсками, шедшими из России. Путь его соединения лежал из Кремса на Цнайм, Брюнн, Ольмюц и т. д. Но как скоро французы перешли Дунай в Вене, то эти перешедшие французские колонны могли прежде его достигнуть какого нибудь из пунктов этой дороги и таким образом отрезать ему отступление и окружить и атаковать его с двух сторон, что при отступлении с огромными тяжестями по дурным дорогам, при изнуренном состоянии его войск и при непропорциональности его сил с неприятельскими (у Кутузова было едва 40.000, у Наполеона более 100.000) делало его погибель <почти> неизбежною. Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленными маршами шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова впереди его более, чем на сто верст. Как скоро стало известно, что французы направились на Цнайм, для Кутузова ясно было, что достигнуть Цнайма прежде французов — значило получить большую надежду на спасение армии, дать французам предупредить себя в Цнайме — значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному Ульмскому, или общей погибели.
Но предупредить французов со всею армиею в Цнайме было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма. [1819]
Кутузов не мог притти раньше Мюрата и Ланна. Он пошел, однако, в ту же ночь со всеми тяжестями по дороге в Цнайм, но отделив шеститысячный авангард Багратиона с половины дороги послал его направо горами с Кремско-цнаймской дороги на Венско-цнаймскую дорогу. [1820] Багратион должен был, пройдя без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму и, ежели он предупредит французов, задерживать их, сколько он может. Багратион вышел на правую сторону А в деревню Голабрун. Едва только он пришел к утру, пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дорог по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв 3-ю часть отсталыми, как по дороге из Вены уже показались французские войска. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с голодными, измученными четырьмя
1819
Зачеркнуто:Большая буква А представляет грубый план поля движений войск неприятелей. В нижнем конце левой черты А находится Кутузов в Кремсе на Дунае, имея за собой одну часть французских войск. В нижнем конце правой черты А находится другая часть французских войск в Вене. Вершина А есть Цнайм. Кутузов двигается по левой стороне от Кремса до Цнайма, Мюрат с французскими войсками по правой стороне от Вены до Цнайма. Правая сторона короче левой. Средняя линия А
1820
Зач.:то есть по той линии, которая составляет среднюю черточку А
1821
Зач.:Князю Багратиону не понравилась позиция при городке Голабруне, он отступил назад.
<Впереди всех по дороге, по которой ждали французов, стояли австрийские Гесен Кобургские гусары, сзади>
Отряд Багратиона стоял утром по Венско-цнаймской дороге лицом к французам, частью впереди в городе Голлабруне, частью сзади, в деревне Шенграбене, частью совсем сзади в деревне Грунте, частью в поле лагерем. Некоторые работали, делая укрепления, некоторые разбивали коновязи, шли и ехали за фуражем и дровами. Местность на расстоянии шести верст в окружности, еще с вечера представлявшая вид спокойного благосостояния жителей, с заросшими садами деревнями, дорожками между полей, пасущимися стадами, в 6 часов утра 2-го ноября 1805 года имела решительный вид военного лагеря с отовсюду дымящимися кострами, коновязями лошадей, зелеными ящиками, штыками и рассыпанными по всему пространству серыми шинелями. Никто из лиц отряда, не только солдаты, но даже и генералы, не подозревали того положения, в котором они находились, и того самопожертвования, которое требовалось от них для спасения всей армии. Всем после усиленных маршей так нужно было высушиться, обогреться, поесть и заснуть, что некогда было бы думать об этом.
На полях:<Но судьба покровительствовала. Мюрат хотел обмануть и сам попался. К[утузов] принял и войска бе[жали]. Но обман открылся. Б[онапарт] писал и Мюрат велел атаковать.
В то время, как Мюрат получил это письмо <К[утуз0в] был в голове колонны и, вызвав к себе Багратиона, говорил с ним>, колонны войск Кутузова шли в величайшем беспорядке.
Князь Андрей, только вернувшись, искал свою повозку и нашел ее у Грунта. Главнокомандующий прощ[ался] с Багратионом.>
Жителей уже почти никого не оставалось: все с стадами и пожитками разбегались в незанятые деревни. Оставались старики <женщины и дети>. В деревне Грунте, где стоял 6-ой егерский полк, перед лучшим домом деревни стоял часовой и зеленый ящик. В кухне пустого дома деньщик с засученными рукавами щипал пойманную курицу, другой повар разводил огонь для изготовления обеда полковому командиру. Сам полковой командир 6-го егерского, утомленный двумя бессонными ночами, спал мертвым сном на оставленной немцами кровати. Батальонные командиры, поместившиеся тоже по домам, кто отдыхал, кто составлял списки с адъютантом. Один, заболевший дорогой, ходил по ротам искать повозки для отъезда к обозам армии. Маркитант, не отставший от полка, несмотря на тяжесть дороги, расположился на площади деревни в [1822] большом доме, и у него сидело много офицеров с истомленными и раскрасневшимися лицами за глинтвейном, горячим вином с пряностями, введенным в большое употребление за границей. Другие офицеры сушились по квартирам и везде около печей и костров морщились и светлели, как лубок, сушащиеся, промокшие, стоптанные сапоги чернели и коробились [1823] чулки и дымились мокрые насквозь шинели. Некоторые офицеры, особенно ротные, ходили по ротам [1824] с фелдвебелями. Фелдвебеля, эта особенная могучая порода людей, как будто не зная, что такое усталость, голод и холод, как будто дома, ставили людей во фронт, равняли, рассчитывали по отделениям, тыкая в грудь пальцем и приказывая поднимать руку, или распоряжались приобретением сена, мяса и т. п. предметов, нужных для рот, или докладывали командирам, поворачивались налево кругом и только по большей суровости и отрывчивости их речей заметно было, что и они измучались не меньше других. Солдаты, где рассыпанные, как муравьи, копошились в деревне, таща сено, двери, заборы, где кучками толпились около костров, раздеваясь до нага и разуваясь и просушивая мокрые рубахи и подвертки, с наслаждением у огня пожимали голыми мускулистыми плечами и жарили в костре ноги, от которых дымилось, как и от подверток. В других ротах, где кашевары были расторопнее и уже сбегали с звенящими котлами за водой и дровами, солдаты с жадными глазами сидели около дымящей каши, которой не ели уж два дня и, как стая голодных гончих, переглядываясь друг с другом, ожидали, когда понесут пробу к ротному. Ротные собаки и животные, из которых некоторые были из России, дожидались тут же. В третьей роте, стоявшей подле леса, рябой, широкогрудый фелдвебель с мрачным и сосредоточенным [1825]
1822
Зачеркнуто:сарае
1823
Зач.:подвертки
1824
Зач.:считая людей
1825
На полях зачеркнуто:Едва успокоились, как показались гусары и перевели назад. И распространился слух о перемирии. Успокоились и ходили поглазеть на французов.
[ Далее в рукописи недостает двух листов]
[1826] В рту его совсем на боку была закушена курящаяся коротенькая трубочка с солдатским табаком. И это было молодечество. Очевидно Тушин был твердо уверен, что в этом костюме и с «носогрелкой», как он называл свою трубку, он имел вид молодчины, закаленного, боевого солдата, тогда как в его фигуре было больше сметного, чем воинственного. Тушин и по состоянию своему (у него было тысяча с лишком душ вместе с двумя братьями), и по образованию (он был воспитан французом гувернером и был очень начитан), и по связям, которыми он пренебрегал пользоваться, находился в несравненно высшем общественном положении, чем большинство офицеров и пехотных и артиллерийских, среди которых он жил, но он незаметно для себя так скрывал это превосходство, что не только не возбуждал зависти, но находился со всеми в самых товарищеских отношениях. Когда в том офицерском обществе, в котором он жил, заходили споры об ученых предметах, за решением их всегда обращались к Тушину и его слова считались непреложной истиной. Когда кому-нибудь из офицеров не только артиллерийской роты, но и полка, хотелось поесть и выпить, а своего не было, приходили к Тушину, зная, что по его средствам у него всегда были запасы; по удобствам, которые представляют зарядные ящики и запасные лафеты в артиллерии, у него было на чем возить запасы, а главное, что по его правилам солдатского товарищества он готов был с каждым поделиться последним. Но не за одно это любили Тушина все знавшие его (его знали все офицеры полка), его любили за то, что он был хороший человек, так говорили про него все, за то, что он со всеми был одинаков, с полковниками и с юнкерами. Враги между собой были одинаковыми приятелями Тушина. Никогда, никто не видал его сердитым, недовольным, скучающим. Ему, казалось, никогда не нужно было ничего, кроме того, что у него было: трубка, водка, книга, шахматная игра и игра в молодца военного. Трубку он не выпускал изо рта и один вестовой только и знал, что накладывал и раскуривал и, обтирая под мышкой, подавал капитану. Водку он пил постоянно так, что выпивал до тридцати рюмок в день, но никогда не делался пьян, а только большие, голубые глаза его больше блестели и он охотнее и лучше говорил. В шахматы он играл плохо, но страстно, с большим самолюбием и только за одно это дело мог сердиться. Книги он возил с собой и читал все, какие ему попадались, с одинаковым интересом, но любимые его книги были философские и исторические. В военного он играл постоянно: и сидя в палатке на полу, и пристроясь к костру солдатскому, и в разговорах с своими солдатами, которые жалели и уважали его. Кроме этих пристрастий, Тушин одинаково принимал живое участие во всех представляющихся удовольствиях: и в песне, и в пляске, и в охоте, и в игре в свайку. Двух вещей он не любил: игры в карты и толков о производствах.
1826
Во второй редакции на полях:Тушин трус.