Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик
Шрифт:
Летними вечерами, когда поток посетителей схлынет, в селе Михайловском раздаются, бывает, звоны колоколов. Иногда озорные, иногда стройные, с неким музыкальным порядком. Это значит: Семен Степанович либо, озорничая, демонстрирует гостю старинные звуки, либо, если гость музыкален, на пару с ним извлекает из бронзы что-то вроде мелодии, заставляющей человека остановиться и слушать.
Звонницу, кто в Михайловском побывал, все видели. Она расположена у сарайчика, как сюда, в пограничную зону, послал свой подарок — колокол. Назначение
Во времена Пушкина в колокола ударяли по праздничным и торжественным дням, во время похорон, свадеб, ярмарок. Оркестром из множества разноголосых снарядов искусно владели святогорские звонари. А на пасхальной неделе на колокольню подымались звонить — кто хотел.
В числе таких доброхотов был и Пушкин, очень любивший колокольную музыку. «Можно ль было оставить восстановленную звонницу беззвучной?.. И мы начали собирать колокола».
Есть у Семена Степановича в его домашнем «научно-исследовательском институте» более сотни папок с надписями, смысл которых не нуждается в объяснении: «Няня Арина Родионовна», «Ветряные и водяные мельницы», «Травы и древеса», «Звери и птицы», «Часовни», «Наталья Николаевна Пушкина в Михайловском», «Строительство дома» и так далее. В каждой папке — кропотливо собранные за многие годы документы, наблюдения, письма, рисунки, извлечения из архивов — все, что имело отношение к Михайловскому и окрестностям. Есть на полке и папка «Колокола». Заглянув в нее, узнаешь, где и как добыты, найдены были восемнадцать нынешних колоколов для звонницы, и то, что осталось в избытке, в запасе. И что ни колокол, то история. «Три больших, треснувших попытались лечить. И удачно! Свозили в Москву. Там, изучив состав сплавов, трещины заварили. Несколько колоколов нашли в деревнях. Один оказался древнейшим — четыреста лет назад отливался».
Узнав о заботах музея, стали слать, привозить колокола разные люди — моряки, пожарники, лесники, железнодорожники. Так оказался тут колокол с берегов Ладоги («висел на вышке»), из пожарного депо Пскова, с корабля в Мурманске.
«И пришел однажды ко мне из соседней деревни дед Кирилл, кротолов. «Закопан, — говорит, — у меня в земле колокол. Продам за 60 рублев».
«Почему же, — спрашиваю, — за шестьдесят, а не за тридцать или за двести?» «Так решил!»
«Ну, — говорю, веди, показывай». Откопали — целехонек!»
Так постепенно собрали все, что требовалось для звонницы. «И ведь поднять их надобно было! А это не фунт с осьмушкой поднять — один из колоколов весил сорок пудов. Подняли!»
И летом 1978 года в день рождения Пушкина под звуки глинковской «Славься!» грянули пушкиногорские колокола. «Великий был праздник. Я прослезился даже!»
Ну а колокола и колокольцы путями разными продолжали идти в Михайловское. И находят приют у дома и в доме хранителя памяти Пушкина
14 февраля к звоннице в Михайловском обязательно подойдут и ударят в колокол, самый звонкий и самый большой. Повод особый — день рождения Семена Степановича. И если надумают каждый прожитый год обозначить, то ударить придется восемьдесят раз.
80 лет — возраст почтенный. Лев Толстой говорил: хорошо прожитая жизнь — это долгая жизнь. Немногим из человеков до этой даты удается пройти. И уж совсем немного людей способны в этом возрасте сохранить радость жизни, жажду деятельности, способность сказать: «Други, жизнь — прекрасная штука!
Умейте ее ценить, спешите украсить ее делами достойными». Таков юбиляр. Вот он, у своих колоколов. Седой, без руки, потерянной на войне.
Но кто же скажет, что это старик? Это наш ровесник по духу. Низкий поклон вам, Семен Степанович, за все, что вы сделали для людей!
Собирание
Михайловское. Вечер.
Фото автора. 12 февраля 1983 г.
Зима в Михайловском
(Окно в природу)
Погода шалила во все времена. В этом году известные свои строки Пушкин мог бы написать и так: «Снег выпал только в феврале». До этого земля у Сороти была голой. Река не замерзла и разлилась половодьем, затопила мостки, ведущие от дома Пушкина в заречные Зимари.
Всякая рыба из Сороти почему-то переместилась в озеро Маленец, где обычно зимовали лишь караси и лини. Стволы деревьев в михайловских рощах теплая сырость покрыла зеленым налетом. Экскурсантов в такую погоду было немного, и местные кабаны осмелели до крайности, заявились однажды прямо к воротам усадьбы…
Это все я услышал в Михайловском уже «настоящей зимой», когда одна февральская ночь все побелила, осветила, развеселила. Мир пушкинских мест мгновенно преобразился.
От мороза утробно покрякивал лед на озерах.
Дятел, как дровосек, пожелавший согреться, без устали барабанил по сухому отростку ветлы. Сойки, распушив перья, недвижными шарами сидели на старой липе близ дома Пушкина. Белка, от которой снег спрятал припасы, приставала на дорожках к прохожим и, получив кусочек печенья, пряталась в ветки знаменитой Еловой аллеи. Синицы, воробьи, поползни таскали из кормушек овес. Заяц, давно одетый по-зимнему, при виде белого снега, наверное, облегченно вздохнул и за ночь отважно исходил всю усадьбу. Неторопливый его следок вьется от дома к аллее Керн, дальше — к сосне с колесом для аиста на верхушке, и баньке, и киоску, где днем туристы покупают открытки и книжки о заповеднике. В этом месте зайцу, как видно, пришла полезная мысль сбегать за реку в Зимари, где сложено в копнах сено, где у банек низко висят в погожую пору припасенные веники из березы. След через озеро по прямой линии убегает туда, где сверкают на солнце снежные крыши деревни.
И санный след… На дровнях — два конюха заповедника, а следом за ними в маленьких, почти игрушечных санках несется местный цыган
Петька Степанов. Он пятый раз приехал сюда, в заповедник, пытается обменять свою мохноногую, преклонного возраста лошаденку на молодую кобылу. Давно получив отказ у завхоза, молодой настойчивый цыган надежды все же не теряет. Теперь он хочет увидеться с «самим Гейченко» и выложить главный свой козырь: «Пушкин любил цыган».
Шансов заполучить в свои руки молодую лошадку у Петьки немного, но ему по душе сам процесс разговора о лошадях и возможность побыть в заповеднике. Когда две подводы тронулись вниз с Михайловского холма, цыганская лошадь, хватая сено с передних саней, тоже резво засеменила. А Петька вожжами одобрил ее желание пробежаться…
Старые сосны. Прозябший, заиндевелый тальник у замерзшего края воды. Мельница.
Три лошадки, легко бегущие по дороге. Слышен говор людей, сидящих в санях, скрип полозьев по снегу — на дровнях обновляют путь… А между тем это не начало зимы, а ее окончанье. Над михайловской рощей летают, резвятся в брачном полете два ворона. Какую весну в своей жизни готовятся встретить эти, живущие дольше людей существа? Могли они видеть тут Пушкина? Соблазнительно думать: могли. С непокрытой головой стоял, возможно, он тут, на холме, очарованный блеском снега, скрипом саней и предвесенней игрою воронов в небе. И, наверное, хотелось ему надолго, навсегда оставить в памяти все, что он видел и слышал в это мгновение жизни.