Полное собрание сочинений. Том 19. Анна Каренина. Части 5?8.
Шрифт:
Львов был дома, и Левин без доклада вошел к нему.
Львов в домашнем сюртуке с поясом, в замшевых ботинках сидел на кресле и в pince-nez с синими стеклами читал книгу, стоявшую на пюпитре, осторожно на отлете держа красивою рукой до половины испеплившуюся сигару.
Прекрасное, тонкое и молодое еще лицо его, которому курчавые, блестящие серебряные волосы придавали еще более породистое выражение, просияло улыбкой, когда он увидел Левина.
– Отлично! А я хотел к вам посылать. Ну, что Кити? Садитесь сюда, спокойнее...
– Он встал и подвинул качалку.
– Читали последний циркуляр в Journal de St.-P'etersbourg?
Левин рассказал слышанное от Катавасова о том, что говорят в Петербурге и, поговорив о политике, рассказал про свое знакомство с Метровым и поездку в заседание. Львова это очень заинтересовало.
– Вот я завидую вам, что у вас есть входы в этот интересный ученый мир, - сказал он. И, разговорившись, как обыкновенно, тотчас же перешел на более удобный ему французский язык.
– Правда, что мне и некогда. Моя и служба и занятия детьми лишают меня этого; а потом я не стыжусь сказать, что мое образование слишком недостаточно.
– Этого я не думаю, - сказал Левин с улыбкой и, как всегда, умиляясь на его низкое мнение о себе, отнюдь не напущенное на себя из желания казаться или даже быть скромным, но совершенно искреннее.
– Ах, как же! Я теперь чувствую, как я мало образован. Мне для воспитания детей даже нужно много освежить в памяти и просто выучиться. Потому что мало того, чтобы были учителя, нужно, чтобы был наблюдатель, как в вашем хозяйстве нужны работники и надсмотрщик. Вот я читаю - он показал грамматику Буслаева, лежавшую на пюпитре - требуют от Миши, и это так трудно... Ну вот объясните мне. Здесь он говорит...
Левин хотел объяснить ему, что понять этого нельзя, а надо учить; но Львов не соглашался с ним.
– Да, вот вы над этим смеетесь!
– Напротив, вы не можете себе представить, как, глядя на вас, я всегда учусь тому, что мне предстоит, именно воспитанию детей.
– Ну, уж учиться-то нечему, - сказал Львов.
– Я только знаю, - сказал Левин, - что я не видал лучше воспитанных детей, чем ваши, и не желал бы детей лучше ваших.
Львов, видимо, хотел удержаться, чтобы не высказать своей радости, но так и просиял улыбкой.
– Только бы были лучше меня. Вот всё, чего я желаю. Вы не знаете еще всего труда, - начал он, - с мальчиками, которые, как мои, были запущены этою жизнью за границей.
– Это всё нагоните. Они такие способные дети. Главное - нравственное воспитание. Вот чему я учусь, глядя на ваших детей.
– Вы говорите - нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно! Только что вы побороли одну сторону, другие вырастают, и опять борьба. Если не иметь опоры в религии, - помните, мы с вами говорили, - то никакой отец одними своими силами без этой помощи не мог бы воспитывать.
Интересовавший всегда Левина разговор этот был прерван вошедшею, одетою уже для выезда, красавицей Натальей Александровной.
– А я не знала, что вы здесь, - сказала она, очевидно не только не сожалея, но даже радуясь, что перебила этот давно известный ей и наскучивший разговор.
– Ну, что Кити? Я обедаю у вас нынче. Вот что, Арсений, - обратилась она к мужу, - ты возьмешь карету...
И между мужем и женой началось суждение, как они проведут день. Так как мужу надо было ехать встречать кого-то по службе, а жене в концерт и публичное заседание юго-восточного
– Вот он меня портит, - сказал Львов жене, - уверяет меня, что наши дети прекрасные, когда я знаю, что в них столько дурного.
– Арсений доходит до крайности, я всегда говорю, - сказала жена.
– Если искать совершенства, то никогда не будешь доволен. И правду говорит папа, что когда нас воспитывали, была одна крайность - нас держали в антресолях, а родители жили в бельэтаже; теперь напротив - родителей в чулан, а детей в бельэтаж. Родители уж теперь не должны жить, а всё для детей.
– Что ж, если это приятнее?
– сказал Львов, улыбаясь своею красивою улыбкой и дотрогиваясь до ее руки.
– Кто тебя не знает, подумает, что ты не мать, а мачеха.
– Нет, крайность ни в чем не хороша, - спокойно сказала Натали, укладывая его разрезной ножик на стол в определенное место.
– Ну вот, подите сюда, совершенные дети, - сказал он входившим красавцам мальчикам, которые, поклонившись Левину, подошли к отцу, очевидно желая о чем-то спросить его.
Левину хотелось поговорить с ними, послушать, что они скажут отцу, но Натали заговорила с ним, и тут же вошел в комнату товарищ Львова по службе, Махотин, в придворном мундире, чтобы ехать вместе встречать кого-то, и начался уж неумолкаемый разговор о Герцеговине, о княжне Корзинской, о думе и скоропостижной смерти Апраксиной.
Левин и зaбыл про данное ему поручение. Он вспомнил, уже выходя в переднюю.
– Ах, Кити мне поручила что-то переговорить с вами об Облонском, - сказал он, когда Львов остановился на лестнице, провожая жену и его.
– Да, да, maman хочет, чтобы мы, les beaux-fr`eres [84] , напали на него, - сказал он, краснея и улыбаясь.
– И потом, почему же я?
– Так я же нападу на него, - улыбаясь сказала Львова, дожидавшаяся конца разговора в своей белой собачьей ротонде.
– Ну, поедемте.
84
[шурья,]
V.
В утреннем концерте давались две очень интересные вещи.
Одна была фантазия Король Лир в степи, другая был квартет, посвященный памяти Баха. Обе вещи были новые и в новом духе, и Левину хотелось составить о них свое мнение. Проводив свояченицу к ее креслу, он стал у колонны и решился как можно внимательнее и добросовестнее слушать. Он старался не развлекаться и не портить себе впечатления, глядя на махание руками белогалстучного капельмейстера, всегда так неприятно развлекающее музыкальное внимание, на дам в шляпах, старательно для концерта завязавших себе уши лентами, и на все эти лица, или ничем не занятые, или занятые самыми разнообразными интересами, но только не музыкой. Он старался избегать встреч со знатоками музыки и говорунами, а стоял, глядя вниз перед собой и слушал.