Полное собрание сочинений. Том 19. Анна Каренина. Части 5?8.
Шрифт:
Но чем более он слушал фантазию Короля Лира, тем далее он чувствовал себя от возможности составить себе какое-нибудь определенное мнение. Беспрестанно начиналось, как будто собиралось музыкальное выражение чувства, но тотчас же оно распадалось на обрывки новых начал музыкальных выражений, а иногда просто на ничем, кроме прихоти композитора, не связанные, но чрезвычайно сложные звуки. Но и самые отрывки этих музыкальных выражений, иногда хороших, были неприятны, потому что были совершенно неожиданны и ничем не приготовлены. Веселость и грусть, и отчаяние, и нежность, и торжество являлись безо всякого на то права, точно чувства сумасшедшего. И, так же как у сумасшедшего, чувства эти проходили неожиданно.
Левин
– Удивительно!
– говорил густой бас Песцова.
– Здравствуйте, Константин Дмитрич. В особенности образно и скульптурно, так сказать, и богато красками то место, где вы чувствуете приближение Корделии, где женщина, das ewig Weibliche, [85] вступает в борьбу с роком. Не правда ли?
85
[вечно женственное,]
– То есть почему же тут Корделия?
– робко спросил Левин, совершенно забыв, что фантазия изображала короля Лира в степи.
– Является Корделия... вот!
– сказал Песцов, ударяя пальцами по атласной афише, которую он держал в руке, и передавая ее Левину.
Тут только Левин вспомнил заглавие фантазии и поспешил прочесть в русском переводе стихи Шекспира, напечатанные на обороте афиши.
– Без этого нельзя следить, - сказал Песцов, обращаясь к Левину, так как собеседник его ушел, и поговорить ему больше не с кем было.
В антракте между Левиным и Песцовым завязался спор о достоинствах и недостатках Вагнеровского направления музыки. Левин доказывал, что ошибка Вагнера и всех его последователей в том, что музыка хочет переходить в область чужого искусства, что так же ошибается поэзия, когда описывает черты лиц, что должна делать живопись, и, как пример такой ошибки, он привел скульптора, который вздумал высекать из мрамора тени поэтических образов, восстающие вокруг фигуры поэта на пьедестале. «Тени эти так мало тени у скульптора, что они даже держатся о лестницу», сказал Левин. Фраза эта понравилась ему, но он не помнил, не говорил ли он прежде эту же самую фразу и именно Песцову, и, сказав это, он смутился.
Песцов же доказывал, что искусство одно и что оно может достигнуть высших своих проявлений только в соединении всех родов.
Второй нумер концерта Левин уже не мог слушать. Песцов, остановившись подле него, почти всё время говорил с ним, осуждая эту пиесу за ее излишнюю, приторную, напущенную простоту и сравнивая ее с простотой прерафаелитов в живописи. При выходе Левин встретил еще много знакомых, с которыми он поговорил и о политике, и о музыке, и об общих знакомых; между прочим встретил графа Боля, про визит к которому он совсем забыл.
– Ну, так поезжайте сейчас, - сказала ему Львова, которой он передал это, - может быть, вас не примут, а потом заезжайте за мной в заседание. Вы застанете еще.
VI.
– Может быть, не принимают?
– сказал Левин, входя в сени дома графини Боль.
– Принимают, пожалуйте, - сказал швейцар, решительно снимая с него шубу.
«Экая досада, - думал Левин, со вздохом снимая одну перчатку и расправляя шляпу.
– Ну, зачем я иду? ну, что мне с ними говорить?»
Проходя через первую гостиную,
– Как здоровье вашей жены? Вы были в концерте? Мы не могли. Мама должна была быть на панихиде.
— Да, я слышал... Какая скоропостижная смерть, - сказал Левин.
Пришла графиня, села на диван и спросила тоже про жену и про концерт.
Левин ответил и повторил вопрос про скоропостижность смерти Апраксиной.
– Она всегда, впрочем, была слабого здоровья.
– Вы были вчера в опере?
– Да, я был.
– Очень хороша была Лукка.
– Да, очень хороша, - сказал он и начал, так как ему совершенно было всё равно, что о нем подумают, повторять то, что сотни раз слышал об особенности таланта певицы. Графиня Боль притворялась, что слушала. Потом, когда он достаточно поговорил и замолчал, полковник, молчавший до сих пор, начал говорить. Полковник заговорил тоже про оперу и про освещение. Наконец, сказав про предполагаемую folle journ'ee [86] у Тюрина, полковник засмеялся, зашумел, встал и ушел. Левин тоже встал, но по лицу графини он заметил, что ему еще не пора уходить. Еще минуты две надо. Он сел.
86
[безумный день]
Но так как он всё думал о том, как это глупо, то и не находил предмета разговора и молчал.
– Вы не едете на публичное заседание? Говорят, очень интересно, - начала графиня.
– Нет, я обещал моей belle-soeur [87] заехать за ней, - сказал Левин.
Наступило молчание. Мать с дочерью еще раз переглянулись.
«Ну, кажется, теперь пора», подумал Левин, и встал. Дамы пожали ему руку и просили передать mille choses [88] жене.
87
[свояченице]
88
[тысячу поклонов]
Швейцар спросил его, подавая шубу:
– Где изволите стоять?
– и тотчас же записал в большую, хорошо переплетенную книжку.
«Разумеется, мне всё равно, но всё-таки совестно и ужасно глупо», подумал Левин, утешая себя тем, что все это делают, и поехал в публичное заседание Комитета, где он должен был найти свояченицу, чтобы с ней вместе ехать домой.
В публичном заседании Комитета было много народа и почти всё общество. Левин застал еще обзор, который, как все говорили, был очень интересен. Когда кончилось чтение обзора, общество сошлось, и Левин встретил и Свияжского, звавшего его нынче вечером непременно в Общество сельского хозяйства, где будет читаться знаменитый доклад, и Степана Аркадьича, который только что приехал с бегов, и еще много других знакомых, и Левин еще поговорил и послушал разные суждения о заседании, о новой пьесе и о процессе. Но, вероятно вследствие усталости внимания, которую он начинал испытывать, говоря о процессе, он ошибся, и ошибка эта потом несколько paз с досадой вспоминалась ему. Говоря о предстоящем наказании иностранцу, судившемуся в России, и о том, как было бы неправильно наказать его высылкой за границу, Левин повторил то, что он слышал вчера в разговоре от одного знакомого.