Полное собрание сочинений. Том 2. Повести. Рассказы. Драмы
Шрифт:
Многие чернокожие обитатели колонии делали попытку попробовать на вкус и покушать «сахарную муху». После подобных опытов они все неизменно становились убежденными почитателями дьявола.
Наш бедный пастор тщетно старался их направить на путь истины.
Настала зима. Меду в этом году оказалось на редкость мало, и никто не мог объяснить, почему это могло случиться. В глубине души у пастора было какое-то неясное враждебное чувство к этим маленьким совратителям его чернокожей паствы, так мало изготовлявшим меду и так много способствовавшим
Вот проходит зима без дождей и без снега. Добрый пастор лежит в гамаке, пристроенном между двух стройных пальм, а молодая новообращенная негритянка заботливо обмахивает его веером. Пастор тем временем занимается благочестивыми размышлениями на тему о бытии Божьем.
Я еще понимаю, — рассуждает он, — что может существовать особый бог у пьяниц; но откуда мог взяться этот новый бог у пчел и у негров, об этом нужно серьезно подумать.
И он думает. Глаза его при этом с состраданием и нежностью смотрят на молодую негритянку, которая, наперекор всем рассказам о грехопадении прародителей, не стесняясь стояла перед ним совершенно нагая.
Так незаметно проходит зима, а за нею весна и лето. За это время пчелы успели совратить значительное количество негритянских душ.
Когда наступила осень, пастор захотел узнать, как собирали его пчелы мед в это истекшее лето. Захватив с собою пчелинца, негра Цезаря, он в один прекрасный день отправился на пчельник за медом.
Каково же было изумление пастора, когда он не нашел в своих ульях ни одной капли меда.
В первую минуту он заподозрил Цезаря.
— Это ты, осел, поел весь мой мед? — закричал на него пастор.
— Нет, масса, негры никогда не едят пчелиного помета.
— Ты хочешь сказать, меда?
— Да, масса, вот это самое, что пчелы делают. Христиане едят пчелиный навоз, а негры навоза есть не станут.
— Да это вовсе не навоз, это их зимний корм.
— У нас не бывает зимы.
— Это правда, и твое замечание справедливо, но пчелы всё же должны собирать мед, потому что их к этому побуждает инстинкт, то есть, воля Божья. Понимаешь теперь?
— Как же так? Бог захотел, чтобы мухи ели зимой то, что они соберут за лето? Я этого не могу понять, масса.
— Да пойми же ты, дурья голова, что они должны непременно собирать мед, или там, как ты его называешь по-своему. Раз существует на небе Бог, воля его должна быть исполнена на земле.
— Хорошо, святой отец. Но что же тогда будет с волей этих мух?
— Не говори, пожалуйста, глупостей! У животных не может быть собственной воли.
— Я не могу понять, почему, дорогой брат. И зачем твоим пчелам собирать запасы на зиму, когда они круглый год могут есть сахарный тростник. Твои маленькие зверки вовсе не так глупы, как ты думаешь.
В голове у священника всё помутилось. Неужели же негр прав, и пчелы в самом деле поняли, что им не надо больше собирать зимних запасов, раз всегда можно достать
Страшные сомнения завладели душою священника. Если допустить, что пчелы способны мыслить, то придется признать, что они в состоянии делать выводы из своих размышлений и, следовательно, могут произвольно изменять вечные законы природы. Что же тогда останется от инстинкта и Божественного промысла?
Доведенный до отчаяния мучительными сомнениями и выведенный из терпения неисправимой леностью своих пчел, пастор в один прекрасный день принялся с яростью разбивать свои ульи. Пчелы, разумеется, пришли в бешенство от такого варварского обращения с ними и накинулись на пастора, который после непродолжительного единоборства упал побежденным на землю. Его без чувств перенесли в постель.
Во время длинных ночей, проведенных на одре болезни, пастор успел раскаяться в своих заблуждениях. За ним ухаживала его старушка-мать, благочестивое миросозерцание которой по прежнему было свободно от влияния суеверного теизма. Пастор открыл ей свои сомнения, и к нему возвратилась его детская вера. После этого он открыто объявил себя сторонником истинной атеистической религии, к великой радости всей своей чернокожей паствы, которой пришлось так много претерпеть под тяжестью неопровержимых доказательств бытия Божие.
Любовь к отечеству
Вишневые деревья стоят в цвету, и щука играет в камышах маленького залива.
Молодой человек сидит в сенях простой деревенской избы, которую он снял вместо дачи на лето. Освободив себя от накрахмаленного воротника и манжет, он занялся снаряжением удочек и радостно вдыхает свежесть ясного майского утра, смешанную с ароматом трубки.
Его молодая жена тут же разбирает содержимое чемодана, а детишки весело играют в саду, где только что распустились тюльпаны и нарциссы.
— В самом деле, как хорошо в деревне! — восклицает муж. — Ты не можешь себе представить, как я ненавижу город.
И он показывает рукой на пелену черного дыма, застилающую горизонт в том месте, где расположен город.
— Погоди, дай только прийти осени, и ты запоешь хвалебные песни городской жизни, — отвечает жена.
— Ты хочешь этим сказать, что всё дело в температуре? Весьма вероятно, что это именно так.
В это время прибегают дети и кричат во всё горло:
— Ласточки! Ласточки прилетели! Вот они!
Воздух оглашается веселым чириканьем перелетных пташек, возвратившихся в свои старые гнезда.
— Ласточки приносят с собой счастье в дом. Правда, мама? — спрашивает девочка.
— Правда, детка, отвечает мать. — Поэтому не надо разорять их гнезд. Помните это, дети, и посмотрите, как ласточки любят свою родину. Они всегда возвращаются….
— К своей первой любви, — доканчивает муж. — А осенью они улетают отсюда совсем так же, как и я.
Ласточки сидят на телеграфном столбе и оживленно разговаривают.