Полное собрание сочинений. Том 3. Ржаная песня
Шрифт:
«Па-ах!!!»
Едва не роняешь ружье от грома. Видишь, как синим туманом разливается дым по поляне.
— Взял?!
Сладкая усталость в ногах. Скорей бы к огням.
— Достал… — нарочно равнодушным голосом говорит Сашка, сын егеря. Сквозь синие космы видно, как он поставил к березке «тулку» и вяжет к поясу зайца.
К вечеру еще один раз полыхнул гром. И все.
Может, новая тактика объявилась в заячьем мире, может, Фукса с Фуксом устали, может, ноги у нас… Целый день на ногах! Словом, только двух удалось…
У старого пня на поляне зажегся костер. Если на ивовый прут кружками нанизать колбасу, получится что-то
— Угостила бы!..
— Одного хватит?! — кричит девчонка с кирпично-красными от быстрой езды щеками.
В траву катится, трескаясь на ходу, огромный кочан…
Что там квас, лимонад, если, мучаясь жаждой, вы хоть раз отведали холодной, хрустящей, с грядки, осенней капусты!
Сладкая усталость в ногах. Скорей бы к огням!.. Через дорогу с тихим задумчивым свистом перелетели и сели на елку два снегиря — вестники белых узоров зимы…
Фото автора. 14 ноября 1962 г.
Объятия Дуная
В вагоне не оказалось воды. Хотелось пить и, как это бывает, разговор пошел о воде.
— В Кишиневе в сорок четвертом — ни капли! Город из рук в руки переходил. Водопровод — в клочья. Ни капли! Вспомнили о родничке в старом саду, называется Боюканы. С бидонами, с ведрами, с кружками и стаканами стояли в очереди. Ну, конечно, сейчас же и спекулянт появился. Стоит спекулянт на базаре, стеклянной банкой продает воду: «Пять рублей!..» Белым вином умывались, выходило дешевле… Точно. Я сам умывался.
— А у нас от воды деться некуда. Вся жисть на воде… Про нас и в журнале… Так и сказано: «Вся жисть на воде». Да-а… Это в аккурат там, где Дунай целость теряет, петлять начинает по гирлам, по камышам…
В блокноте у меня очень давно записано название городка: «Вилково. Вместо асфальта — вода. Рыбаки. Староверы. Дунайская сельдь».
Теперь выпадал случай поглядеть на вторую Венецию.
Дорога из Кишинева оказалась несложной.
В Измаиле (том самом, где Суворов прославился) надо сесть на маленький пароходик и плыть по Дунаю к Черному морю. Если дорого время, надо сесть на «Ракету». Этот сверкающий белый снаряд дрожит от нетерпения, как норовистая лошадь. И когда капитан в своей обтекаемой рубке отпустит наконец удила, «Ракета» срывается с места, мчится, как и подобает ракете, только не дым из хвоста, а белая дунайская пыль. И все, кто первый раз оседлал эту лошадь, переглядываются, улыбаются: вот это да!
Наверх подняться? Что вы! Не только шапку, самого встречным ветром, как листок, сдует, и тогда Дунай тебе покажется особенно широким.
На Дунае новичок сразу Штрауса вспоминает и удивляется: почему же не голубой?.. Действительно, не голубой. Но вода ведь такая штука: небо огнем полыхает — и вода полыхает, небо свинцовое — и вода серая, как тоска. Наверное, в тот день Штрауса небо было голубое-голубое.
В погожее время Дунай кроткий и чистый, как дорогое зеркало. Если чайка летит, кажется — две чайки летят. Четыре берега.
Как и подобает силачу, который держит на хребте своем черные баржи, рыбацкие лодки и белые пароходы, Дунай не хвастает попусту силой. Шумливы только мелкие речки. А тут ширь и глубь и красота така-а-ая… Что-то шепчут губы девушки, которая стоит на корме рядом со мной.
Угадываю: «Ду-най го-лу-бой…»
Справа и слева одинаковые берега. Старые, кургузые ветлы. Слева — наша земля, справа — заграничная. Слева — наши столбы, полосатые, с гербом. Справа — румынские. Что-то сверкнуло. Наверное, стекла бинокля. Пограничники всё видят… Два рыбака. Один ловит справа, другой — слева. У границы свои законы. Говорить не положено на реке. Но я думаю, эти два рыбака говорят. Наверное, так: «Ну, как сегодня?..» — «А никак. Осень. Какая рыба…»
Пристань с надписью «Вилково». Толпа на пристани. Сегодня проводы в армию. Бритые рыбаки непременно хотят разбить каблуками дощатый пол дебаркадера, гармошка выдыхает через медные ноздри весь дух, какой только есть в гармошке, и вот-вот выпрыгнет из-за белого полотенца. Чья-то косынка вьется над бритыми головами. Старуха плачет. Две девчонки хохочут и сыплют пригоршнями на бритые головы лепестки белых и красных астр. Частушки. «Последний нонешний денечек», «У нас еще до старта…» — все смешалось…
— Ну, все. Трап! — Капитан вошел в рубку. Видно, как притронулся к «удилам».
«Ракета» сверкнула белым хвостом и понесла гармошку и бритые головы по Дунаю.
И вот уже пусто на пристани. Плавают по воде лепестки астр и оброненная кем-то пачка сигарет «Лайка».
Двое мальчишек обращают внимание на мою пушку со стеклами.
Через две минуты мы уже связаны контрактом любопытных людей. Я им — поносить сумку и «пушку», рассказать про Гагарина и Москву. Они мне — показать Вилково.
Когда шел подсчет всех чудес света, почему-то семь насчитали. А их много больше. Вилково тоже надо считать.
Разве это не чудо! Дома, палисадники у домов — в рядок, как положено. На плетнях горшки, белье на веревках. Однако попробуй заехать на улицу в этом городе. Только на лодке заедешь!
Вместо асфальта, булыжника или даже простой деревенской травы-муравы вода течет по всем улицам. Домики чуть выше воды. Около домиков — виноград, груши, яблони. Поспеет яблоко, захочет на землю упасть, а земли-то, глядишь, и нет под веткой. Блюк! — и поплывет яблоко. А что касается ребятишек, рыбы захотел половить — пожалуйста, бери бредень, лови прямо на улице; купаться — хоть из окна прыгай. Из окна же, если захочешь, можно закинуть и удочку. Лещи, сазаны, караси, судаки — отцепляй прямо на сковородку. А на бережку, в илистом палисаднике, все что хочешь родится. Земля такая: загородят палками край канала, глядишь — палки листья пустили, и вот уже превратилась ограда в аллею кудрявых ракит — еле-еле продерешься на лодке. А лодка тут — все!
Родился человек — из роддома по воде доставят, свадьба — на лодках, что-нибудь по хозяйству купил, кровать, скажем, стол — на лодке везут. Умрет человек — последнее путешествие тоже на лодке.
Если вода небольшая, мимо домов можно пройти и сухопутным путем.
Тянутся вдоль канала на сваях деревянные «тротуары», где шириной в полметра, где в одну доску. Ночью чужак, глядишь, бултыхнется с мостков. А свой человек уверенно ходит.
В темноте сразу определить можно, кто идет по мосткам.