Полное собрание сочинений. Том 50

Л.Н. Толстой

Дневники 1888—1890 годов, как и все творчество писателя, свидетельствуют о том, что «мысль Толстого направлялась всегда по линии интересов крестьянской массы»,² что в своем стремлении «дойти до корня», до основных причин социального зла, беспощадно срывал великий художник «все и всяческие маски» с институтов насилия господствующих классов над миллионами угнетенных.

Мучительно напряженно искал писатель средств достижения социальной справедливости. Он сознавал, что справедливость эта «никак не может совершиться ни путем того правительственного насилия, которое теперь существует... ни тем путем, который проповедуют евангельские социалисты, путем проповеди и постепенного сознания людей, что так выгоднее» (Дневник, 7 сентября 1889 года).

Но здесь же Толстой обнаруживал непонимание единственного действенного средства преобразования мира — путем революционного насилия большинства трудящихся над меньшинством эксплоататорских классов.

Толстой понимал, что революционеры стремятся к верной цели — социальной справедливости. Их цели он сочувствовал, но отвергал революционный путь переустройства мира. Обращаясь к изысканию средств уничтожения социального зла, Толстой проявлял всю утопичность и «реакционную наивность своей теории».³ Отвергая революционную борьбу за справедливое распределение материальных благ, добываемых человечеством, Толстой, проповедуя «нравственное самоусовершенствование», предлагал отказаться от производства и потребления «лишних» материальных благ как основного, по его мнению, источника социального зла, возвратиться к первобытным формам общежития и т. д. 27 июля 1889 года он записывает в Дневнике: «Земледелие, заменяющее кочевое состояние, которое я выжил в Самаре, есть первый шаг богатства, насилий, роскоши, разврата, страданий. На первом шаге видно. Надо сознательно вернуться к простоте вкусов того времени. Это невинность мира детская».

Толстой проявляет острую наблюдательность, когда отмечает малую продуктивность разобщенного, индивидуального крестьянского труда (дневниковая запись 13 сентября 1890 г.). Он высказывает правильные мысли о пользе для человечества коллективной формы труда. Это мысли не одного Толстого. Это мысли многих миллионов тружеников земли, веками мечтавших о работе «сообща» как о наиболее продуктивной форме труда. Но подобно патриархальному крестьянину, Толстой не сознает, что для достижения коллективных форм труда в деревне надо сначала уничтожить частно-собственническое землевладение, то есть революционным путем уничтожить эксплоататорскую систему.

Учение Толстого соответствовало социальным взглядам патриархального крестьянства, которое, ненавидя своих угнетателей, «стремясь к новым формам общежития, относилось очень бессознательно, патриархально, по-юродивому, к тому, каково должно быть это общежитие, какой борьбой надо завоевать себе свободу, какие руководители могут быть у него в этой борьбе...»⁴

Обличая социальное зло, Толстой не знает путей к достижению справедливого общественного устройства, путей к освобождению народа от власти «дармоедов» и рекомендует «самому, каждому приближаться к идеалу» (запись 22 апреля 1889 года).

В своих философских обоснованиях теории «нравственного самоусовершенствования» Толстой исходит из сугубо идеалистических положений, что «дух управляет материею: материя есть последствие деятельности духа» (т. 50, Записная книжка № 2, 23 ноября 1889 года). Исходя из этого же основного идеалистического положения, Толстой пытается критиковать «механическую теорию» материалистов (Дневник, 22 февраля 1890 года и др.), отвергает детерминизм воли человека (Дневник, 13 апреля 1890 года), приходит к ложному выводу, что сознание может развиваться вне зависимости от окружающей человека социальной среды (Дневник, 28 ноября 1890 года), и т. д.

В рассматриваемых Дневниках отражены многие ложные (и потому мучительные для Толстого) попытки «низвергнуть» материалистическое учение о природе и общественном развитии.

Не соглашаясь с реакционными взглядами Н. Н. Страхова, Толстой вместе с тем порицает страстную критику идеалистических лжетеорий Страхова великим революционером в науке К. Тимирязевым (записи 14 июня 1889 года и др.).

Прочитав одну из статей профессора Харьковского университета П. И. Ковалевского, Толстой, как видно из записи в Дневнике 30 апреля 1889 года, не мог ничего противопоставить материалистическому

объяснению происхождения сознания. Но, верный идеалистическим основам своих философских воззрений, он объявляет, что теория происхождения сознания не нужна. Главное, что надо знать, — утверждает Толстой, — это — как сознанию действовать, и не признает, что без знания и изменения причин, действующих на сознание, нельзя изменить и само сознание. Ему кажется, что достаточно людям захотеть «усовершенствоваться», как мир преобразуется сам собой, по воле человеческого сознания. Надо только найти ключ к тому, чтобы убедить человечество изменяться в лучшую сторону. А этим ключом может быть, по мнению Толстого, инстинктивная вера в «бога — добро».

Отстаивая идеалистическую точку зрения, Толстой не возвышал, как это казалось ему, а, напротив, принижал роль сознания в жизни общества. Человек, записывает он 27 июля 1889 года в Дневнике, «всегда с завязанными глазами. И тем лучше исполняет волю бога, чем он слепее. Как слепая лошадь лучше ходит на кругу».

Со свойственной идеализму наивной, ни на чем не основанной верой в непогрешимость своих догм Толстой восклицает: «С матерьялистами и совсем заблуждающимися не надо тратить времени на спор. Надо, указав им их ошибку, идти вперед; пускай остаются позади. Так же, как с людьми, спорящими о дороге. Надо указать им настоящую и идти по ней, предоставив им исправить свою ошибку или остаться назади» (запись 2 июня 1889 года). Но «спорить» с материалистами Толстому приходится вновь и вновь, потому что, основываясь на ложных философских позициях, великий писатель, естественно, не мог сам отыскать «настоящей дороги» к достижению социального преобразования мира. Приняв решение «не тратить времени на спор» с материалистами, Толстой ходом самой жизни, разрушающей утопические иллюзии писателя, вынужден был все чаще и чаще возвращаться к мыслям о материалистическом учении.

Так Дневники Толстого с чрезвычайной рельефностью обнажают кричащие противоречия в мировоззрении писателя, отразившего «разум» и «предрассудки» патриархального крестьянства, слабые и сильные стороны его идеологии.

Проповедуя терпение, смирение, «нравственное самоусовершенствование», «непротивление злу насилием», Толстой вместе с тем резко восставал против всякого конкретного проявления социального зла, против всяких попыток его оправдания.

Среди абстрактных, реакционно-идеалистических, религиозно-нравственных рассуждений в его Дневниках содержится огромное количество исключительно ярких страниц страстного обличения социальной несправедливости. Эти записи представляют для нас особый интерес. Они помогают уяснить идейную направленность творчества писателя, понять кровную связь его с социальными чаяниями и стремлениями дореволюционного крестьянства.

В Дневниках и Записных книжках 1888—1890 годов находим многочисленные заметки и подготовительные материалы к обличительным произведениям Толстого этих лет. Здесь зафиксированы первые замыслы «Воскресения» и первоначальный этап работы над бессмертным романом, различные стадии работы писателя над пьесой «Плоды просвещения», повестями «Крейцерова соната», «Дьявол», «Отец Сергий», статьей об искусстве и другими произведениями.

Наибольшее внимание, естественно, привлекают материалы, связанные с историей создания «Воскресения».

Еще задолго до того, как в творческом сознании писателя стал конкретно вырисовываться замысел «Коневской повести» («Воскресения»), Толстой мечтал создать обличительное художественное произведение. 5 января 1889 года, находясь в Москве, он прочел статью Кеннана о тюремном режиме, установленном для политических заключенных в Петропавловской крепости. В этот же день он записал в Дневнике: «Читал Кеннена и страшное негодование и ужас при чтении о Петропавловской крепости. Будь в деревне, чувство это родило бы плод». Только городская обстановка жизни, раздражавшая и тяготившая писателя, помешала ему тогда создать художественный «плод», характер которого соответствовал бы идейной направленности «Воскресения». Позднее режим Петропавловской крепости был изображен Толстым во второй части романа.