Полное собрание сочинений. Том 6.
Шрифт:
До сих пор текст представляет мало нового, с конца 3-й главы начинаем вариант.
Псня прекратилась.
— «Эко нарядные ребята!» сказалъ урядникъ. «Это къ вамъ, нянюка, пошли», обратился онъ къ Марьян.
— «Подъ часами, двка, спать будешь, не украдешься!» проговорила баба.
— «А что начальникъ то ихнiй, что у васъ стоить», спросилъ урядникъ: «иметъ ли благородство въ своей наружности?» (Урядникъ былъ изъ молодыхъ грамотныхъ казаковъ.)
— «А я разв видала?» отвчала Марьяна. «За чихиремъ ему ходила, — сидитъ чортъ какой то у окна съ дядей Ерошкой, такой же, какъ онъ, дьяволъ.
— «Деньги платилъ за чихирь то?»
— «А то нтъ?»
—
— «Какъ хочетъ батюшка, такъ и длаетъ», сказала Марьяна.
— «И охота теб за Терешку идти», сказалъ урядникъ. «Красавица такая и такъ за ни что замужъ идешь».
— «А то съ тобой связаться», сказала Марьяна.
— «Худа бы не видала», отвечалъ урядникъ. «Дай смячекъ», прибавилъ онъ: «а я еще принесу».
— «Вс не бери», сказала Марьяна, отворачивая воротъ рубахи.
«Право слово, совсмъ глупо длаешь, что замужъ идешь», сказалъ урядникъ, доставая у ней изъ-за пазухи горсть смя.
— «Теб ли да на двичей вол не жить. Кажется, по всему полку другой красавицы такой нту». —
Двки снова запли псню, урядникъ подслъ къ Марьян и что то шепталъ ей.
— «Ну те къ чорту, смола! У тебя жена есть», вдругъ закричала девка, вставая, и со всего размаха кулакомъ ударила по спин урядника.
Урядникъ засмялся и отошелъ къ другимъ двкамь.
Было уже совсмъ темно; на неб зажглись частыя звзды; въ дворахъ курились кизяки, разложенные для скотины; а на углу все еще слышались псни и изрдка звонкiе голоса и смхъ собравшихся казачекъ.
Вечеръ былъ такъ тихъ и ясенъ, что офицеръ вышелъ на крылечко и туда веллъ принести столъ, на которомъ поставили вино и самоваръ. Петровъ вынесъ и свчку, обвязавъ ее почтовой бумагой отъ втра; комары и ночныя бабочки вились и бились около огня, самоваръ посвистывалъ, дымъ отъ трубки вился надъ огнемъ и исчезалъ на верху въ казавшемся около свчи черномъ воздух. Офицеръ разливалъ чай, Ерошка, выпивъ одну бутылку чихиря, сидлъ у его ногъ на приступочк и разсказывалъ. —
— Ты дай срокъ, добрый человкъ, говорилъ старикъ; я теб всю правду разскажу. Ты думаешь, мы кто? мы тоже азiаты. Отчего мы гребенскими казаками зовемся? ты не знаешь, а я теб скажу. Жили мы въ старину за ркой. Значить, не мы жили, а, можетъ, не отцы, а дды, прадды наши тамъ жили. Днемъ видать, сказалъ старикъ, указывая рукой по направленiю горъ; тамъ гребень есть; на немъ то и жили. Это давно тому времени было; еще при цар при вашемъ, при Грозномъ. Ты небось по книжкамъ знаешь, когда это дло было. Вотъ такъ мн батюшка мой сказывалъ: пришелъ этотъ вашъ царь Иванъ на Терекъ съ войскомъ. Татаръ всхъ замордовалъ и по самое море землю забралъ и столбы поставилъ. Кто, говоритъ, хочетъ подъ моей рукой жить, живи, только смирно, честно, я никому худа не сдлаю, кто не хочетъ, — за Терекъ иди. А я, говорить, здсь казаковъ поселю. Наши старики къ нему и выхали. «Что вы, говоритъ, старички, какъ тамъ на Гребн живете? Крещеной вы, говоритъ, вры, а подъ Татарскимъ княземъ живете. Идите, говоритъ, лучше ко мн жить. Я вотъ зашелъ далеко, землю завоевалъ большую, а жить на ней некому, потому татаръ я всхъ перебью».
Наши старички поклонились да и говорятъ:
«Мы, говорятъ, Грозный царь, на Гребн живемъ хорошо. Татары намъ не мшаютъ, и князя ихняго надъ собой не знаемъ. Мы вольные казаки, отцы наши вольные были и мы никакому царю не служимъ да и дтямъ нашимъ закажемъ. А коли ты молъ намъ земли отдать хочешь, мы перейдемъ, только
Такъ и решили. Казаки наши земли взяли, отъ самаго моря и до Николаевской почти, да вотъ тутъ по Тереку станицы и построили. А царь въ свою Сибирь назадъ ушелъ. Это давно тому дло было. Отъ того то мы и Гребенскiе зовемся. Отъ нихъ то нашъ родъ и ведется. Теперь нашъ народъ вырождаться сталъ; а то мы, отецъ мой, чистые Азiаты были. Вся наша родня Чеченская, — у кого бабка, у кого тетка чеченка была. Да и то сказать, живемъ мы въ сторон Азiатской, по лву сторону степи, Ногайцы, по праву Чечня, такъ мы какъ на острову живемъ, Ивана царя землю караулимъ. —
— «Да ты что самъ то пьешь, а мн не подносишь», обратился вдругъ старикъ къ офицеру. «Пунчъ пьешь? А?»
— «Нтъ, чай пью; ты разв хочешь?
— «А арапу нтъ у тебя влить въ чай то?»
— «Какой арапъ?
— «Эхъ! Эхъ! Эхъ! арапа не знаетъ! Это такой ромъ, пунчъ длать. Хоть водки влей».
Офицеръ веллъ подать водки и налилъ старику полстакана съ чаемъ.
— «Теперь карга», сказалъ Ерошка, похлебывая и помшивая ложечкой.
Въ это время ротный фельдвебель съ артельщикомъ пришли къ приказанью. — Ерошка посторонился и удивленно посмотрлъ на солдатъ.
— «Въ 8-й рот все обстоитъ благополучно», отрепортовалъ фельдвебель.
— «Молодецъ солдатъ!» проговорилъ одобрительно Ерошка. «Это я люблю, что начальника уважаешь. Молодецъ, братъ!»
— «Ну хорошо, хорошо», сказалъ офицеръ, когда фельдвебель разсказалъ нкоторыя подробности о помщеніи, лошадяхъ и пищ солдатъ: «ступай теперь».
Фельдвебель щелкнулъ налво кругомъ и, отбивая ногами, скрылся съ другимъ солдатомъ въ темной улиц.
— «Ну а теперь у васъ опасно отъ чеченцевъ?» спросилъ офицеръ у старика: «бываютъ тревоги?»
— «Бываютъ, отецъ мой, бываютъ. Да что, народъ нынче какой сталъ. Гд имъ, казакамъ нашимъ устеречь. Только слава, что кордоны держутъ, a нтъ ничего. — Встарину такъ точно, что казаки были. Ты не повришь, а ей Богу не лгу, еще я запомню, какіе казаки были; бороды по поясъ висли, плечи — вотъ, головой въ потолокъ упирается. Хоть бы батюшка мой былъ, Широковъ прозывался. Прозвище наше настоящее Сехины, а его Широкимъ казаки звали. — Такъ вдь бывало пойдетъ въ лсъ, кабана убьетъ, на плечи взвалитъ, да одинъ и принесетъ легко. A вдь пудовъ 10 въ хорошей свинь будетъ. Поди ка нынче, какой казакъ тушу подниметъ? Принесетъ, бывало, батюшка тушу, броситъ на двор: «на-те, молъ, ребята, свжуйте»; а самъ въ хату пойдетъ. Матушка, бывало, уже знаетъ, ту же минуту въ сарай зa виномъ бжитъ, чихирю самаго лучшаго, холоднаго нацдитъ чапуру, во-какую, полведра я чай влзало, да и подноситъ. — А мы ребята бывало, только въ дверь заглянуть, такъ какъ листъ отъ страху дрожишь. Съ охоты сердитъ всегда батюшка приходилъ, покуда не выпьетъ. — Выпьетъ, отдуется, тогда ужъ и ничего, встанетъ, ружье приберетъ и къ намъ выйдетъ.
— «Что, ребята, свжуете?» Не такъ молъ, а вотъ такъ то, да такъ то; самъ возьметъ пулю и выржетъ. Какъ освжуетъ совсмъ, отржетъ часть что ни самую лучшую: «чихирю!»
— «На, скажетъ кому изъ насъ (насъ трое братьевъ было, а меня онъ любилъ), вотъ свжины, да чихирю кувшинъ, да пулю, къ ддук Бурлаку снеси. Скажи, молъ, Широковъ Ванька свжиной и чихиремъ кланяться приказалъ. Кабана скажи, въ Курдюковскомъ камыш убилъ, вотъ молъ и пульку прислалъ».
Ну и побжишь бывало, къ ддук, подпрыгиваешь. А Бурлакъ колдунъ былъ. Его весь полкъ зналъ и батюшка его уважалъ. Безъ его приказа, бывало, за звремъ и не ходи.