Полное собрание сочинений

По Эдгар Аллан

– Удивительно! – воскликнул я и вопрошающе взглянул на м-сье Майяра.

– Ха-ха-ха! – заливался смехом этот джентльмен. – Хе-хехе! Хи-хи-хи! Хо-хо-хо! Ху-ху-ху! Право же, великолепно! Не удивляйтесь, mon ami, наш друг – остряк, этакий, знаете ли, drole [983] , не принимайте его всерьез!

– А еще, – раздался голос с другого конца стола, – еще был здесь один шут гороховый – тоже выдающаяся личность в своем роде. Он свихнулся от любви и вообразил, будто у него две головы: одна – Цицерона, а другая – составная: от макушки до рта – Демосфенова, а ниже, до подбородка, – лорда Брума [984] .

Может быть, он и ошибался, но он любого сумел бы убедить в своей правоте – уж очень был красноречив! У него была настоящая страсть к публичным выступлениям, страсть непреодолимая и необузданная. Бывало, как вскочит на обеденный стол – вот так!.. – и как…

983

проказник (фр.).

984

Брум – Сравнивая знаменитых античных ораторов с современными (в феврале 1837 г. По опубликовал в «Сатерн литерери мессенджер» рецензию на «Избранные речи Цицерона», изданные Чарлзом Энтоном), По писал в «Демократик ревью» в декабре 1844 г.: «Эффект, производимый речами Демосфена, был сильнее, чем тот, который достигает современное ораторское искусство. Это, однако, не противоречит тому, что современное красноречие выше греческого… Лучшие филиппики греков были бы освистаны в палате лордов, в то время как экспромты Шеридана и Брума покорили бы все сердца и умы Афин».

Тут сосед и, по-видимому, один из приятелей говорившего, положил ему руку на плечо и прошептал на ухо несколько слов; тот немедленно оборвал свою речь и опустился на стул.

– А еще, – заявил во всеуслышание, перестав шептать, приятель предыдущего оратора, – был здесь Буллар-волчок. Я называю его волчком потому, что им овладела забавная, но вовсе не столь уж нелепая фантазия – будто он стал волчком. Вы бы от смеха померли, если б на него поглядели. Он мог вертеться на одном каблуке целый час без передышки – вот так…

Тут приятель, которого он сам только что угомонил, оказал ему в точности такую же услугу.

– А все-таки, – крикнула во всю мочь старая леди, – ваш м-сье Буллар в лучшем случае – сумасшедший, и к тому же крайне глупый сумасшедший. Человек-юла! Слыханное ли это дело, позвольте спросить? Чепуха! Вот мадам Жуаез – та была гораздо благоразумнее, как вам известно. У нее тоже была своя фантазия, но фантазия, исполненная здравого смысла и доставлявшая удовольствие всякому, кто имел честь быть знакомым с этой особой. После долгих размышлений она обнаружила, что по какой-то случайности обратилась в молодого петушка и стала держать себя соответствующим образом. Она хлопала крыльями поразительно удачно – вот так! вот так! А ее пение – ах, оно было просто восхитительно! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-реку-у-у-у-у!

– Мадам Жуаез, прошу вас вести себя прилично! – вмешался тут наш хозяин, весьма рассерженный. – Либо держите себя так, как подобает даме, либо сейчас же уйдите вон из-за стола! Выбирайте!

Мадам Жуаез (я был немало удивлен, услышав, как после описания мадам Жуаез, только что сделанного пожилой дамой, ее называют этим же именем) вспыхнула до корней волос и была, казалось, до крайности сконфужена выговором. Она опустила голову и не произнесла в ответ ни звука. Но другая, на сей раз более молодая леди, поддержала разговор. Это была моя старая знакомая – красивая девушка из маленькой гостиной.

– О, мадам Жуаез и в самом деле была дура! – воскликнула она. – Зато во взглядах Эжени Сальсафетт действительно чувствовался трезвый ум. Это была очень красивая и до болезненности скромная молодая дама, которая считала обычный способ одеваться непристойным и хотела изменить его так, чтобы быть вне, а не внутри своего платья. В конце концов это не так

уж сложно. Вы должны только сделать так… а потом так… так-так… и так…

– Мол Dieu! Мадемуазель Сальсафетт, – раздался одновременно десяток голосов. – Что вы задумали? Довольно! Достаточно нам уже вполне ясно, как это делается! Хватит! Хватит! – И несколько человек вскочило со своих мест, чтобы помешать мадемуазель Сальсафетт предстать перед нами в костюме Венеры Медицейской, но вдруг, как бы завершая эту эффектную сцену, раздались громкие, пронзительные крики и вопли, доносившиеся откуда-то из центральной части chateau.

На мои нервы эти вопли произвели очень тяжелое впечатление, но все же я не мог не почувствовать искреннего сострадания ко всей остальной компании: за всю мою жизнь не видел я у нормальных людей такого смертельного испуга. Все они побелели, как стена, и, съежившись на своих стульях, дрожали и лязгали зубами от страха, прислушиваясь, не повторятся ли звуки снова. И они повторились – громче и, как мне показалось, ближе, а потом в третий раз – очень громко, а потом в четвертый, – но сила их явно пошла на убыль. Когда не осталось больше сомнений, что шум затихает, настроение собравшихся мгновенно улучшилось, все опять оживились, опять посыпались забавные истории. Тут я рискнул осведомиться о причине недавнего смятения.

– Сущая bagatelle [985] , – заявил м-сье Майяр. – Мы уже привыкли к подобным происшествиям и не обращаем на них внимания. Время от времени сумасшедшие поднимают вой: один начинает, другой подхватывает, как бывает иной раз по ночам в собачьих сворах. Иногда, правда, такой concerto [986] воплей сопровождается попыткой вырваться на свободу; в этих случаях некоторая опасность, конечно, существует.

– А сколько больных у вас на попечении?

985

безделица (фр.).

986

концерт (ит.).

– В настоящее время не более десяти.

– В основном женщины, я полагаю?

– О нет, одни мужчины, и к тому же здоровенные, скажу я вам.

– Вот как? А я всегда был уверен, что большинство сумасшедших – особы женского пола.

– Обычно это так, но не всегда. Еще недавно здесь было что-то около двадцати семи пациентов; не менее восемнадцати из этого числа были женщины. Но затем положение резко изменилось, как видите.

– Да, резко изменилось, как видите, – вмешался господин, который, брыкаясь, едва не переломал ноги мадемуазель Лаплас

– Да, резко изменилось, как видите, – подхватили хором все собравшиеся.

– Эй, вы, попридержите языки! – закричал в сильном гневе хозяин. Немедленно воцарилась мертвая тишина, продолжавшаяся около минуты. А одна леди поняла требование м-сье Майяра буквально и, высунув язык, оказавшийся необыкновенно длинным, покорно схватила его обеими руками да так и держала до конца обеда.

– А эта дама, – сказал, я, наклонившись к м-сье Майяру и обращаясь к нему шепотом, – эта милая леди, которая недавно говорила и кукарекала… она… я полагаю, безобидна, вполне безобидна… а?

– Безобидна?! – воскликнул он в неподдельном изумлении. – То есть как это? Что вы имеете в виду?

– Чуть-чуть не в себе, – сказал я, притрагиваясь к своей голове. – По-моему, она не особенно… не опасно больна, а?

– Mon Dieu! Что это вы придумали?! Эта леди – мадам Жуаез, мой близкий, старый друг; она так же абсолютно здорова, как я сам. У нее есть свои маленькие странности, это верно, но вы ведь сами знаете… старые женщины… все очень старые женщины страдают этим в той или иной мере.