Полное собрание творений. Том 1
Шрифт:
Помню, в старости дед сказал раз о своих детях: — Старших я держал строго — и проиграл; меньших баловал, и ничего не выиграл.
Что он надеялся выиграть — не знаю, и отчего проиграл на тех, кто принес честь его имени непонятно. Но если младших описанным образом баловали, то что должны были выносить старшие? И мудрено ли, что воспоминания грустного детства вливали впоследствии некоторую холодность в отношении их к отцу?
Воспитание, которое получали молодые Брянчаниновы, было по тому времени блестящим. Каждый день свежая тройка привозила
Ослепнув под старость, няня Ефимовна доживала свой век в нашем Вепревском доме. Мы, дети, бегали по вечерам слушать, как она молится. Молилась она вслух, долго и слезно, за {стр. 605} себя и за всех, кого она любила, причем с рыданиями умоляла Бога простить ей тот грех, что она однажды, рассердившись, хлопнула барышню Лизавету Александровну. Имея перед глазами каждодневное сеченье детей, эта чистая душа ставила себе в вину единственный, вероятно, легкий удар! Об этой няньке Петр Александрович — губернатор и старик — вспоминал, как о своей благодетельнице.
— Те ломтики хлеба, что нам Ефимовна совала тайком, были ми-лос-ты-ней! — говорил он дрожавшим от волнения голосом.
Ефимовна всегда старалась скрывать вины детей от господ: дядька, напротив, верный цербер, не пропускал ни одной.
Утро начиналось в Покровском докладами. Доклады эти я живо могу себе представить по рассказам матери и слепой няни…
Семь часов. Барин уже вышел из спальной и отправился в кабинет. Домочадцы с замиранием сердца слышали трубный звук его сморканья, означавший, что он гневен. Наверх, осторожно ступая в больших сапогах, прошел староста Матвей. Няня Ефимовна явилась в спальную с докладом о детях.
Спальная — просторная и прохладная комната с колоннами и единственным широким окном в сад. Барыни там не было. Она сидела перед туалетом в маленькой розовой уборной.
Сложив по-монашески руки под грудью, Ефимовна у двери положила низкий поклон.
Матушка Софья Афанасьевна, с добрым утром!
Барыня обернула к ней спокойное, чуть-чуть бледное лицо. Ну что, Ефимовна? Все благополучно?
— Все, матушка; у Сонечки прошел кашель.
— Так не завязывай ей горла. Лизанька что? — спросила она о своей любимице.
— Хорошо ночевали-с, отвечая улыбкой на ее улыбку, сказала Ефимовна.
А Маша? — уже равнодушнее спросила барыня.
— Машенька тревожились. Все еще здоровьице плохо. Опять бы, матушка, месяц-другой в баньке их порастирать. Извольте помнить, они до трех лет не ходили, так одной банькой я…
— Не надо, она уже большая, — перебила мать. Нянька подавила вздох.
— С вечера тревожились, плакали во сне; шести лет, какия еще большия? —
Софья Афанасьевна не ответила. Занятая своими мыслями, она рассеянно перебирала рукой дорогие безделушки в раковине, лежавшей у зеркала.
— А как Александра Александровна… спала ночью? Ефимовна опустила глаза. Она хотела бы умолчать, но дело было выходяще из ряда. Барыня заметила ее нерешительность и настойчиво и строго повторила:
— Спала Александра Александровна, я спрашиваю?
— Матушка, оне… молились.
— Опять на коленях?
— Точно так.
— Всю ночь?
— На рассвете заснули.
Мать пожала плечами — «подумала» с невольным враждебным чувством о дочери.
— Не люблю я этих причуд. Все спят, кто не хуже ее, а она… На все есть время… Можешь идти.
После Ефимовны вошел дядька. Барыня, разгневанная известием о ночной молитве дочери, не ответила на его поклон. Но заслуженный и верный слуга, не смущаясь барыниным строгим видом, отдал свой рапорт.
— По детской все здоровы, сударыня-матушка. Петр Александрович изволили вчера изорвать сапожок. На пруд вечером изволили выходить, и изорвали.
— С кем ходил на пруд?
— Одни-с. Дмитрий Александрович не изволили отлучаться. «Митенька всегда умен, — подумала, смягчаясь, Софья Афанасьевна. — Право, его даже наказывать…» и, не докончив своей мысли, спросила:
— Еще что?
— Семен Александрович дразнили Александру Александровну.
Барыня махнула рукой: мимо!
— Михайло Александрович изволили бегать по калидору заместо того, чтоб ложиться спать. Шуметь изволили. Я докладывал, что не велено; не изволили послушать…
— Останется без «руки».
На Мишеньку, как на бедного Макара, всегда падали шишки. Александру Александровну любил отец, как Дмитрия Александровича — мать, но Мишенька для обоих родителей был {стр. 607} нелюбимый. Выходки его были так неуместны, он не ласкался к родителям, когда это полагалось, а если ласкался, то не вовремя, глаза его так странно разбегались, а волосы торчали вихрами, он имел такой нелепый озабоченный вид, точно все о чем-то думал. Пристало ли думать, когда самого от земли не видно? и могло ли это нравиться в доме, где от детей требовался лишь страх и послушание?
Дмитрий Александрович был тоже задумчив, но мать — светская женщина — считала эту задумчивость неотъемлемою принадлежностью его блестящих способностей, ласкавших ее честолюбивые мечты перспективою высокой будущей карьеры для сына.
Кончая свой доклад, дядька объявил:
— Дмитрий Александрович изволили в постели читать наизусть псалом: «Помилуй мя Боже, яко попра мя человек»… Изволили сказать: этот де псалом ко многим подходит.
Софья Афанасьевна, слегка наклонив голову, мысленно пробежала начало псалма, подумала немного и с быстрым взглядом спросила у дядьки: