Полное затмение
Шрифт:
Ломакс размышлял.
— Не думаю, что это относится к нашему случаю, — сказал он, — но весьма интересно.
— Я немного успокоил вас?
— Да.
— Вот и славно. Ешьте пирожное.
Ломакс повиновался.
— А что до самого инцеста, — начал он, — представим себе, что дочь — незаметная толстушка и отец никогда не испытывал к ней сексуального интереса…
— Должен заметить, — сказал Хопкрофт, — что лишний вес не исключает сексуального интереса. Напротив, во многих культурах такие женщины пользуются особым успехом.
— Согласен. Но в данном случае мы знаем, какие женщины нравились отцу, и дочь никак не
— Неправдоподобно? — воскликнул Хопкрофт. — Да девять из десяти девушек готовы на все, лишь бы папочка почувствовал к ним сексуальный интерес! Но если вы скажете им об этом, они весьма удивятся. А если отец откликнется на те сигналы, которые подает ему поведение дочери, она удивится еще больше. Сколько было девушке, когда она заинтересовала собственного отца?
— Наверное, двадцать один.
— Не скажу, что это невозможно, хотя вряд ли. Мужчина не обращал никакого внимания на дочь, а затем вдруг прозрел? Обычно такое происходит раньше.
— Но она же изменилась. Раньше она не привлекала его.
— Хорошо-хорошо, я вас понял, доктор Ломакс. Скажем так — это возможно.
Ломакс ждал.
— Понимаете, как правило, отец — первый мужчина, который оказывается невольной целью сексуальных сигналов, которые посылаются дочерью. Что-нибудь известно о других сексуальных контактах этой девушки до той поры, когда ей исполнился двадцать один год?
— Да. Один — юноша ее лет, другой — приятель отца.
— Доктор Ломакс, я понимаю ход вашей мысли. Она вела нормальную сексуальную жизнь, пытаясь измениться так, чтобы понравиться отцу. Наконец ей это удалось, и с большой задержкой, но они все-таки вступили в сексуальные отношения.
Ломакс кивнул. Хопкрофт покачал головой.
— Они сохраняли свои отношения до самой смерти?
— Да.
— Не нравится мне эта задержка. Что-то здесь не так, доктор Ломакс. Хопкрофту все это не слишком нравится. Нет, совершенно не нравится. Хотя все может быть.
Зазвонил телефон.
— А, это один мой студент. Еще кое-что, доктор Ломакс. Могу я говорить с вами прямо?
Ломакс не возражал.
— Я вижу, как вы переживаете. У вас сейчас тяжелый период. Женщину, которую вы любите, должны судить, да и собственные тяжелые мысли не дают покоя. Надеюсь, я немного развеял вашу печаль. Влюбленность — само по себе тревожное состояние, а тут еще и суд — такое любого выбьет из колеи. Доктор Ломакс, постарайтесь расслабиться. Успокойтесь. Просто поддерживайте вашу любимую и не мешайте ее адвокатам выполнять свою работу. И тогда вашей собаке станет легче.
Ломакс уставился на профессора, а затем перевел взгляд на Депьюти, который сидел теперь — загадочный, как сфинкс, — рядом с Хопкрофтом. Тарелка с пирожными опустела. Миска — тоже.
— Что вы ели сегодня на завтрак, доктор Ломакс?
— Э-э… наверное… ничего.
— Ага. А что вы ели, когда вернулись из суда вчера вечером?
— Э-э… ничего.
— А на ленч?
— Бутерброд. Половину, если быть точным.
— Вот так, доктор Ломакс. Видите, тарелка с пирожными опустела? Кларисса купила штук пятнадцать; таких маленьких и квадратных — Хопкрофт любит их. Я съел четыре, вы — два, стало быть, пес доел остальные. Да и чай выпил. Как вы думаете, стал бы он есть эти пирожные,
ГЛАВА 29
Приехав в суд, Ломакс обнаружил, что пропустил не только выборы присяжных, но и начало процесса. Ломаксу удалось уговорить судебного пристава пропустить его в зал, но место нашлось только в заднем ряду, так что Ломакс почти ничего не слышал. С его места были видны только судья, присяжные и американский флаг.
Мортон де Мария произносил вступительную речь. Время от времени Ломакс видел его, но чаще просто следил за тем, как двигаются вслед за обвинителем головы сидящих впереди. Речь Мортона де Марии звучала напыщенно. Подъемы, падения, паузы — умелый оратор контролировал все оттенки. Даже не слыша и почти не видя обвинителя, Ломакс чувствовал, что де Мария — грозный соперник.
— Он звучал весьма убедительно, — подтвердила Марджори во время обеденного перерыва.
Выйдя в холл, Ломакс обнаружил, что Марджори ждет его у двери. Они купили напитки и фрукты и отправились в парк рядом со зданием суда. Ломакс успел забыть, какая на улице стоит жара. Они сидели на скамейке, подставляя лица солнечным лучам. По вкусу яблоко напоминало песок, но, помня совет Хопкрофта, Ломакс заставлял себя жевать.
— Что сказал де Мария?
— Что Джулия убила двоих, и он собирается это доказать. Репортеры так тарахтели своими ноутбуками, что почти заглушали его речь. Де Мария обещал им интригу на сексуальной почве, шантаж, ревность и убийство, а они аж головами трясли от радости. Кажется, присяжные тоже собираются получить от процесса удовольствие.
Ломакс с трудом проглотил кусок яблока.
— А как вам Френсис? — спросила Марджори.
Еще до перерыва Ломакс занял освободившееся место поближе к судейскому подиуму как раз перед выступлением Френсис. Он по-прежнему видел мало, но теперь хотя бы все слышал. Френсис начала язвительно.
— Моя вступительная речь не будет походить на рекламу боевика, — обратилась она к присяжным. Некоторые из них затравленно заулыбались в ответ. — За развлечениями обращайтесь не ко мне. Мы собрались здесь вовсе не для этого. Равно как и не для увеличения газетных тиражей. Мы пришли в зал суда, чтобы установить невиновность молодой женщины, чья жизнь разрушена, причем не единожды. Сначала она потеряла семью. Шестью месяцами позднее, когда жизнь ее стала налаживаться, последовал вопиющий арест. Мы увидим, как обвинение заменяет доказательства эмоциями. Правду — вымыслом. А правда проще и незамысловатее. Обвинитель обещает интригу, основанную на сексе. Я же обещаю показать вам любящую жену. Обвинитель обещает шантаж. Я покажу вам душевную щедрость. Обвинитель обещает ревность. Я покажу вам верность.
— Здорово, — ответил Ломакс.
Марджори гордо кивнула:
— Френсис — лучше всех.
Марджори мучилась от жары. Она пересела в тень и начала чистить апельсин.
— Френсис здорово выглядит, и присяжным это нравится. Им должно льстить, что такая красивая, умная и эффектная женщина именно к ним обращается с проникновенной просьбой.
— Это психология.
— Здесь все замешано на психологии, Ломакс.
— А в чем тогда сила обвинителя?