Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге

Карамзин Николай Михайлович

«В сие время был Магистром Ливонским некто Андрей Вельвен, – пишет историк, – муж опытный и добрый сподвижник Германа Зальцы. Желая, может быть, прекратить взаимные неудовольствия Ливонских Рыцарей и Новогородцев, он имел свидание с юным Александром: удивился его красоте, разуму, благородству и, возвратясь в Ригу, говорил, по словам нашего Летописца: «Я прошел многие страны, знаю свет, людей и государей, но видел и слушал Александра Новогородского с изумлением». Сей юный Князь скоро имел случай важным подвигом возвеличить свою добрую славу».

Каким образом Александр Ярославич оправдал надежды магистра Вельвена, всем известно из школьной программы. В тот самый год, когда монголы крушили Киев, и в то

самое почти время Александр Ярославич бился со шведским военно-торговым десантом Биргера, который вздумал укрепиться на Ладоге. Однако про появление шведов Александра предупредили союзные новгородцам ижорцы. Александр выступил и застал шведов врасплох. Десант был уничтожен. Такова вкратце история этой битвы, за которую, как принято считать, Александр получил свое имя.

Странно, правда, что историк приводит имя шведского воеводы – Спиридон (именно так записано и во всех тогдашних летописях), после чего национальный состав «шведов» начинает вызывать некоторое сомнение. Ведь был же русский князь Вячко, который со всей дружиной (русской, вероятно) сражался на стороне немецких рыцарей и был убит русскими воинами? Зато самого Биргера, как выяснили историки, которому Александр якобы нанес на лицо шрам, в этом шведском плавании к русским берегам не было.

После осмысления таких несоответствий стоит крепко призадуматься. Не из той ли они области, что и видение ижорца Пелугия, который сообщил Александру загодя о шведском десанте и созерцал кроме того лучезарных витязей Бориса и Глеба? Так что по вопросу, была ли на самом деле невская битва, а если была, то каковы ее масштабы, историки спорят и сегодня. Карамзин свято верил, что была. Верил он и во вторую битву Александра (за нее тот почему-то никакого дополнительного прозвища не получил, а ведь как хорошо бы смотрелось – Александр Невский-Ледовый!).

Вторая битва, по летописи, случилась уже в 1242 году. В этот год Данила Галицкий плакал над сожженной своей землей и клялся отомстить врагу. Глаза Александра были сухими. Более того, он почему-то годом ранее оставил Новгород, допустил, чтобы Псков открыл ворота немцам, а сам пребывал в Переяславле. Только очередное посольство новгородцев вернуло его на новгородский стол. Но и тогда помочь соседям-псковичам он не собирался. Странно? В Новгороде сидел Андрей, брат Александра, который тоже как-то не спешил помогать соседнему Пскову.

И мне кажется, что причина проста: Псков сам впустил рыцарей. Разбитые у Изборска псковичи заключили с рыцарями своего рода соглашение. Летописи, конечно, сообщают, что ворота немцам открыли предатели, и даже называют их имена, но такие замечания – скорее, факт, что в городе по «немецкому вопросу» имелись разногласия. Недалеко было еще то время, когда горожане ходили с магистром на Литву и умирали тоже рядом. У новгородцев было больше причин враждовать с рыцарями: те посягали на земли, которые Новгород считал родными (далековата, правда, была эта их родина – на берегу Финского залива). И только когда рыцари стали там строить свою крепостцу, новгородцы взмолились о помощи.

Но Александр не прибыл, пока к нему не явился сам новгородский архиепископ. Вот ведь княжеская гордыня! Зачем же его звали? Псков поминался в этом приглашении только отчасти. Новгород больше переживал, что в чудских землях стали грабить купцов, а это прямой убыток. То ли Андрей сам справиться не мог, то ли требовалось привести дополнительное войско, но явился Невский и все наладил.

Сначала он отправился не в Псков, как можно было бы предположить, а на Финский залив, где, если верить немецким хроникам, его войско занималось, кроме войны с рыцарями, более насущной проблемой – грабило и насиловало чудь. И вот в этом походе Александр вдруг вспомнил, что в Пскове тоже немцы, и пошел выбивать их оттуда, а потом, отправив

пленных в Новгород, направился в Ливонию, где занялся точно тем же, чем занимался в чудской земле, то есть грабежом. И посреди этого разбойного княжеского гуляния по Ливонии его настигло известие о высланном для борьбы с живодером рыцарском отряде. Его-то он и разбил где-то на берегу Чудского озера – не то у Вороньего камня, не то у Вороньего острова, точных координат места до сих пор никто не знает, ищут.

«Еще зима продолжалась тогда в апреле месяце, – пишет Карамзин, – и войско могло безопасно действовать на твердом льду. Немцы острою колонною врезались в наши ряды; но мужественный Князь, ударив на неприятелей сбоку, замешал их; сломил, истреблял Немцев и гнал Чудь до самого темного вечера. 400 Рыцарей пали от наших мечей; пятьдесят были взяты в плен, и в том числе один, который в надменности своей хотел пленить самого Александра; тела Чуди лежали на семи верстах.

Изумленный сим бедствием, магистр Ордена с трепетом ожидал Александра под стенами Риги и спешил отправить посольство в Данию, моля Короля спасти Рижскую Богоматерь от неверных, жестоких Россиян; но храбрый Князь, довольный ужасом Немцев, вложил меч в ножны и возвратился в город Псков. Немецкие пленники, потупив глаза в землю, шли в своей Рыцарской одежде за нашими всадниками. Духовенство встретило Героя со крестами и с песнями священными, славя Бога и Александра; народ стремился к нему толпами, именуя его отцем и спасителем.

Счастливый делом своим и радостию общею, сей добрый Князь пролил слезы и с чувствительностию сказал гражданам: «О Псковитяне! Если забудете Александра; если самые отдаленные потомки мои не найдут у вас верного пристанища в злополучии: то вы будете примером неблагодарности!»

Новогородцы радовались не менее Псковитян, и скоро послы Ордена заключили с ним мир, разменялись пленными и возвратили псковских аманатов, отказавшись не только от Луги и Водской области, но уступив Александру и знатную часть Летгаллии».

Тут трудно поверить многому – и в конец апреля со льдом на озере (5 апреля – это по старому стилю, да еще приплюсуйте корректировку на XIII век, и уж если монголы боялись распутицы в конце февраля, то распутица в апреле должна была идти полным ходом), и в 400 убитых рыцарей, и в то, что они зачем-то бежали по льду, и в слова самого Александра с его непомерной гордыней.

Скорее уж можно поверить, что с немцами справился сторожевой отряд князя Андрея (именно для этого он и был посажен в засаду). Но Андрею никакой славы не досталось, а почему – станет ясно позднее. Зато Александру с удовольствием приписывали еще много деяний. Он и Литву разбил чудесным образом спустя еще год (с этим не справился Ярослав) семь раз за один день, и стал побратимом сына Батыя Сартака… И кроток был, и к власти не рвался, то есть чудесным был князем, каких в его время и не существовало вовсе.

Но Александр все же существовал на периферии Руси, а Русь была там, где стольный город Владимир. Ярослав добился этого Владимира (правда, Киев теперь был не Ярославов, ну да что о нем – он разрушен, нет Киева). Карамзин ставил Ярославу в заслугу, что тот спас отечество от разорения. Но он нигде не говорит, что не спас от рабства. Напротив: «Ослушание казалось Ярославу неблагоразумием в тогдашних обстоятельствах России, изнуренной, безлюдной, полной развалин и гробов: презирая собственную личную опасность, Великий Князь отправился со многими Боярами в стан Батыев, а сына своего, юного Константина, послал в Татарию к Великому Хану Октаю, который в сие время, празднуя блестящие завоевания Моголов в Китае и в Европе, угощал всех старейшин народа. Никогда, по сказанию Историка Татарского, мир не видал праздника столь роскошного, ибо число гостей было несметно.