Полный нокаут

Мади Скайла

В клетке я не выставляю себя напоказ, делая шоу. Я бросаюсь в свой угол, стою там и, наконец, поднимаю взгляд на Дона. Он смотрит на меня в ответ, его губы самодовольно подергиваются, и я не могу дождаться, чтобы стереть эту улыбку с его лица.

Диктор представляет публику и перечисляет огромный список спонсоров. Я ничего из этого не слышу. Все мое внимание сосредоточено на ссыкуне, который угрожает всему, ради чего я так усердно работал. С каждой проходящей секундой я становлюсь все более и более встревоженным. Я начинаю расхаживать по клетке. Несколько шагов влево, затем несколько вправо. Мои

пальцы непроизвольно сжимаются и разжимаются, и я слышу, как Дэррил и Джексон в моем углу говорят мне, чтобы я очистил голову, чтобы не позволить Дону добраться до меня. Я не могу. Моя ненависть к нему поглощает меня сантиметр за сантиметром.

— Сет, — голос Оливии проникает в мои уши сквозь рев толпы и заглушает Дэррила и Джексона.

Я поворачиваюсь к ней. Она на ринге, ее тонкие пальцы обхватывают сетку клетки, и как только мои глаза встречаются с ее, моя тревога улетучивается.

— Ты все контролируешь, — говорит она мне, когда я подхожу ближе к ней. — Он недооценивает тебя. Он думает, что ты глупый мальчик, который не представляет угрозы.

Ее пухлые розовые губы изгибаются в сексуальной темной ухмылке. Такую тьму я вижу в ней только за несколько секунд от секса.

— Покажи ему, насколько ты опасен. Ты сильнее его во всех отношениях, и я хочу, чтобы ты это доказал.

Я сжимаю клетку и приближаю свое лицо к ее лицу. Наши губы едва касаются, и если бы моя кровь уже не кипела и не мчалась по моим венам, то я уверен, что она бы собралась в моем члене, делая его твердым, и все бы это увидели.

— Ты хочешь, чтобы я причинил ему боль? — спрашиваю я, отчаянно желая, чтобы она кивнула.

Вместо этого она качает головой, и я чувствую, как в моей груди растет протест. Никто не может помешать мне поставить Дона на место, даже Оливия.

— Я хочу, чтобы ты уничтожил его, — шепчет она.

Что ж, будь я проклят. Я никогда не думал, что доживу до того дня, когда Оливия будет поощрять меня выбивать дерьмо из кого-то. Думаю, что повлиял на нее во многих отношениях. Я цепляюсь пальцем за звено клетки, едва успевая поймать воротник ее рубашки с надписью «СЕТ». Я тяну ее вперед, преодолевая крошечное расстояние между нашими губами. Провожу языком по ее нижней губе, но она отказывается открывать рот для меня. Она слишком застенчива, чтобы целоваться перед камерами, как мило. Я втягиваю ее нижнюю губу в рот и прикусываю.

Как и планировал, она со вздохом открывает рот и позволяет мне сделать несколько быстрых и голодных движений языком. О отстраняется, тяжело дыша.

— Выиграешь для меня?

Я улыбаюсь ей.

— С удовольствием.

Я встречаю Дона с новой жаждой, той же жаждой, которая заставила меня работать усерднее и дать Оливии все, что она когда-либо хотела. Мне все равно, как по-идиотски я звучу. Я не могу притворяться равнодушным, когда дело касается ее, никогда не мог. Я приму все комментарии типа «подкаблучник» и «я могу видеть твою вагину» с широкой улыбкой на лице.

Не прошло и секунды, как раздался гонг. Я выхожу из своего угла и оказываюсь в центре ринга. Дон протягивает мне руку, ожидая рукопожатия, его ладонь широкая. Он, твою мать, сошел с ума, если думает, что я собираюсь прикоснуться к нему чем-то, кроме своих кулаков. Я

не испытываю к нему никакого уважения, и он не заслуживает его с моей стороны. Ему повезло, что я не сломал его гребаное запястье прямо в эту секунду. Я стискиваю зубы, когда он убирает руку и улыбается мне, обнажая свою красную каппу. Бросаюсь вперед, размахиваясь со всей силы и метя в живот. Он отшатывается назад, совершенно ошеломленный моей внезапной атакой. У меня не было лучшего плана, кроме как уничтожить его. Чем больше я его бью (и когда я говорю бить, я имею в виду бить кулаками в живот), тем больше понимаю, что он больше не двигается. Его тело перестало реагировать на мои руки. Я бью его снова и снова, но не получаю никакого удовольствия.

Только гнев. Я останавливаюсь, совершенно запыхавшись, и оглядываю клетку. Арена пуста. Мы одни. Я поворачиваюсь к Дону, он ушел, и фигура, заменившая его — это лицо, которое я презираю так же сильно.

— Папа?

Я смотрю на его реалистичную фигуру: высокий, крепкий, с седеющими волосами и угловатыми чертами лица… Он кажется здоровым, совсем не похожим на того болезненно-худого человека, которого я видел на смертном одре.

— Где все? — спрашивает он, почти улыбаясь и указывая на пустые места.

Я хмурюсь, оглядывая заброшенную арену. Здесь ничего нет… даже мусора.

— Они были здесь секунду назад.

— Но теперь они ушли. Что ты сделал, чтобы отпугнуть их?

Я делаю шаг к нему, но останавливаюсь на полпути, когда Дон появляется из воздуха и бьет меня прямо в рот, прежде чем снова исчезнуть. Я отшатываюсь назад, сжимая рот, когда боль пронзает мою челюсть. Я не чувствую вкуса своей крови, но чувствую, как она сочится у меня изо рта. Плюю и смотрю, как красная жидкость падает на чистый коврик. Я ненавижу истекать кровью.

— Ты пришел, чтобы мучить меня? — огрызаюсь я. Жар заливает меня, наполняя грудь яростью, которая точно не понравится отцу, когда разорвется и согнет меня пополам.

— Я пришел, чтобы привести тебя в чувство. Ты становишься слишком самонадеянным. У тебя высокооплачиваемая работа, большой дом, машины, даже красивая жена, но ни на секунду не думай, что они твои навсегда.

Боль пронзает мои почки, и меня отбрасывает в сторону. Я оглядываюсь… Но Дона больше нет. Мое дыхание гремит у меня в ушах, когда моя грудь начинает быстро подниматься и опускаться. Мой характер берет надо мной верх… Если я не буду осторожен, то в конце концов врежу собственному отцу в челюсть. Каким-то образом мне удавалось избегать этого большую часть своей жизни, но прямо сейчас он находится в опасной близости.

— Ты знаешь, — рычу я, мои внезапно обнаженные пальцы дергаются по бокам. — Я не так плох, как ты говоришь.

— Почему? Потому что она сказала тебе, что ты хорош?

Я медленно вдыхаю, пытаясь успокоиться. Это работает… Как минимум временно.

— Я хорош.

Папа откидывает голову назад и смеется.

— Мне неприятно говорить тебе об этом, мальчик, но она не в том положении, чтобы называть кого-то хорошим. — Я хмурюсь. — Ты думаешь, она такая? Хорошая? Возможно, когда-то она и была такой, до того, как ты запустил в нее свои грязные и испорченные когти.