Polo или зеленые оковы
Шрифт:
Басмач рассказывал что-то веселое, Поспелов, вольготно распластанный на стульчике, громко смеялся, и эхо его горловых раскатов неслось по всему оазису.
–Гудит как улей родной завод.– Поздоровался Отец.– Кого пьем, бродяги?
–Помогай, Отец.– Сказал Поспелов, ничуть не смущенный появлением хозяина этого местечка, указал на свободный стул.– Мы тут без тебя пикничок устроили. Ты не против?
–Be my guest.– Сказал Отец и плюхнулся на стул.
Он посмотрел на мусор, наваленный горами на столе и вокруг, на огромные кружки пива, со стекающей пеной по гладким стеклянным бокам, на плавающую в воде шелуху, на разгоряченные лица Басмача и федерала, для которых вечерника была только в разгаре. Ему стало скучно. Он вспомнил, что сегодня у него был долгий день. Усталость навалилась на глаза и ноги. Грусть опускала на зерцала кожные складки. Зевота разрывала рот.
–Отец, давай
–Не,– покачал головой Отец.– Я устал, сегодня не стану. Да и дела завтра еще нужно будет порешать. Не буду. Вон, черный тебе поможет.
Отец лениво кивнул головой на Басмача.
–Да хоть и черный,– запротестовал Басмач.– У нас все равны.
–Человек должен быть белым и говорить по-русски.– Заявил Отец и поднялся из-за столика.
Он, покачиваясь от усталости, пошел в дом, в котором рассчитывал поспать минуть восемьсот, как малое, чтобы придти в себя.
–Отец,– за спиной послышался голос Поспелова.– Я к тебе по делу пришел.
–Завтра. Все будет завтра. Сейчас я устал и мне нужно отдохнуть.– Сказал Отец.
Завтра он должен встретиться Рыжей. Завтра будет решаться судьба трех человек.
Глава 3.
Отцу снилось.
«У меня скверный характер». Я кроткая. «Я не смогу долго быть с тобой». У меня много времени. «У меня на спине растут волосы». Это очень красиво. «Я бываю непостоянным». Я буду всегда тебе верна. «Я пока тебя не люблю». Я рожу тебе сына и ты полюбишь. «Мне нужно будет уходить от тебя». Я сяду у окна и буду ждать. «Иногда меня не будет очень долго». Я стану лунным лучом вышивать твое имя. «Если у меня появится другая женщина?». Я завяжу волосы в узел и никогда не подойду к зеркалу. «Если ты будешь у меня одна?». Я стану воздухом твоим. «Иногда я крепко ругаюсь». Я многих слов не разбираю. «Мне дороги мои друзья». Они– братья мои. «Я люблю лук». Теперь я тоже его люблю. «Если я стану водой?». От моих слез ты будешь соленой водой. «Если я стану светом?». Я стану деревом и буду любоваться тобой снизу. «Однажды я умру». Я навсегда закрою глаза. «Мне нужна свобода». Я стану твоей путеводной нитью. «Если мне придется навсегда покинуть тебя?». Я буду тебя ждать вечно. «Если ты полюбишь другого?». Это не возможно. «Я не богат». Ты– мое богатство. «Я эгоист». Моя судьба жить для тебя. «У меня уже седина на висках». Я буду твоим утешением. «Тогда бери меня за руку, пойдем вместе». Нет. Ты иди впереди, я последую за тобой.
Сегодня все случится, подумал Отец, просыпаясь в своей кровати возле камина. Диван на время ночного сна принял форму кровати, на которой можно было бы без труда устроить чемпионат по бейсболу. Сегодня. Отец взглянул на часы. Одиннадцать. Еще рано. Можно еще полежать. Дверь в горницу отворилась, и на кривых лапах, спотыкаясь, вошел пьяный вусмерть Пиначет. И без того глупая физиономия была испачкана в рыбе, лапы стали широкими, словно у верблюда, от запутавшегося в шерсти мокрого речного песка. На черно-белых боках висела успевшая засохнуть речная ряска вперемешку с пожухлой листвой и кожурой фисташки. К задней лапе была привязана котомка, в которой бряцала стеклянная посуда. Коала осторожно подошел к кровати. Отец наблюдал за добродушным медведем, на душе которого черти танцевали финскую польку. Тяжко вздохнув, медведь принялся залезать на белоснежную кровать, в которой покоился Отец, и вслед за ним по белой, словно тополиный пух, простыне поползла безобразная бурая полоса. Пиначет приблизился к Отцу и ткнул его в руку холодным черным носом, словно призывая освободить его от тяжкой ноши, скованной с задней лапой.
Отец отвязал котомку, в которой обнаружил бутылку темного пива и кружку.
–Да ты же мой маленький.– Отец потрепал коалу, который увалился набок и забылся сном.– Я же не болею. Это тебе впору поправиться. Хотя, уже поздно.
Коала засопел. Отец соскочил с кровати, настроил выход на гардероб, прошел через него, и бросился бегом на поляну, на которой вчера была разыграна трагедия победы продуктов расщепления глюкозы над трезвым рассудком и здоровьем. Гор мусора стало еще больше. Коала столько съесть не мог, Басмач особого рвения к фисташкам ранее не проявлял, оставался Поспелов. Выходит, это он страстный любитель фисташек, сушеной рыбы и пива. Ну что ж, сами и уберутся, подумал Отец.
Басмач спал под канадским кленом, широко раскинув руки в стороны. Его белоснежная рубашка превратилась в накидку цвета мясных помоев, строгие английские брюки были порваны и испачканы в прибрежной грязи,
–А стомленные руки вольно в ширки раскину, а ногами в долину хай накрылет туман.– Тихонько в нос пропел Отец.
Поспелов спал в гамаке, натянутом меж деревьев. Вид у него был более пристойный, чем у Басмача. Грязи на джинсах и в волосах не было, лишь следы рыбьей чешуи все-таки болтались на рукавах турецкой кофты. Видимо, чтобы гость чувствовал в гостях, как дома, Басмач перебрал с алкоголем сам, поэтому Поспелов, хоть и отвел душу в празднике, лица не потерял.
Мудрый ход, подумал Отец. Это очень гостеприимно со стороны Басмача. А он тоже не станет перед свиньями метать бисер. Ладно, придется с ним сотрудничать. Послушаем, что он скажет. Только сначала Рыжая.
Рыжая. Отец вспомнил прогнозы, которые строил вчера на Плутоне Трибун. Может не стоит идти на встречу? Скорее всего, она не придет, так ведь сказал Трибун. Кого я обманываю? Если Трибун точно рассчитал такое дело как миссия на Цватпу без значимых ошибок, то неужели он сделает промах здесь, в таком простом прогнозе? Гадать не будем, пойдем и проверим. Придет, хорошо, не придет, что ж, Отец к этому готов. Предупрежден, значит вооружен. Только такое дело отпускать на авось не в наших манерах.
Отец бросил взгляд на безобразие, царящее на берегу некогда тихой заводи, на спящего под кленом Басмача, на свернувшегося в клубок Поспелова, на домик, что притаился меж деревьев, на кучи мусора, плавающие в воде и лежащие просто так везде, и вышел.
Времени еще полно. Впереди еще три часа до встречи. Идти около часа, если не пользоваться плодами человеческого гения.
На пригорке, где стояло его общежитие, царила серость и уныние. Холодный северный ветер забирался под одежду и морозил. Солнце светило, однако северный холод, нашедший временное пристанище здесь, не давал светилу разгуляться вовсю. На горизонте чуть собрались белые перья облаков. Гонимые холодным воздухом, они принимали различные формы, то становясь похожими на лебедей, вытянувших шею, то превращаясь в вату. На пригорке солнце особенно ярко светило в глаза, здесь тени казались такими резкими, как на Луне, и холодными. Березки, которые окружали строгий круг общежития, трепетали и мерзли в потоках северного воздуха, и, казалось, что они вот-вот пожелтеют и опадут, и станет совсем грустно и одиноко. Дорожка, сбегавшая вниз, в город, казалась тусклой и безжизненной. Ощущение обездоленности усиливали куски пластика и бумаги, которые, словно перекати-поле, метались на холодном ветру. Вместе с бумагой, потоки воздуха поднимали и опавшую желтую листву берез и тополей, которые вальсировали на дорожке, будто призраки.
Отец побрел по холодной тропке вниз, туда, где будет вершиться его судьба. Справа начался жилой массив, состоявший из приземистых сорока– и пятидесятиэтажек. Этот район считался старым, здесь большей частью жили старики и рабочие, обслуживающие космопорт, расположенный в каких-нибудь восьмидесяти километрах. Дальше к реке шел проспект. Это был очень неуютный проспект, едва усаженный тополями и декоративными яблонями, которые плодоносили мелкими ранетками, что едят синички зимой. Здесь уже много столетий не ходит наземный транспорт. В городах это запрещено. Отец не мог вспомнить, что здесь было в его время, когда он мальчишкой бегал по залитым солнцем улицам. Может, здесь стояла консерватория, а быть может, была закусочная с нелепой эмблемой трех медведей? Кто его теперь разберет? Все так изменилось. Он шел по тротуару, мощенному желтым кирпичом. Низкие пятидесятиэтажки здесь полностью защищали тротуар от солнца. Была лишь тень. Только в новых районах тротуары освещены естественным светом с помощью систем зеркал. Здесь этого не было.
Тротуар вытянулся на многие сотни метров, против того, что был на его месте. Дома, что стояли на страже проспекта, были серыми и унылыми. Становилось похожим, что они грустят и сами, вспоминая летнее тепло и солнце. Летние рестораны свернулись. Сейчас от них не было проку. Все чаще и чаще погода хмурилась, прощаясь с летним теплом, плевалась то дождями, то холодным порывистым ветром, что опрокидывал легкие пластиковые стулья. На месте летних ресторанов остались лишь стойки органических синтезаторов, которые в такую непогоду были невостребованными, да урны, оснащенные аннигиляторами, у них работы тоже не было. Прохожие теперь стали редки. Едва где-то вдали покажется спина праздного гуляки, как сразу исчезает в ближайшем выходе. Иногда из-за домов показывали морды упитанные городские псы, уцелевшие после облав, да кошки. Было позднее утро, а в городе было тихо и пустынно, словно все жители уехали за реку.