Полоний на завтрак Шпионские тайны XX века
Шрифт:
Следующих два года он летом живет в моей квартире на Покровском бульваре, а потом наконец получает квартиру на Малой Грузинской улице, приглашает меня на новоселье. Это однокомнатная квартира — комната, по-моему, 20 метров и кухня — десять. Я поражен. Все стены — это архив, папки от потолка до пола, впечатление, что каждая папка — каждый день войны. Работа невольно вызывает у меня чувство восхищения.
Забыл написать, что уже несколько лет он носит фамилию Богомолец.
Спустя год он беспричинно разрывает отношения со всеми его и моими друзьями прошлых лет (наша послевоенная студенческая компания) кроме Алексея Штейма-на. Письма мои передает мне именно через Алешу через несколько лет. Безусловно, мои рассказы
Еще около десяти лет встречались мы на днях рождения Алексея Штеймана, но прежней контактности не было, разговоры носили вежливый, но формальный характер — Как идет работа? — Нормально, и т. п.».
В тех же письмах Леонид Николаевич признал, что в спонтанной беседе с Ольгой Кучкиной он «перепутал годы, когда Володя жил у меня в квартире и на даче. Вместо 1954–1957 годов назвал 1948–1949 годы. Перепутал название улицы на которой Володя получил первую свою квартиру. Вместо Малой Грузинской по рассеянности назвал Большую Мещанскую». И еще он уточнил: «Никогда ничего Володя не говорил мне ни о своей службе на Чукотке, ни о своей службе в армии, ни во время войны, ни после окончания войны, говорил о том, что был призван, но через месяц рассказал анекдот и попал в тюрьму. Это я запомнил. Познакомился я с ним в доме у Алексея Штеймана. Как это сочетается со справкой от 2 ноября 1949 года № 2/49, не понимаю. Если у него были боевые награды, почему он не носил их? После войны все носили.
Почему, если, как значится в написанной им его автобиографии он воевал на Втором Белорусском фронте, местом действия для всех героев своих произведений избрал он боевой путь 31-й армии Третьего Белорусского фронта и в пятидесятые годы отправился, посоветовавшись со мной, именно туда? Никогда не возникало у меня желания говорить и писать о нем. Отвечая на вопросы Ольги Кучкиной, я говорил то, что помнил, повторяя его слова. Когда он хлопотал в сороковые годы об улучшении жилищных условий, в своих заявлениях ссылался только на инвалидность и прилагал к заявлениям справку о психическом заболевании. Разбираться во всех этих «почему» не хочу и не буду. Врать не умею».
Касаясь обвиняющей его статьи в «Аитературной газете», предваряемой следующим эпиграфом: «Когда погибает одинокий лев, над саванной с ужасающими криками, воплями, хохотом разносятся голоса падальщиков. 14 полчища гиен, заклятых врагов царя саванны, торжествуют не столько из-за доставшейся им на «халяву» добычи, сколько из-за моральной победы над вечным и непосильным для них при его жизни врагом», Рабичев пишет: ««Эпиграф» — здесь все прозрачно. Под погибающим львом подразумевается писатель Владимир Богомолов, под хохочущими и вопящими падальщицами — две восьмидесятилетние женщины, ветераны труда, бывшие одноклассницы и друзья Володи и его семьи. Не повезло им. Знали, что подлинная фамилия его была не Богомолов, а сначала Войтинский, позднее — Богомолец, гордившиеся былой дружбой с ним, возмущенные выдуманными фактами его биографии, согласно которым ни о каком знакомстве их с школьником Володей не могло быть и речи.
Одна из них в 1941 и в 1942 году в эвакуации помогала его матери и сестре, когда Володя по причинам, которых я не знаю, относился к ним неадекватно плохо, а потом, как она утверждает, на несколько лет исчез. Это сказано мягко. До возникших в КП и ЛГ публикаций я этого не знал, но вот теперь знаю и начинаю понимать что рассказывал он мне о своей жизни далеко не все, мне странно это, считал его одним из самых близких своих друзей.
Третья женщина — Наталья Холодовская — замечательный художник, младшая сестра школьного друга Володи, погибшего на войне, тоже, по мнению авторов статьи, —
Какой же аморальностью, ограниченностью надо было обладать авторам этой заведомо лживой публикации, не знавшим ничего о биографии молодого Володи и в совковой попытке создать культ личности Богомолова оскорбивших близких друзей его детства и молодости. А теперь по порядку обо всех отклонениях от моментов истины, содержавшейся в статье «Момент истины».
Первая ложь. Утверждение, что газета КП оклеветала писателя, обвинила его в плагиате, в дезертирстве, в психической неполноценности.
Вся статья построена по образцу политических доносов времен сталинщины и является завуалированной ложью с начала до конца. Ни я, ни Ольга Кучкина ни три уважаемых женщины не обвиняли В.Богомолова в дезертирстве. Может быть, «АГ» следует извиниться перед ними за эту первую ложь?
Ложь вторая. Это о плагиате, это прямо касается меня. В разговоре с Ольгой Кучкиной я действительно произнес фразу о том, что в «Моменте истины» описана была моя война — война моей 31-й армии. Может быть, Ольга Кучкина неправильно поняла меня, виноват в этом я, а не она. Я имел в виду не литературные тексты Богомолова, а чисто дислокационные моменты.
Да, и город Лиду, и город Гродно освобождала моя армия. Я действительно, где верхом, где пешком многократно с компасом и топографическими картами пересекал поля и леса, проходил по местам расположений полков и дивизий, знал каждую дорогу и чуть ли не каждый квадратный километр и в пятидесятые годы помнил многое из того, что теперь забыл. Володя без конца расспрашивал меня о людях, природе, рельефе местности, о земле, и я с радостью рассказывал ему все, что тогда помнил.
Я действительно рассказывал Ольге Кучкиной о том, что чуть ли не каждый час на протяжении лета 1955 (1956?) года Володя читал мне каждую страницу возникающего «Ивана». Темой наших дискуссий была пунктуация и орфография, где, по моему мнению, поставить запятую или произвести инверсию — что сначала, что потом или какая фраза лишняя.
При этом ни в какой степени не мог я повлиять на существенные стороны его повести. У него был свой голос, своя непоколебимая убежденность, своя индивидуальная логика — все то, что и сделало его неповторимым писателем. Он не раз говорил мне о радости нашего совместного труда, но моя роль была лишь сугубо редакционной, а не авторской. Безусловно, все, что он писал, принадлежало на сто процентов только ему, так же, как безусловно тексты свои он читал не только мне, факты собирал отовсюду.
Поэтому, читая статью в «АГ» я действительно хохотал, но не над замечательными произведениями Богомолова, а над грязными надуманными и глупо разоблачительными домыслами составителей пасквиля.
Ложь третья. Якобы кто-то из авторов публикаций в КП утверждал будто Богомолов был «психически неполноценным» человеком. Очевидно, речь шла обо мне. Никогда, нигде и никому не мог я говорить или писать этого.
Да, был факт. Действительно состоял Богомолов на психиатрическом учете. При мне не раз получал он свою крошечную инвалидную пенсию и десятки раз показывал мне справку из психдиспансера. Но расстройство психики выражалось у него не в галлюцинациях и психозах, а в мучительных головных болях. Диагноза я не знаю, но эти боли очень мешали ему работать.