Полонянин

Гончаров Олег

Поразился я спокойствию ведьминому. Словно не про страшное она рассказывала, а про вещь обыденную.

– Ловцы это были, – сказала она. – Вот поешь. Изголодался небось?

Взглянул я на нее удивленно. Как же при этом есть-то можно? Ложка и та в рот не полезет.

– Ты на меня так не смотри, – сказала Берисава. – Я свое уже отнедужила. И тебе в кручину впадать не советую. Тут ум трезвый нужен, а слезами да ахами-вздохами пущай, вон, Микула мается. Ложку бери. Ешь да нахваливай. А я вот что тебе скажу: ловцы это были. Повязали они Любаву и с собой утащили. Я-то

на главного ихнего порчь успела накликать. Это уж потом они меня копьем… когда я от насильников отбиваться стала. Тьфу. – Она ладошкой по столешне стукнула. – Им молодые нужны были. Чтоб здоровые да к работе годные, а меня, старуху, они на потеху хотели, да хотелки у них не про меня точены… хотя предводитель их очень даже ничего был… – улыбнулась она вдруг да на Микулу взглянула.

А у того желваки на скулах заходили.

– Повадились в последнее время лихие люди за человеками охотиться, – зло сказал он. – Говорят, многих в полон увели. Вот и до нас добрались.

– Граница по Славуте не прикрыта была, – я приходить в себя начал. – Войско на полдень ходило. Там Святослав со Свенельдом печенегов били.

– Эх, – в сердцах махнул рукой Микула. – Чужие земли под себя гребут, никак не нажрутся, а свои защитить не могут. Оттого и гуляет по Древлянской земле нечисть разная. При отце твоем разве же так было?

– Не так, – кивнул я. – Только чего об этом вспоминать? Сейчас о другом думать надобно: где Любаву искать? Как ее из полона вызволять? Как же так все случилось-то? – взглянул я на Берисаву.

– Я, было, тогда вслед за дочерью кинулся, – пододвинул мне огнищанин миску поближе, – только жена у меня на руках. Как же бросить-то? Две седмицы целых она помирала. Жаром ее жгло. Болями мучило. Натерпелась она, не приведи такого Даждьбоже никому…

– Ну, так ведь выдюжила я. На ноги поднялась, – сказала Берисава. – А как подниматься стала, так первым делом на дочку поворожила. Потому и знаю, что жива она и здорова. Далеко, правда. На Pa-реке в полоне мается. За просто так туда не доберешься. Сильно мы тебя ждали. Знали, что со дня на день придешь. Только мой-то тебя неласково встретил, – пихнула она мужа в плечо. – Ведь чуть не пришиб зятя.

– Вот так она меня, Добрыня, всю жизнь шпыняет, – пожаловался Микула. – Ушел бы давно куда глаза глядят. А не могу. Присушила ведьма.

– Да кто тебя держит? – Берисава присела на краешек скамьи. – Я бы себе сразу кого попригожей нашла. Вон, хоть того же разбойника. Он хоть и невелик, а справненький. И одежа на нем добротная. Дорогая. Даже шишак и тот лисьим мехом обшит. Не чета тебе, лапотнику, – в сапогах ходит…

Тут будто молнией меня пригвоздило.

– Погоди, – перебил я тещу. – А сапоги на нем, случаем, не рыжие?

– А ты почем знаешь?

– И зипун на нем с воротом высоким и бляхами железными обшит?

– Чудной зипун, – кивнула Берисава. – Я еще подивилась, как удобно-то. Зимой и греет, и от ворогов обороняет…

Вот тут я по-настоящему взвыл. Волком раненым заголосил. Медведем, среди зимы из берлоги поднятым, заревел. От злости на самого себя.

– Что с тобой, Добрыня? – перепугалась Берисава.

– Я

же видел его! Рать с ним была! Полонян они стерегли! В Булгар-город на Pa-реку их гнали! – И вдруг понял я, что тогда, в лесу, мы с Баяном на тех самых ловцов наткнулись.

Вот почему мне булгарин чахлым таким показался. Порча ведьмина его изнедужила. Полонянку вспомнил, что на него огрызалась…

И вдруг открылось мне: это же жена моя была! Схватился я за голову и простонал отчаянно:

– И Любаву я видел, а не признал. И сердце даже не екнуло!

И почудилось мне, будто слышу я смех. Это Доля с Недолей надо мной потешаются. Вот ведь как Пряхи кудель свою заплели, как судьбу мою свили.

Прав был подгудошник. Если бы я знал тогда! Если бы только знал, что среди полонян суженая моя, не посмотрел бы на то, что врагов сотня, а я один. Рвал бы их на лоскуты. Бил бы, пока силы были. А как силы в руках кончились, зубами бы их грызть начал, пока всех не перегрыз бы.

Но не узнал я ее. Только теперь догадался: та полонянка бойкая, в рогожку укутанная, что на копья и мечи с кулаками кинулась, это она была.

Любава моя.

Любимая.

Жена.

Словно глаза мне кто-то тогда отвел. А теперь уже поздно кулаками размахивать. Год с той встречи минул. Трудно мне следы ее отыскать будет, но все одно хоть из-под земли ее достану.

– Ты чего вскочил, Добрынюшка? – Берисава мне дорогу к двери заступила.

– На восход же они отправились… – говорю я ей.

– На восход, – отвечает ведьма.

– Вот и мне туда надобно.

Остановила она меня.

– Не пущу я тебя, на ночь глядя, – сказала упрямо. – До утра здесь останешься, а потом видно будет.

– Но ведь… – попытался я возразить.

– Не то силком переночевать заставлю, – сказал мне Микула.

– Так что лучше не егози. – Берисава обняла меня по-матерински, по руке погладила. – Охолони да помысли здраво. С нами побудь, мы же тоже соскучились…

Сердце мое вслед за Любавой рвалось, однако угомонил я его. Год назад мне ерепениться надо было, а теперь одна ночь ничего не решит.

– Хорошо, – согласился я с ними.

– Вот и славно, – кивнула ведьма. – Сядь поешь. Похлебка-то остыла совсем.

Сел я обратно за стол, ложку взял.

– Мать, – Микула на жену взглянул, – ты бы налила Добрыну с дороги-то. Для сугреву и успокоения.

– Отчего же не налить, – сказала Берисава.

Невеселой наша встреча получилась. Нерадостной. Даже мед не таким пьяным показался. И хотя варево ведьмино наваристым было, а я наголодался с дороги, однако на еду несильно налегал.

И разговор у нас с огнищанином не очень клеился. Оно и понятно. Грустные мысли и меня, и его одолевали. Он о пережитом вспоминать не хотел, а я думу думал, как теперь жену свою выручать. По всему выходило, что нужно мне в Булгар отправляться. В места для меня незнакомые, к народу неведомому в гости ехать. Там следы жены искать.

Пока мы с Микулой стольничали, Берисава нас на время оставила. Из землянки наружу вышла. Долго ее не было. Мы уже корчагу с медом допили, когда вернулась она.