Полосатая жизнь Эми Байлер

Хармс Келли

– Не иди на поводу у лени, Джон. Если ты не собираешься вложиться сейчас, не собираешься вкладываться в отношения, то просто уходи. Я не позволю тебе здесь остаться ни минуты. Если у тебя цель снова их разочаровать…

Или меня. Он качает головой:

– Конечно нет. Я просто… ужаснулся.

– Конечно. И я тоже. Но эти дети гораздо умнее нас. Они сразу поймут, что мы притворяемся. Если ты хочешь провести с ними неделю, а потом исчезнуть на три года, они враз это поймут. Они будут тебя мучить, подвергать проверкам. Раз за разом, пока не удостоверятся, что ты на самом деле хочешь быть с ними. Если не готов, просто не трать время.

– Я готов. Я хочу этого больше всего на свете. Не хочу тебя пугать, но мне нужны настоящие отношения с детьми. Я сейчас

вице-президент и могу все лето работать дистанционно. Если будет что-то срочное, лететь до Чикаго совсем недалеко. В Гонконге я не нужен до сентября. И с годами у меня будет все больше свободы и автономии. Неделя с детьми может стать лишь началом… если ты не будешь возражать.

– Что? – От удивления я бледнею. Я начинаю трястись и паниковать. Он что, претендует на детей? Он хочет их похитить?

– Подожди, подожди, – останавливает он меня, увидев выражение моего лица. – Ты только что спросила меня, готов ли я к долгосрочной перспективе. Я отвечаю тебе, что готов. Не надо сейчас мысленно нанимать адвокатов и писать сценарий всей жизни.

Я делаю глубокий вдох и киваю. Конечно, он прав. Как же это возможно, что человек, с которым я уже столько лет не живу, все равно знает меня лучше всех в мире? И как же страшно знать ответ на этот вопрос.

– Они будут жить со мной, – говорю я больше для собственного спокойствия.

– Они будут жить с тобой, – кивает Джон. – Ты их мать. Я просто хочу… быть для них чуть лучшим отцом, чем был. – Я удивленно поднимаю брови. – Я просто хочу быть для них отцом, – поправляется Джон.

– Тогда я тебе помогу, – соглашаюсь я, хотя меня переполняет чувство несправедливости. Я помогу ему компенсировать ущерб, который он нанес детям. Хотя он нанес его и мне. – Но я не тебе помогу, – поясняю я. – Я помогу им.

А трусливая, надеющаяся, идиотская часть моего сердца шепчет сама себе, думая, что я не слышу: «А возможно, поможешь и себе».

Глава 3

Дорогая мама,

я уже знаю, что ты сейчас скажешь: мне нельзя использовать читательский дневник только для того, чтобы жаловаться на книги. Поняла. Я должна делиться своими глубинными чувствами о том, что я читаю на этой неделе, и нужно писать именно так – от руки, в большом красивом альбоме, чтобы я поняла, как жили люди в старые времена, когда машины не летали, а по земле бродили динозавры.

Но понимаешь, это же очень странно – написать шутку и не получить в ответ смайлик! Писать сообщения настолько естественнее! Это настоящая беседа. Ты знаешь, когда тебя поняли, а когда нет. А вот это писание от руки – неестественное. Оно безответно. Это все равно что кричать в пустоту. Прочитаешь ли ты этот текст? Когда? Ты сейчас смеешься? Или ты читаешь мою писанину по диагонали? Ты хочешь что-то мне ответить?

Я люблю тебя, мам, правда. Но мне кажется, ты совсем не понимаешь, каково это быть… кем?.. Молодым? Кем-то другим, новым. Я – такой человек. Я прожила пятнадцать лет, и сейчас самое время познавать мир, а не дряхлеть и занудствовать. И прежде чем ты начнешь занудствовать (видишь!) на предмет твоей мудрости и опыта, позволь мне сказать, что я знаю, что ты и папа на медовый месяц летали в Париж. Но что еще вы делали вместе с тех пор? Что ты вообще делаешь для себя, для собственного удовольствия? Я вижу только, как ты работаешь и достаешь меня и Джо.

Что вроде бы и ничего. Я уже поняла, написав последнее предложение, что твоя жизнь сейчас – не про удовольствие, и это не совсем твой выбор. Это был выбор папы. Думаю, это он виноват в том, что твоя жизнь свелась к работе и продуктовым магазинам. Если бы он не ушел, вы бы наверняка снова съездили в Париж. А мы бы тоже с вами поехали, если бы он не ушел?

На самом деле я просто хотела сказать, что после долгих раздумий я решила не читать «Загадочное ночное

убийство собаки». Весьма вероятно, что эта книга «очень важная», но уж точно не «очень интересная». Вместо нее я прочитаю «Пять дней в Париже» Даниэлы Стил. Она увлекла меня с самого начала. Там идет речь про сенатора, жена которого влюбляется в богатого мужчину. Ну ты сама знаешь.

Ого. Ты не можешь со мной спорить, потому что это дневник, а не сообщение в мессенджере. Ого! Я покорена.

С любовью,

твоя неграмотная дочь Кори.

На следующий день, как только в школе звенит звонок после последнего урока, я гарцующей походкой вхожу к Лине.

– Лина, – шепчу я. – Лина! Бросай все дела и пойдем выпьем кофе.

– Не могу, – отвечает она, сгорбившись за монитором. – На сайте RealSteal нереальные скидки. – Лина, бывшая монахиня, учитель, несущая детям ценности и этику, духовный наставник не только мой, но и моих детей, умудряется при этом быть заядлой шмоточницей. – Мне нужна вот эта сумка.

Я ставлю рядом с ней еще один стул и смотрю на экран:

– Знаешь, первый шаг – признать, что у тебя проблема.

– Эта фраза вызывает у меня недоумение. Первый шаг – это поверить, что у тебя есть проблема, так? И только потом ее можно признать. Если ты признаешь проблему, прежде чем ты поверишь, что она у тебя есть, разве будет от этого хоть какая-то польза?

– У тебя проблема, – четче выражаюсь я. – Поверь.

– У меня есть увлечение, – поправляет меня она. – Посмотри на это. – Лина поворачивает монитор ко мне.

– Это очень красивая сумка. Конечно, она совершенно не в стиле Лины. От Longchamp [15] . Консервативная. Солидная. Почти что классически-скучная.

15

Французская компания, специализирующаяся на предметах роскоши.

– Через десять минут цена снизится на десять процентов. В этот самый момент мне нужно успеть обновить страницу и купить ее первой.

– Мне кажется, твое время стоит этих десяти процентов, – говорю я, просто чтобы услышать ее контраргумент.

– А мне кажется, что первые десять минут после завершения уроков стоят ноль долларов. Если мы выйдем сейчас куда-нибудь за пределы школьных стен, везде будем натыкаться на учеников – на парковке, в кофейне, в парках, в лавках с мороженым, да даже в магазине батареек, потому что в 15.15, после уроков, они пойдут куда угодно, только не назад в школу. Хочешь со мной поговорить? Закрой дверь, сядь поудобнее, а я обновлю страницу, потому что здесь сейчас единственное место во всей округе, где нас не подслушает никто из учеников.

Я пожимаю плечами. Нужно отдать Лине должное, кресло у нее очень удобное – с низким сиденьем и высокой спинкой. Она нашла его чуть ли не на улице и сама перебила, купив строительный степлер и ткань с ярким цветочным принтом. По ее мнению, сидя в мягком кресле, люди раскрываются охотнее. Возможно, по той же самой причине сама она сидит в обычном учительском кресле из ближайшего гипермаркета.

– Вчера приходил Джон, – выпаливаю я, как только моя попа касается сиденья кресла.

После этих слов Лина наконец отрывает голову от экрана – впервые с тех пор, как я вошла.

– Ого, – удивленно тянет она, подняв брови.

– Он плакал!

– Вполне ожидаемо. – Она снова переводит взгляд на экран. – Что еще он делал?

– Хорошо отзывался об ужине, о том, как я воспитываю детей, об их оценках. Об их поведении за столом. Все время подлизывался. Это было невыносимо.

– Невыносимо плохо или невыносимо приятно?

Лина так хорошо меня знает!

– И то, и другое, наверное.

– А дети?

– Я с них глаз не свожу со вчерашнего вечера. Ищу симптомы стресса или расстройства. Но у них все отлично. Лучше, чем у меня, на самом деле.