Полосатый катафалк (сборник)
Шрифт:
— Понимаю.
— Вы-то ее вчера нашли?
— Не будем об этом, ладно, Джерри?
— Просто интересно, кто это вас так обработал.
— Мне и самому интересно. Как ты думаешь, горничные уже начали уборку?
— Должны были.
Старик ушел немного обиженный тем, что я скрыл от него свое ночное приключение. А я оделся и спустился на третий этаж. В коридоре перед открытой дверью в комнату номер 323 стояла корзина с грязным бельем. За дверью гудел пылесос.
Смуглая горничная с волосами цвета свежего асфальта стояла ко мне спиной, и, когда я к ней обратился,
— Да, сэр?
— В этом номере последние две недели жила моя жена. Вы здесь каждый день убираете?
— Каждый, если только постояльцы меня внутрь пускают. — Она выключила пылесос и угрюмо уставилась на меня, словно я ее в чем-то обвинял. — Что-то пропало?
— Нет, нет. Просто швейцар Джерри говорит, что на прошлой неделе жена несколько дней подряд никого к себе не впускала.
— Да, верно. — Горничная кивнула. — Я даже за нее беспокоилась.
— Почему?
— По-моему, ее околдовали, — совершенно серьезно ответила она. — У моей сестры Консуэло было то же самое, когда мы еще в Салинасе жили. Сестра приставила свою кровать к дверям и никого в спальню не пускала. Целыми днями сидела взаперти и ни с кем не разговаривала. Мне неделю пришлось на кухне спать. Слава богу, удалось найти curandero [15] , и он снял с сестры колдовское наваждение.
15
Знахарь (мел.).
— А кто-нибудь еще, кроме моей жены, в этом номере жил? — спросил я, с трудом дослушав эту увлекательную историю до конца.
— Из живых — никого, — ответила, перекрестившись, горничная.
— Как вас прикажете понимать?
Она не ответила — вероятно, испугалась моего резкого тона.
— Вы видели в комнате кого-то еще, вообще что-нибудь необычное? — спросил я помягче.
— Нет, видеть не видела.
— А слышали?
— Она плакала. Я слышала, как она плакала. Я хотела зайти утешить ее, но побоялась.
— А чужих голосов за дверью не слышали?
— Чужих — нет, только ее голос.
— Говорят, она заказывала в номер очень много еды, на двоих бы хватило.
— Да, я потом уносила грязные тарелки. Она их каждое утро в коридор выставляла.
— А зачем, как вы думаете, ей было столько еды?
— Их кормить, — прошептала горничная. Ее глаза под густыми черными бровями сверкнули, точно раскаленные угли. — Они ведь голодные, когда возвращаются обратно.
— О чем вы, миссис…
— Тониа, зовите меня просто Тониа. Вы, наверно, считаете меня дурой, но ведь я имела дело с душами умерших. Пока я их не накормила, они целых семь дней не давали Консуэло ни спать, ни есть, ни разговаривать. Curandero сказал, чтобы я их накормила, и Консуэло опять стала моей сестрой.
Все это говорилось вполголоса, чтобы души умерших, не дай бог, ее не услышали. Горничная украдкой покосилась на окно, где на грязном стекле по-прежнему красовалось имя Фебы. В этот момент, несмотря на
— Значит, вы думаете, она кормила привидения?
— Не думаю, а знаю.
— Откуда же вы знаете, Тониа?
Она взялась за маленькую золотую серьгу.
— У меня ведь есть уши. Я сама слышала, как она разговаривала с мертвыми. Я под дверью не стою, не думайте, — она плакала так громко, что в коридоре слышно было.
— И что же она говорила?
— Оплакивала убитых.
— Убитых?! Ты слышала это слово?
— Да, она что-то говорила об убийстве, смерти, крови, о каких-то еще ужасах.
— Попытайтесь вспомнить, о чем именно шла речь.
— Не могу, я слышала только отдельные слова. Мне было страшно. Ведь когда души мертвых возвращаются на землю, они вселяются во всех, кто их ждет. Я убежала и заперлась в бельевой.
— Когда это было?
— Шесть или семь дней назад. — Горничная начала загибать пальцы. — Нет, шесть. Это было накануне Епифании — в это время с душами мертвых лучше не связываться.
— А она говорила, кто умер?
— Нет, но голос у нее был очень несчастный. Может, у нее скончался кто-то из близких? Сын или дочь? — Вид у Тонии был озадаченный.
Я показал ей фотографию Фебы:
— Это ее дочь… наша дочь. — Горничной мне врать почему-то очень не хотелось.
— Красивая… — Тонна улыбнулась. — У меня тоже есть дочка, ничуть не хуже. Голубоглазая — вся в отца, моего мужа бывшего.
— Вы когда-нибудь видели эту девушку? — спросил я горничную, прервав ее воспоминания.
Тониа долго разглядывала фотографию.
— Вроде бы видела, хотя точно сказать не могу. Ее лицо мне знакомо. Господи, где же я могла ее видеть?
— Может быть, в этой комнате?
— Нет, — твердо сказала она. — В этой комнате, кроме вашей жены, никого не было. Она спала одна — по постельному белью видно. Я ведь за постельным бельем внимательно слежу: когда пытаются вдвоем в одноместном номере устроиться, я сообщаю мистеру Филмору.
— Вы могли видеть ее на улице.
— Могла. — Тонна вернула мне фотографию. — Простите, не помню. Но где-то я ее видела, это точно.
— Недавно?
— Вроде бы. — Горничная стала тереть лоб, но так ничего и не вспомнила. — Уж вы извините, я ведь их за свою жизнь столько перевидала. Красивая она у вас.
Я поблагодарил ее и, подойдя к окну, вырвал из блокнота лист бумаги. Бумага была слишком толстой, и свести написанное на стекле было невозможно. Вместо этого я скопировал надпись, стараясь как можно точнее срисовать наклонный почерк.
— Caray! [16] — прошептала Тониа у меня за спиной. — Что это?
— Женское имя.
— Дурное имя?
— Нет, хорошее.
— Я его читать не буду — боюсь.
— Бояться тут нечего, Тониа, — это имя моей дочери.
16
Черт возьми! (исп.)