Половинка чемодана, или Писателями не рождаются
Шрифт:
Однако с того дня, куда бы я ни попадала, я обращала внимание на возраст товарищей по играм и переживала, если оказывалась на год-два старше других ребят. В классе мы в большинстве своём были одного года рождения, так что о возрасте забывалось. Хотя в средних классах, помню, сочувствовала двум-трём одноклассникам, родившимся осенью и зимой годом ранее остальных. Считала, что они переживают из-за того, что такие старые. Волей-неволей я обращала внимание на возрастную позицию каждого в той или иной группе.
В этой главе я обозначила первое появление условного тега «возраст» в моей биографии. Но тема ещё не раз возникнет
Часть 2. Мозаика жизни
1. В новой школе
Моё трудное вхождение в отряд пионерлагеря показалось мне поначалу случайностью. Я не предполагала, что моя притирка к любому новому коллективу в дальнейшем станет для меня испытанием. Но оказалось, куда бы я ни пришла впервые, во мне сразу просыпался мой боязливый внутренний Ребёнок. И он заранее ждал, что другие люди его не примут, не полюбят, вытолкнут из своей среды.
Окончание восьмого класса у меня совпало с хрущёвскими реформами, разделившими школы на восьмилетки и одиннадцатилетки с так называемым политехническим уклоном. Мало того, что продолжительность учёбы в школе увеличивалась на целый год, так ещё приходилось изучать рабочее ремесло, никак не связанное с будущей профессией. Спектр ремёсел был широк: швеи-мотористки, телеграфисты, машинистки, радиомонтажники и даже химики-лаборанты.
К восьмому классу я уже склонялась к техническому профилю. Та половинка чемодана, где недавно ещё громоздились мои игрушки, теперь заполнилась полезными книжками, такими как «Занимательная физика», «Сборник ребусов и головоломок» или подаренное бабушкой «Руководство по кройке и шитью». Дедушка прикрутил когда-то снятую крышку с чемодана на место, и моё книжное хранилище представляло почти сейф – чемодан даже закрывался на ключик. В семье же из книг имелось только собрание сочинение Льва Толстого довоенного издания. Тома в тёмно-синих коленкоровых обложках чудом сохранились после ленинградской блокады, когда книгами топили печи, и теперь занимали целую полку старой этажерки.
Книги для чтения я брала из районной детской библиотеки или перехватывала запретные для меня романы у мамы – она тоже приносила их из библиотеки.
Но вернусь к своему теперь закрывающемуся чемодану. На самом дне его, под полезными книжками, хранились мои девичьи дневники и одно постыдное, как мне казалось, письмо. В конверте с обратным адресом редакции журнала «Юность» лежал листок с отказом на мою первую повесть. Черновики повести я сразу вынесла на помойку, но письмо из настоящей редакции хранила несколько лет, самой себе в назидание, чтобы больше не пытаться писать всякую чушь. Сюжет повести выветрился из памяти, только помню, что называлась она «Семиклассники» и писалась в седьмом классе.
В то время как мой первый литературный опыт получился таким неудачным, моё участие в математической олимпиаде школы оказалось успешным: я решила все задачи, и меня делегировали от восьмиклассников на районные состязания. И пусть там я не заняла призового места, допустив ошибки
Как водится в подростковом возрасте, мы отправились подавать документы в новую школу вдвоём с подружкой Люсей. Она не имела склонности ни к математике, ни к другим дисциплинам, но пошла со мной за компанию. До школы надо было ехать несколько остановок на трамвае – здание находилось на старинной Гороховой улице, в ту пору носившей имя Дзержинского. Школа имела интересную столетнюю историю. Открывалась как училище для девиц недворянского происхождения, в какой-то момент стала пединститутом, в довоенные советские годы – школа-девятилетка для детей трудящихся, а после войны – средняя мужская. В год моего поступления – нового типа политехническая школа-одиннадцатилетка с производственным обучением.
Архитектурный декор здания вызывал ассоциацию со старинным университетом: разлинованный рустом на ровные прямоугольники фасад; огромные полуциркульные окна с арочным завершением на первом этаже; строгие входные двери с широкими створками. И продолжала эту красоту просторная мраморная лестница в два пролёта, ведущая на второй этаж. Хотя здание имело всего три этажа, высотой не уступало соседним четырёх-пятиэтажным жилым домам – потолки в классах были высокими, как в театре.
Мы с Люсей робко вошли в кабинет директора, протянули свои школьные свидетельства за восьмой класс, характеристики. Заявили, что хотим в класс радиомонтажников. Позже я снова встречусь с директором Петром Ивановичем – уже на уроках математики.
Просматривая моё свидетельство с четвёрками и пятёрками, директор благожелательно улыбнулся и заявил, что может зачислить меня в радиомонтажники. Но Люське, с документом из сплошных троек, предложил пойти в класс, где ученицам давали профессию швей-мотористок.
Согласно реформе, в одиннадцатилетке предполагалось обучать только школьников последних трёх классов: девятого, десятого и одиннадцатого. Младшие классы перевели в другие школы, так что образовательное учреждение походило на современный лицей. Притом в параллели было не два-три класса, как в традиционной школе, а от восьми до десяти.
После недолгого размышления Люська забрала свои документы и отнесла их в вечернюю школу рабочей молодёжи, а работать устроилась секретаршей в одну контору, где её папа был начальником. Вечернюю школу она окончила и даже сумела поступить в торговый институт, ибо в те годы конкурс в него был невелик. И хотя после второго курса института Люську отчислили, карьера подруги сложилась неплохо. Она окончила курсы бухгалтеров и в перестроечные 90-е годы оказалась на коне и при хороших деньгах. В то время когда дипломированные инженеры массово пополняли армию безработных, бухгалтеры были нарасхват – всюду открывались банки и частные предприятия, и всё требовало учёта. Я так подробно пишу здесь о подруге, поскольку мы поддерживали отношения долгие десятилетия, хотя и начали отдаляться друг от друга с этого момента.