Половинка чемодана, или Писателями не рождаются
Шрифт:
Итак, наши с Люськой пути-дороги разошлись, а я в тот учебный год снова оказалась новенькой в классе, опять одиночкой. Мои трудности сближения с классом усугубились тем, что половина учеников занимались вместе восемь лет, а поступившие из других школ пришли по двое, по трое.
Перед началом занятий я чувствовала себя неуверенно, стояла в сторонке. Прозвенел звонок, и я прошла вслед за другими в класс, молча села на предпоследнюю парту. Неожиданно ко мне подошла одна из девочек и дружелюбно спросила:
– Как тебя звать? Можно сесть с тобой?
Но почему я всегда цепенею в новом месте, почему она обратилась ко мне, а не я?
Ленка, так звали мою соседку по парте, на оставшиеся школьные годы стала моей
Лишь однажды весь наш класс, как тогда говорили, «в едином порыве» высыпал на улицу в учебное время, и это не было побегом.
Помнится, мы сидели в классе, на уроке английского языка, как всегда вжимая головы в плечи, когда учительница склонялась с авторучкой над журналом, раздумывая, чью фамилию назвать, кого вызвать к доске. И вдруг в классе включилась радиотрансляция – по ней обычно объявлялось о субботниках, собраниях или иных скучных мероприятиях. Но на этот раз звучал торжественный голос Левитана. Он объявлял, что первый человек – наш, советский – Юрий Гагарин полетел в космос. Все закричали «ура», начали шуметь, поскакали с парт, и вскоре весь класс оказался на улице. Поскольку наша школа находилась в центре города, за нами и перед нами шли толпы других школьников, студентов, просто горожан. Мы прошли ближайшей улицей одну трамвайную остановку и оказались на Невском проспекте у Казанского собора. Там уже шествовала стихийная демонстрация, в руках многих были самодельные плакаты – листы ватмана, прибитые к фанере, и на них кривыми буквами выписаны слова восторга героям космоса и создателям космических кораблей.
11 класс, 211 школа, Ленинград, 1963 год
Ещё один момент, когда нам с подругой Ленкой выпало приобщиться к истории, случился в нашу последнюю школьную весну 1963 года. И опять расположение нашей школы сыграло решающую роль. Если с одной стороны школы, на расстоянии трамвайной остановки, находился широкий Невский проспект – главный проспект нашего города, – то с другой стрелой вытянулся Вознесенский проспект (тогда пр. Майорова), второй известный луч города, замышленного отцом-основателем Петром I. Это была правительственная магистраль, и по ней часто провозили высокопоставленных зарубежных гостей в Мариинский дворец на Исаакиевской площади – в те годы в нём собирался Лен совет, а впоследствии, после перестройки, обосновалось Законодательное собрание Санкт-Петербурга. В тот день ожидалось тоже невероятное событие: должен был проезжать кортеж с легендарным Фиделем Кастро.
Для молодёжи первого послевоенного поколения далёкий кубинский лидер был сравним разве что с Лениным: тоже революционер, тоже первый и тоже основатель нового государства.
Вдоль проспекта организованно выставляли служащих близлежащих предприятий, однако желающих увидеть романтического руководителя было гораздо больше. Тут толпились домохозяйки, студенты, школьники и, среди прочих, мы с подругой Ленкой, сбежавшие с последних уроков. Стоял тёплый майский день, на всех встречающих уже были лёгкие пальто, многие в лёгких туфлях и без головных уборов, а в руках некоторых – цветы. Мы втиснулись в толпу на обочине узкого тротуара. И проезжая часть была достаточно узкая – кортеж мотоциклов едва не задевал нас. И вот уже совсем рядом машина с открытым верхом, и в ней стоял
Мы смотрели на лидера революционной Кубы с обожанием, полным фанатизма. И даже мечтали о том, вот бы здорово броситься под ту машину (технически это казалось вполне осуществимым, поскольку машина проезжала на умеренной скорости). Разумеется, остаться живыми. Машина бы остановилась, Фидель вышел бы из машины, подошёл к нам, лежащим у колёс, склонился над нами…, в общем, фантазии и того времени вполне писательские:).
За исключением таких, выпадающих из ряда вон событий, мы не чувствовали, как говорится, единения с народом или даже с одноклассниками и продолжали общаться исключительно с Ленкой.
В одиннадцатом классе главным перед нами стоял вопрос выбора профессии.
На тот момент меня снова захватили литературные увлечения, я охотно участвовала в создании стенгазеты класса, занималась в школьном кружке журналистики. Однако интересующие меня факультеты – журналистики, филологии, искусствоведения или психологии – были недоступны для выпускников дневных школ. По закону того времени для подачи документов на эти специальности требовалось иметь два года рабочего стажа. Реформа, превратившая обычные школы в политехнические одиннадцатилетки, поставила заслон на поступление выпускникам школ на дневные гуманитарные факультеты. Так что ввиду общего порядка поступления в вузы гуманитарная стезя не рассматривалась мною совсем.
Но хорошая успеваемость по всем предметам и любознательность к разным сферам оставляли мне большой выбор среди профессий естественнонаучного профиля.
Разумеется, не все предметы мне были одинаково интересны, не ко всем я относилась с одинаковым прилежанием. Не знаю, насколько повлияла на меня профессия отсутствующего отца – я знала, что он работает учителем биологии в своём далеке, – но я не любила биологию и химию. А также, имея маму-врача, не смотрела и в сторону медицины. Как будто я бессознательно отгораживалась от этих дисциплин, сохраняя внутреннюю дистанцию от родителей. Зато множество технических вузов с набирающими популярность специальностями – электроникой, автоматикой, прикладной физикой – открывали простор мечтам выпускницы с крепким аттестатом.
2. Мой гардероб
Каждая девочка, но предположу, что и мальчики переживали из-за своего внешнего вида, особенно в подростковые годы, начиная лет с двенадцати. У меня недовольство своим лицом, отражённым в маленьком зеркальце – курносым носом, неправильным прикусом, тонкими губами, морщинками у глаз при смехе, прыщиком на носу, – чередовалось с принятием образа в целом в большом трюмо, если я рассматривала себя в обновке.
С мамой, Ленинград, 1960 год
Но в те времена детям редко покупали что-нибудь новое, да и выбор в магазинах был невелик. Чаще нарядные платьица приходили мне от каких-то родственников или знакомых, но что-то шила мне бабушка, не являясь, однако, искусной портнихой. И самым для меня ужасным было ненавистное зимнее пальто из грубого чёрного драпа, перелицованное – то есть вывернутое наизнанку – из старого мужского пальто деда. Пальто с воротником из чёрного каракуля, тоже переделанного из какого-то старья. Я всячески избегала надевать это тяжёлое тёплое пальто зимой, до ощутимых морозов носила серенькое демисезонное, купленное мне в магазине. И с первыми лучами солнца в морозном ещё марте торопилась снова к лёгкому одеянию.